Андрей, трясущимися руками доставая паспорт, умоляюще смотрит на проводницу, которая нервно вздыхает и закатывает глаза.
— Не положено, — отчеканивает она. — Я сейчас позову полицию, вы мешаете.
— Пожалуйста, — повторяет он с мольбой. — Наверняка в поезде можно купить перчатки. Я куплю.
Андрей покупает пару перчаток за сто пятьдесят рублей, и его все же пускают в последний вагон поезда до Нижнего Новгорода. Он дрожащим голосом благодарит проводницу, поправляет маску, из-за которой совершенно нечем дышать, и идет на свое место.
Катя позвонила ему час назад, когда он работал, сидя дома и вычитывая документы. Сразу после этого Андрей рванул на вокзал и купил последний оставшийся билет на ближайший поезд до родного города. Больше он ничего не может сделать, остается только тягучее и удушливое, словно тяжело протекающая болезнь, ожидание.
Руки в дурацких перчатках мокнут, а по виску скатывается капля пота. Дышать, нужно дышать, но как же мешают духота вагона и маска. Что, если он не успеет? Ехать всего три с половиной часа, не так много, а Саша, скорее всего, проживет еще несколько дней. А может, все не так плохо, его брат выживет, женится на своей любимой Кате, и проживет еще годы и годы. Медицина не стоит на месте, и столько людей выздоравливало после ковида! И Андрей так сильно хочет убедить себя, что все хорошо, и раз Саша в больнице, то его непременно спасут, несмотря на то, что еще до вируса у него была астма и хроническое заболевание легких.
Он заворачивает свой до тремора рук сильный страх в обертку из бесконечных «все будет хорошо», иногда даже выравнивает пульс и дыхание, которые скачут из-за тяжелого беспомощного ожидания. Поезд ползет по рельсам, словно солдат под обстрелом, дрожит как от страха и время от времени останавливается. И Андрей не может ни ускорить его, ни обогнать, и остается только ждать.
Когда появляется связь, он пишет Кате, спрашивая, как там брат. Ответ неизменен, как неизменно само течение времени: «плохо, но живой».
Три с половиной часа растягиваются лучше любой жвачки; из одного кусочка сладости, если его прожевать и размягчить, можно сделать длинную, тонкую полосу. Вот по ней Андрей и движется. По одинокой колее железнодорожного пути, застрявшей где-то вне времени.
Когда остается полчаса до прибытия, Андрей смотрит на картах, где находится больница, и первым выпрыгивает из своего последнего вагона, на ходу заказывает такси.
— Куда-то торопитесь? — спрашивает болтливый водитель, глядя на него.
— К брату.
— А что у него? — улыбается тот. — Ребеночек родился?
— Нет, — сжав зубы до боли, отвечает Андрей. — Ковид. Умирает.
Таксист больше ничего не говорит. Только с жалостью смотрит, когда он выходит из машины.
Торопливый шаг, раздражающие разговоры с охранниками, постоянные попытки разглядеть хоть где-нибудь знакомое лицо. Андрей звонит Кате, и они наконец находят друг друга в почти пустом и светлом, как полупрозрачное белое стекло, коридоре.
Она плачет. Рядом стоит медсестра с виноватым видом. Осознание медленно добирается до Андрея. Он видит, как по окну ползет случайно залетевшая сюда муха: медленно перебирает маленькими лапками, затем замирает над пропастью, созданной подоконником, и вдруг падает вниз, отчего-то не маша крыльями. Просто падает и, наверное, разбивается.
— Он умер, Андрей, — всхлипывает Катя, и он видит ее блестящие глаза, слипшиеся рыжие ресницы, светло-голубую медицинскую маску. Андрей думает о том, что удивительно, что их пустили на порог больницы; в Москве с соблюдением карантина все гораздо строже. Вот если бы Саша был в Москве… — Он умер, — зачем-то повторяет она, зарываясь пальцами в волосы, сгибаясь пополам. Он автоматически придерживает Катю, так и не поняв до конца, что произошло.
Саша не мог так просто умереть. Не мог. Андрей помнит его живого — да, с хроническим кашлем, бледного и худого, но веселого, грустного, самого разного и бесконечно родного.
Муха, упавшая на пол, зашевелилась. Она поползла дальше на своих кривых, как ветви разросшегося дерева, лапках. Андрею казалось, что она умерла, — но она живая и ползет по каким-то своим делам. Может, и Саша жив, а ему все врут? Но зачем врать? Почему это вообще произошло?
— Он… — приходится вздохнуть и прикрыть глаза, чтобы успокоиться, но о каком успокоении идет речь? Андрей сжимает руку в кулак, чувствует, как ногти впиваются в кожу, и продолжает. — Он что-нибудь говорил? Сегодня. Или на днях.
Катя, рыдая, мотает головой.
От любимого брата остались холодеющее тело, его девушка и немного вещей. Андрей смотрит на упавшую муху: она проползла несколько сантиметров и завалилась на бок, больше не шевелясь.