Странный человек в бесформенном капюшоне и с длинной тростью приходил в корчму уже четвертый раз. Он неуверенно садился у дальней стены, заказывал медовуху, платил сверх нормы, ничего толком не ел и исчезал к закрытию. Лица было не видать. Третьяк, старый корчмарь, знавший каждого посетителя, думал уже, сдавив гордость, идти знакомиться самостоятельно, но судьба сделала все за него. В пятничный вечер неизвестный припозднился, и ему пришлось садиться за прилавок, подле которого как раз танцевал Третьяк, вальсируя среди самодельных бочек с алкоголем, похожих на несуразные осиные гнезда.
Мужчина с громким хлопком поставил деревянную кружку перед посетителем и бодро сказал:
— А я уж думал — и не подойдешь сюда никогда. Я Третьяк, корчмарь, а тебя как звать?
Человек, оказавшийся пареньком лет двадцати, поднял голову — и все встало на свои места.
— Я Ихарий, — потянулся к медовухе, отхлебнул жадно, как воздуха, — прости, что не подходил, сам видишь, тяжело мне.
Глаза у него были закрыты какой-то грязной повязкой с пятнами запекшейся крови. Сам он был бледен, словно в жизни своей не видел солнца, а щуплое тело, как и голова, были скрыты под объемным плащом.
— Да будет тебе, — Третьяк смутился и сразу подобрел. — Ты откуда такой?
— С юга. Война пришла и в мое село. Матушка скончалась у меня на руках, вся израненная, батюшка давно сгинул в битве, а я вот… — он неопределенным движением руки обвел свое изуродованное лицо. — Ноги-то унес, да без глаз остался, и ко мне все вокруг как к прокаженному относятся.
Третьяк проникся к тихому парнишке. Среди привычных глазу пьяниц он был невиданным цветком, вопреки всему выросшим из кучи помоев. Ему нравилось наблюдать, с каким искренним наслаждением тот пьет медовуху, и сладостью на ушах оборачивались душевные похвалы напитка даже тогда, когда корчмарь экспериментировал с составом. Ихарий был молод и впечатлителен, и эта честность, отражающаяся розовым на щеках и смелостью на языке, не могла не завлечь.
Они говорили обо всем. Паренек, никогда не бывавший в большом городе, расспрашивал о местных особенностях, Третьяк с удовольствием отвечал и старался все подробно описать, чтобы воображение позволило незрячему снова видеть. Оба жаловались на нищету, поганую власть и на эльфов, конечно, развязавших подлую войну.
Но больше всего парень интересовался производством напитков, и Третьяк даже стал подумывать о том, чтобы взять его к себе подмастерьем.
— А чего у тебя давно не было этой… как ее… журавихи? — спросил однажды изрядно захмелевший Ихарий. Третьяк в тот день превзошел сам себя: партия медовухи вышла отменной.
— Кого-кого? — мужчина басовито рассмеялся. — Откуда ты такие старомодные словечки берешь?
— А, ну… в селе у нас так говорили, вот и я. Маленькая красная ягодка такая, кисленькая.
— Клюква, что ли? Великий Бог, терпеть ее не могу.
— Да, она! — радостно закивал паренек. — Совсем что-то вылетело из головы.
— Неоткуда мне брать ее, клюквенная медовуха теперь незнамо когда появится. Ягода растет в лесах, к востоку отсюда, а там сейчас одно сплошное поле брани, да и ядом этим поганым всю землю попортили, проклятые длинноухие. Они там все перетравили, от клюквы ничего не осталось. Те запасы последние были.
Ихарий при разговоре о войне погрустнел и вдруг как будто весь уменьшился. Он нервно теребил повязку и молчал, думая о чем-то своем. Затем произнес тихо:
— Я слышал, что они впервые это использовали, кажется, с год назад? В битве у Туманного озера. А потом повсюду стали. Они и село мое… — он всхлипнул и замолк.
— Твари последние, — согласился Третьяк. Его легкая веселость тоже сменилась напряжением и какой-то глухой злостью. — Вечно они во всем отставшие от жизни, только если речь не про яды. Только ты, малой, путаешь немного. У Туманного озера не травили никого, там просто наших перебили из засады как шавок последних, вот и все. Первый раз был под Строженем.
— А… да? Что-то я сегодня сам не свой, — Ихарий неловко рассмеялся и внезапно заторопился. — Пойду-ка я, пожалуй, отосплюсь, а то я всю столешницу тебе сейчас уделаю. Бывай!
Ветки щедро залепляли мужчине пощечины, а каждый пролетавший на периферии зрения разлапистый куст превращался в чудовище. Солдат старался не обращать на это внимания. Все, что он знал, — это то, что нужно бежать, как можно быстрее и дальше от этого покинутого Богом места, а все остальное впору решить потом.
Эльфы придумали новое оружие и решили испытать его при Туманном озере. Этого не ожидал никто, и отряд, по-детски уверенный в своих силах, в тот день бодро отправился на разведку. Погибли все, кроме одного. Отставший по нужде мужчина, спрятавшийся в клюквенных зарослях, видел, как его друзья, его добрые боевые товарищи, ногтями сдирают с себя кожу, барахтаясь на земле словно жуки, перевернувшиеся на спинку. Солдат не мог пошевелиться, чувствуя горький привкус в горле, а затем опомнился, поднял взгляд на убийц. Один из эльфов смотрел на него словно кошка из темноты: хищными, яркими, светящимися глазами, поверх натянутой стрелы.
Всю жизнь мужчина ненавидел себя и мир вокруг за две вещи: за то, что отстал тогда и затем сбежал, как последний трус, и за то, что никому не мог рассказать о случившемся. Великий Князь, узнав о происшествии, приказал молчать под страхом казни и чуть было не лишил языка, но передумал, в благодарность за ценные сведения. От службы с почетом отстранили. В армии и среди населения не нужна была паника, а у остальных теперь было время и возможность подготовиться, пока трупов с содранной от страданий кожей не стало больше.
Третьяк торопился в корчму, сделать заготовки перед длинным рабочим днем. Привычка пробуждения с рассветом пришла после службы, и мужчина был этому благодарен.
Ранним утром главная городская площадь пустовала, и единственной компанией корчмарю была грубо сколоченная виселица в самом ее центре. На ней, напоказ, висело щуплое тело, в разные стороны торчали длинные заостренные уши, а некогда лучезарные глаза цвета спелого крыжовника смотрели куда-то, куда Третьяку пока было рано заглядывать.
Ихарий не знал всего две вещи. Что люди клюкву даже в селах уже лет двести как не называют журавихой, и что добродушный корчмарь — единственный выживший в той трагедии при Туманном озере.