— Ууу, мамаша, что ж так затянула-то? Тазовый у тебя, давно ехать надо было! Чего орёшь теперь? Тужься давай! Оп, оп, и- рраз, и-рраз, пошла, бабочка, пошла, родимая!
В больнице пахло хлоркой и чем-то неуловимо сладким; лицо сельского фельдшера, похожее на ноздреватый блин с очками, расплывалось пятном; сознание то отключалось, то снова прояснялось и тогда через грязное оконное стекло считывались буквы вывески напротив: «Ногликская поселковая больница». Срываясь то на визг, то на рык, вопила Маня. Наконец охрипла и замолчала. Безразлично жужжала муха.
— Ну, мамаш, мальчик у тебя. Чего ты?
— Чтоб он сдох.
— Дура! У него и так всё через задницу началось!
— Чтоб он сдох, — упрямо повторила Маня.
Зудел тихий писк — переживший три вытравки ребёнок здоровался с миром.
Жизнь, скривившись, глянула на склизкий комок. Словно обидевшись на то, что в неё вошли задом-наперёд, достала из-под полы кривую дорожку. «Вот ты как? Ну, гляди, недотыкомка, я в долгу не останусь».
Сына назвали Валерий, по-свойски Валя. Младший из трёх братьев получился маленьким, слабым и косым на один глаз. «Живучий чёрт», — не скрывая злости шипела мать. А он виновато улыбался. Ухаживал за скотиной, ходил в ночное, учился и мечтал. Мечтал строить большие города и давать людям свет. Но началась война. Друг за другом ушли на фронт отец и богатыри-братья.
— Держись, Валька! На тебе мать и дом. Головой отвечаешь!
Слабые руки последыша стали на вес золота. Кабан Борька, корова Зорька, мамка Манька, дом, двор — всё вытащил на себе младший сын. В 45-м вернулись домой мужчины. Все вернулись. То-то голосила Маня от счастья!
— Красавцы мои! Намучилась я без вас, всё сама, всё на себе!
Валя молчал и виновато улыбался…
***
— Ну что, малец, не передумал города строить? — отец раскурил трубочку, — дом я затеял новый ставить. Братья разлетелись, так что нам с тобой придётся. Как думаешь, осилим?
— Думаю, осилим, — сын примостился рядом на крылечке. Урчал старый кот, пахло навозом, скошенной травой, табаком и поднявшейся влагой. Последний добрый вечер лета. На следующий день Валя неудачно поднял ведро с цементным раствором и, охнув, медленно осел. Старик фельдшер, как мог, вправил грыжу, но на ноги парень встал только через год…
***
— Никуда не пущу! Старшие далеко, отец старый. Дома останешься, невесту сыщем, — подбоченясь, наступала мать. — Хозяйство надо держать, а учёба твоя тьфу, баловство одно.
Вступились братья. Приехали и решили: быть младшему учёным человеком, не зря же он в школе за них задачи решал. Маня сдалась.
— Да ну вас, черти окаянные! Пусть едет.
Валя счастливо улыбнулся…
***
Женское общежитие Южно-Сахалинского техникума возмущённо гудело:
— Совсем ополоумела! На кой тебе этот косой? Ещё и маленький! Каблуки не наденешь!
Нина молчала, без нужды переплетала толстую косу и уходила вечером на свидание. А немного погодя и совсем ушла.
Ради неё Валя решился на операцию — под местным наркозом выровнял глаз у районного эскулапа.
— Красавец мой! — только и выдохнула Ниночка.
Для счастья было всё: работа, наивные планы и свой угол в бараке, построенном еще японцами. Но в 53-м дальневосточный городок наводнили уголовники. Валя с Ниночкой уже подходили к дому, когда на пути встал расхристанный громила с мутными глазами.
— Ох ты, какая, — он притянул девушку. Откуда взялись силы в хилом Вале? Как этот недотыкомка смог справиться с матёрым уркой? Как поднялся после удара?
— Не место нам тут! — Ниночка металась, лихорадочно собирая пожитки: пальто, туфли, сковородка, чашки — не забыть бы чего! Вскоре с двумя чемоданами и годовалой дочкой Леночкой они уже тряслись по узкоколейке, потом плыли морем, опять тряслись; проехали через всю страну и осели в Подмосковье…
***
— Видала, какие примаки у нас тут?
— Ага! А этот каков! Мой ему по-соседски, пойдем мол, чекушку раздавим! Так ни в какую! «Не пью», — говорит.
— Ничё, запьёт, еще и за опохмелом побежит, — лузгая семечки, лениво переговаривались соседки.
— Ну почему они такие злые? — у Нины тряслись губы. Валера ласково улыбался и гладил её округлившийся животик…
***
— Дорогие товарищи! Перед нами поставлена ответственная задача помочь трудовому народу Египта в запуске энергетического комплекса! Есть решение отправить в дружественную страну товарища Разживина! — партсекретарь рубил ладонью воздух и отчаянно брызгал слюной; обведя глазами зал, первым захлопал. Волна одобрения пошла по рядам. Только один человек тихо сидел, растерянно улыбаясь: «Как же девочки без меня?»
Нина разогревала картошку с салом на общей кухне:
— Валюш, что ты?
— Посоветоваться надо. Дочи спят?
Семейный совет собрали в вечно сырой комнате, за круглым столом. На потёртой клеенке стояла таганка с картошкой, графин с водкой и две стопки. В гранёном стекле отражался тревожный красный глаз абажура.
— Ничего, — Ниночка выпрямилась, хлопнула себя по крепким коленкам. — Выдюжим.
Полтора года африканского пекла, ленивый египетский народ и провокации англичан. Горячее время. Острый арабский кинжал однажды чуть не поставил точку в этой истории. «Здравствуйте, мои девочки! У меня всё хорошо. Скоро приеду!» Домой Валерий вернулся загорелым, с глубокой морщиной на лбу, шрамом под правой лопаткой и чемоданом драгоценностей — причудливых морских ракушек.
— Никуда больше тебя не отпущу!
— Да я и не поеду, хватит, — устало улыбнулся Валера.
После Египта получили квартиру, проходную двушку. Не бог весть что, но в сравнении с подвальной комнатой — дворец. Купили машину…
***
— Пап, училка сказала, что мне четвёрки хватит, остальное достанешь. И что ты буржуй, сказала, — Леночка рыдала от обиды.
— Ты прости её, дочка, у неё, наверное, неприятности.
— Ага. И ещё она дура, — встряла младшая Наташка, сосредоточенно отрывая болячку с коленки. — Не реви! Поступишь в институт, она заткнётся!
— Наташа, так нельзя про взрослых.
— Да лан, мам! Она ж дура! А Ленка вон какая умная!
Отец молчал и улыбался. Взрослеют дочки.
Так и жили. Зимой ходили на лыжах; летом на «Москвиче» катались, пока из-за крутого поворота не вылетел шальной грузовик. «За руль не пущу!», заявила Ниночка, когда Валера вышел из больницы. Машину продали.
Жизнь неспешно шла дальше. Вышли замуж дочери, родилась первая внучка, Кира.
— Опять девка, — удивился молодой дед.
Для всех, кроме Ниночки, он уже был Валерием Николаевичем, директором большого энергетического предприятия. Появился домашний телефон, служебная машина, но прибавилась забота о постаревшей родне.
— Надо бы к моим съездить, что-то плохо там, — задумавшись о братьях, Валерий кинул ластик кошке Маньке. Манька фыркнула, но ластик принесла…
***
Похоронив последнего брата, Николаич потемнел.
— Всё, кончились мужики в моём роду. Один я остался. Кирюш, роди хоть ты пацана, а?
— Рожу, дед. Обещаю, — внучка гордо выпятила живот. Валерий тихо улыбнулся.
Подошла к концу жизнь. Пропетляв 70 лет, взмыла ровной дорогой к облакам…
***
— Баб Нин, а расскажи про деда! — Валя-младший болтал ногами и так знакомо улыбался!