Жили две сестры — Нина и Люда — и их брат, Вася. Детьми жили они хорошо и дружно в большом деревянном доме. А потом повзрослели и разбежались кто куда, хотя жили в одном городишке.
Старшей и, как это часто водится, самой умной была Нина. Настолько умной, что она решила держаться от мужиков подальше и заниматься только тем, что ей нравится. Поэтому по утрам она водила метлой по пустынным дорогам, днем — тряпкой по бизнес-центрам, а вечерами спускала излишки богатств в игровых автоматах, что располагались в подвале. Иногда выпивала, объясняя сестре: «Знаешь, как успокаивает?»
Средней в семье была Люда — пожалуй, самая симпатичная, ответственная и активная из троицы. Парни бегали за ней и звали в кино, а она, комсомолка, бегала от них на партсобрания. После учебы Люду распределили в деревню недалеко от города, чтобы учить диких детей ненужной им математике. Там она влюбилась в женатого физика и родила от него сына, получив почетное звание первой и единственной в семье матери-одиночки. Кстати, сын Люды, Алексей, еще в старших классах перерос мать и помогал ей решать олимпиадные задачки. Теперь же это был голубоглазый, долговязый парень, обычно в очках и пиджаке, который в свободное время эти задачки придумывал.
Младшим был брат Вася. Зато сейчас он был единственным с парой — со строгой супругой, которая громко мотивировала его хорошо зарабатывать и быть примерным семьянином.
Папа у них умер рано — спился. Маме же пошел восьмой десяток. Жила она вместе со старшей дочерью Ниной в однокомнатной квартире. На месте старого дома, где мама жила с тремя детьми, Вася теперь строил новый, отдельно для своей семьи. При этом, будучи послушным сыном, он почти каждую неделю привозил матери родниковую воду в железной десятилитровой канистре, которую набирал с колонки рядом со своим домом.
И вот однажды их мама заболела. Она издавала только нечленораздельное «Ме-ме-ме-е-е» и не могла без помощи встать с постели. Ухаживала за ней Нина. Она и стирала мокрое белье, и мыла маму в своей узенькой ванной, и кормила ее с ложечки мелко раздробленной овсянкой — как ребенка, которого у нее так никогда и не было.
Каждые выходные и в праздники подменить ее приезжала Люда, чтобы Нина успела помыть полы в пивнушке неподалеку и проиграть половину заработанного в ожидании трех выпавших вишенок. Их встреча всегда начиналась с того, что улыбающаяся от встречи с сестрой Люда приносила обвязанный белой ленточкой вишневый пирог и, переходя через порог, говорила:
— Держи. Твой любимый.
— Ну и зачем купила? Живет в малосемейке, а деньгами швыряет направо-налево. Совсем головой не думаешь, — раздражалась Нина, но пирог брала.
Вася заезжал уже раз в две недели, но привозил не только воду, а еще разные кефиры и йогурты, которые тайком проносила с работы его жена. Йогурты были хоть и просроченные, но есть их, согласно его жене, можно было еще неделю.
Как-то одним субботним вечером, когда Люда вернулась от сестры, прилегла на диван и закрыла глаза, зазвонил телефон. В трубке она услышала голос Нины: «Мамка не дышит. Приезжай обратно, а то я одна боюсь».
Спустя сорок дней все близкие и неблизкие родственники собрались в почти достроенном доме Васи. Его жена и сестры сразу ушли готовить кушанья. Сын Люды, Алексей, вызвался помочь — позже все хвалили изящно нарезанные огурцы и колбасу.
Затем Вася устроил гостям экскурсию. «Здесь будет моя мастерская», — говорил он, указывая на перевернутые скамейки, поломанные стулья и полки, набитые тряпками, гайками и болтами. Пахло пылью и опилками, как в кабинете труда. Среди десятка человек возвышалась голова Алексея. Вася выдал грудь вперед, наполовину втянул живот и обратился к нему: «Вот, Леха, начнешь строить свой дом, подарю тебе вон тот ящик с инструментами». Молодой человек кивнул и неловко улыбнулся.
Когда начали есть, Вася протянул Алексею бутылку коньяка, с пятью звездами и горами на этикетке. «У сына друган из Еревана привез. Они вместе в Америку ездили», — пояснил Вася. Выпили по одной, затем по второй.
— Отмучалась мамка. Давно ей пора было на тот свет, — сказал Вася на всю гостиную.
— Как тебе не стыдно, — возмутилась Люда и беззвучно заплакала.
— А что, не так, что ли? Лежала, орала только. И себя извела, и Нинку.
— Ты бы хоть раз приехал да посидел с ней, — огрызнулась Нина.
— У меня вон семья, дом строить надо. Леха, может, еще по сто?
— Нет, спасибо, дядь Вась.
— Э, почему нет?
— Не хочу.
— Ну и не хоти. А я выпью.
Бутылку Вася допивал один и молча. Остальные тоже больше молчали, иногда ели. Тарелка остывшей ухи перед Алексеем простояла нетронутой.
Вечером, после поминок, Нина и Люда не спеша двигались к остановке. Нина размахивала руками и восклицала, обращаясь к сестре: «Я так испугалась, что щас разорутся. Чуть не обоссалась, ей-богу».
Алексей смотрел на них издалека, стоя на остановке, и думал: «Ну и семейка».