Небольшая лакированная дамская сумочка довольно едкого розового цвета вот уже неделю обитала в песочнице детского сада. Судьба ее явно совершала подобным образом не первый неожиданный зигзаг. Вероятно, сумка эта пережила и захватывающие путешествия, и роковую любовь, и предательство, следы которого уже было не замаскировать. Как она попала в детский сад не знал никто, но в первый же свой день на новом месте произвела настоящий фурор. Ею хотели обладать все девять девочек старшей группы и все тринадцать — средней. Некоторые мальчишки тоже не отказались бы. Сумка пахла жвачкой. В ней было два отделения на молнии и одно спереди — на золотом замочке. «Какая пошлятина», — брезгливо сказала воспитательница, взяв как-то сумку в руки. И с ней бы непременно горячо поспорили человек тридцать, если бы только знали, что такое «пошлятина».
Катя мечтала о розовой сумке неистово, но даже погладить ее скользкий бок ей еще ни разу не довелось. В очередь, установленную старшими девчонками, ее не допустили. Светка, которую она и так побаивалась, оттолкнула Катю довольно грубо, когда та только было хотела сказать «А я следующая!» — и как-то без слов стало ясно, что больше нечего соваться.
Вообще Катя детский сад любила. И воспитательниц, и нянечек, и двор, и, разумеется, своего верного оруженосца — Ромку. Ромка был младше Кати почти на год, но преданнее и честнее друга было не найти. А еще он играл во все Катины игры, хоть они и не отличались разнообразием. Изо дня в день Рома терпеливо исполнял две роли: мужа, которого выгоняет из дома жена, и капризного непослушного малыша.
Если Катя отказывалась от еды, Рома тоже не ел. Если не спала днем — не спал. А когда в их группу пришел фотограф, закатил одну из самых мощных истерик в своей жизни, желая непременно быть запечатленным рядом с подружкой. На фотографии заплаканный Ромка смотрит не в объектив, а на Катю, которая стоит в третьем ряду крайней справа.
В тот злополучный день Катя твердо решила завладеть розовой сумочкой. План был дерзок и прост: занять заблаговременно позицию у входной двери, через ее стекло наметить траекторию движения и, как только дверь откроется, — мчаться к цели что есть силы. Откровенно говоря, Катя сама не верила в успех. Она смотрела на разноцветные качели, на карусель, на песочницу в виде большой черепахи, и понимала, что ее шансы абсолютно ничтожны: во-первых, бегает она неважно; во-вторых, сумку может отобрать Светка; ну и в-третьих, просто таких чудес не бывает.
— Кать, ты что приклеилась к этой двери?
— Отстань, Ром, несмешно!
— Давай играть!
— Не хочу!
— Давай я буду плохим мужем?
— А давай ты будешь тумбочкой! Тумбочка стоит в углу и никому не мешает!
Дверь во двор открыли. И все сработало! Катя схватила сумку и понеслась с ней в самый дальний угол площадки, прямо к забору. Как ни странно, погони за ней не было. Видимо, Светке и ее подружкам сумка уже наскучила. Тупицы! Разве может наскучить такая великолепная вещь! Можно насобирать в нее камней и представить, что они драгоценные. Можно нарвать листочков и поместить в самый маленький кармашек на замочке — пусть это будут деньги. И уж потом, с деньгами и драгоценностями, она отправится на бал! Катя повесила сумку на плечо и почувствовала себя по меньшей мере Золушкой, которую только что с ног до головы преобразила Фея-крестная.
— Кать, ну что, играем?
— Нет, Ром, сейчас не до тебя.
— Давай я буду не хотеть есть суп, а ты меня ругать?
— Нет!
— Давай в развод?
— Нет!
— А во что?
— Я буду играть в сумку! Без тебя!
Катя, удовлетворенная тем, что с объяснениями покончено, принялась искать подходящие камни, и тут Ромка, маленький Ромка, который был ниже Кати на целую голову, который иногда все еще писался, который боялся жуков и пчел и вообще чуть что — начинал реветь, Ромка подскочил к ней, сорвал с плеча сумку и перебросил ее прямо через забор!
В одно мгновение Катя поняла всё: сумке конец. Бала не будет. Не будет никогда. И не только у нее, но даже у Светки. Сумка ЗА забором. Это уже случилось, это факт, и исправить ничего нельзя.
Ромка тяжело дышал и, кажется, сам был изумлен тем, как ему удалось подбросить сумку так высоко. А у Кати в груди жгло. И это жжение поднималось и разливалось по всему телу. Оно пульсировало в висках. «Я сейчас такое! Я сейчас такое!» — почему-то повторяла про себя Катя. Но что «такое» она сейчас сделает, никак не приходило в голову. Ударить, бросить камнем, толкнуть — все это невыразительно, уже было и совершенно не соответствует масштабу произошедшего. Катя посмотрела на Ромку и увидела его щеки. Огромные пухлые щеки, как две мягкие подушечки. Всякий взрослый хотел его потрепать за милую щечку, и Катя впилась в эту розовую аппетитную булочку зубами.
Ромка завизжал. Жжение тут же исчезло. Прибежали воспитательницы. Кричали они громко. Особенно, когда увидели кровь. А еще сильнее, когда поняли, что произошло. Почти все двадцать Катиных зубов отпечатались на Роминой щеке. Даже красиво. В общем орали все: Рома от боли, воспитательницы от ужаса, подбежавшие дети от восторга: «Катя укусила Рому»! Только Катя молчала.
Она не ответила, почему она это сделала, не стала комментировать оскорбительные предположения на этот счет, и уж, конечно, ее нисколько не испугало обещание немедленно вызвать маму. Еще бы! Мама точно во всем здесь разберется. Она задаст этому Ромке! Он узнает, как совершать такие подлости! Мама, кстати, сможет достать сумку, а то и вообще разрешит забрать ее домой! Да это их всех мама отругает! За то, что они смеют вот так с ней здесь обращаться! И больше Катя никогда, никогда не пойдет в этот их поганый детский сад.
Мама молчала до самого дома. Этого Катя никак не ожидала. Но еще меньше Катя ожидала, что дома мама начнет кричать:
— Ты сошла с ума, да?! Это что вообще такое?! Как? Как тебе вообще в голову такое пришло?!
— Там была сумка…
— Какая еще сумка?! Что ты несешь? Это уму непостижимо! Стыд какой!
— Просто он сумку выбросил…
— Что ты заладила с сумкой своей? А? Я тебя спрашиваю, ты почему Рому укусила, а? Я что тебя кусаю? Я кусаю тебя? Это нормально кусаться, я тебя спрашиваю?
— Нормально!
— Нормально!? Я тебе покажу «нормально»! Поплачь, поплачь. Побольше поплачешь — поменьше пописаешь! «Нормально». Ты стала неуправляемой, с тех пор как…
— Это ты стала неуправляемой.
— Что?! Что ты сказала?
— Это ты стала неуправляемой. Из-за папы.
Мама замерла на минуту и резко, сама от себя как будто не ожидая, с размаху ударила Катю по лицу.
— Я тебя отучу кусаться! Ты у меня запомнишь, как кусаться! Ты крокодил, что ли? А?! Я тебя спрашиваю! Ты человек или ты крокодил?
И Катя вдруг перестала плакать. Щека горела. Но это было неважно. И даже подлый Ромка и сумка, которая ей никогда больше не достанется, потеряли всякое значение. Она смотрела на маму. А мама кричала что-то про крокодила. И было видно, что мама вот-вот заплачет:
— Ты человек или ты крокодил?! Отвечай?!
— Я человек, — Катя подошла к маме и обняла, как можно крепче. — Я человек, мама. Не плачь, пожалуйста.