Линор Горалик невозможно представить в двух словах. Она писатель, поэт, переводчик, художник, маркетолог, преподаватель, организатор социальных проектов. В каждой из своих ипостасей Линор, словно ренессансный мастер, открывается с яркой, неповторимой стороны.
Мы очень хотели расспросить Линор о том, как она проживает эти непростые для всех месяцы карантина и пандемии, каким видит настоящий и будущий мир литературы и как нам всем жить в новых условиях онлайн-общения. Сообразно ситуации мы встретились в Zoom. В беседе участвовали руководитель Creative Writing School, писатель Майя Кучерская, директор Creative Writing School, филолог Наталья Осипова и выпускающий редактор журнала «Пашня» Юлия Виноградова. Вот что получилось из этого разговора.
CWS: Как вы провели карантин и продолжаете его проводить? Как это время прошло лично для вас?
Л.Г.: Мне фантастически повезло: в отличие от очень многих людей, я была очень загружена работой, за которую мне платят деньги, — то есть работой маркетолога. Я понимаю, какое это везение и как это важно. Кроме того, была подготовка к выставке, стихи, работа над новым романом. Выставка должна открыться 20 января 2021 года в Москве, в музее Art4. Она называется «Одевая демонов», — про повседневный костюм и моду в аду; это огромный проект, около 80 экспонатов, все их я делаю с нуля, и, конечно, это занимает меня сверх меры. Роман «Муса» пишется рывками, но пишется, стихи пишутся, когда хотят, но, конечно, подготовкой к выставке занята каждая свободная минута.
Тема выставки зловеще рифмуется с ситуацией, в которой мы все оказались. Проект как-то связан с «новой чумой»?
Нет, совсем нет, — я начала его готовить больше года назад, еще до «чумы». Когда-то я выпустила книгу, которая называлась «Устное народное творчество сектора М1», — про фольклор в аду. У меня есть теория, что там, где появляются люди, есть всё, в том числе фольклор и одежда. Выставка некоторым образом станет визуальным развитием этой концепции.
Напрямую с пандемией она не связана, но были какие-то дико смешные совпадения. Например, для того, чтобы работать с выставкой, мне нужно было много ношеной и новой одежды, тканей, фурнитуры. Но тут начался карантин, перестали оправляться посылки, Израиль закрылся очень серьезно, и выяснилось, что я ничего не могу ни купить, ни доставить из-за границы. А в аду, по моей концепции, чтобы заполучить что-то новое, надо либо переделывать собственные вещи, либо выменять, выпросить, найти, достать, — купить же ничего нельзя. Я оказалась в той же ситуации: чтобы работать над экспонатами, мне необходимо было использовать свою одежду, либо выпрашивать вещи у друзей или в фейсбуке, либо подбирать то, что выкладывают на улице, чтобы кто-нибудь забрал. Это в чистом виде «жизнь бессовестнее литературы»: если такую ситуацию описать в книжке, получится пошлость, но в реальности вышло именно так. Только недавно я получила возможность работать «нормально» — и даже немного жалею об этом.
При том что многие, как и вы, провели карантин довольно благополучно, есть мнение, что он все-таки стал коллективной травмой. На ваш взгляд, это действительно травма или все же преувеличение, а может быть и вовсе уже опостылевшая мода на это слово?
Мне кажется, самое важное в осмыслении опыта людей после любого глобального потрясения — не пытаться этот опыт обобщать. На мой взгляд, пандемия оказалась исключительно разной для разных людей, и нам еще предстоит найти язык для разговора об этом периоде. Как о любом периоде масштабного катаклизма: есть люди, которые проходят через ад, и есть люди, которые чувствуют себя очень неплохо даже во время мировой войны, которая, по общепринятому мнению, считается коллективной травмой.
Для огромного числа людей пандемия оказалась катастрофой и травмой, связанной не только с физическими, но и с экономическими трудностями: люди болели, люди теряли близких, работу, бизнес. Но были и те, кто будут вспоминать карантин как счастливое время: недавно в одной маленькой соцсети обсуждался вопрос о том, что есть те, кто после карантина добровольно уволился, потому, что узнал, как хорошо быть дома с семьей, и теперь готов искать менее денежную работу, но зато позволяющую проводить больше времени с близкими. Как мы будем об этом говорить, — как о всеобщей коллективной травме или как о гораздо более сложно устроенном времени, — я пока не знаю, но надеюсь на второе.
Мы уже получили титанический пласт корона-эссеистики, которая заслуживает исследовательской работы
Главным травмирующим фактором стала, возможно, не сама смерть, а переживание одиночества, изоляции. Это должно найти отражение в литературе. Но можем ли мы уже говорить о новой литературе или пока волна не схлынет, мы не увидим осадка? Есть ли корона-литература или все-таки есть просто литература, которая реагирует на любое острое социальное явление?
Я вижу три разных вектора, по которым литература может двинуться в этой ситуации. Один вектор — это разговор о том, достаточно ли масштабная была встряска, чтобы вызвать системообразующий культурный сдвиг. У меня сейчас такого чувства нет, но вопрос этот, честно говоря, надо задавать не мне, а, например, человеку из Ухани. Но в нашей части света карантин, как лично мне кажется, — это не Французская революция и не Первая мировая война. Я не могу сказать, что мы получим новый романтизм, постмодернизм, кафкианство или саркастическую литературу.
Второй вектор — разговор о самой теме пандемии. Первое направление мы уже получили — это титанический пласт корона-эссеистики, и она с ходу заслуживает исследовательской работы: все время, пока длится пандемия, идет эссеистическая работа в очень разных жанрах, в очень разных медиа, на огромном количестве языков, и уже просматриваются разные подходы к теме в диапазоне от апокалиптических до футурологических.
Второй подвектор этого тематического вектора — какой будет дальнейшая рефлексия, связанная с этой темой. И тут мы можем построить таблицу, опираясь хоть на Проппа, хоть на кого-нибудь еще, и разместив архетипические сюжеты по горизонтали и основную коронавирусную проблематику по вертикали. Получится матрица на несколько сот приличных сюжетов для романов — от истории про ребенка, которого не забирают из лагеря, потому что вся семья на карантине, до израильского романа про корона-гостиницы с их потрясающей жизнью. Мне кажется, какое-то количество из этих историй будет написано, и какое-то количество из написанного будет блистательно, и всю эту рефлексию мы получим в ближайшие несколько лет. А потом, может быть, получим даже вторую волну такой корона-литературы, когда подрастут дети.
Многие люди прожили карантин спокойно — эта сторона пандемии, вероятно, тоже отразится в литературе?
Это как раз третий вектор — разговор о карантине и пандемии, как если бы их вообще не было. Во всей той матрице, которую я описала, будут постоянно проскакивать персонажи, которых я бы назвала сovid neutrals — «ковид-нейтральные». Это не ковид-диссиденты, они не отрицают пандемию, они понимают, что происходит, но на их жизни это мало отражается. Это будут самые неинтересные персонажи — и самые, наверное, честные.
Многие в России говорят, что время карантина очень напомнило им детство, когда среди развлечений в основном была дача, и больше никуда особенно не денешься. В вашем проекте PostPost.Media относительно недавно была тема «Как мы болели в детстве». А будет ли что-то про пандемию?
PostPost.Media — это проект про воспоминания. Его девиз: «Все, что ты помнишь, — важно». Чтобы что-то вспоминать, это должно уйти в прошлое, а история с коронавирусом никак не уйдет. В Израиле, например, нас опять грозятся закрыть на карантин. В проекте мы иногда нарушаем правила и залезаем на территорию актуальных тем, — но очень редко. С карантином все-таки надо дождаться, когда все завершится. Тогда мы разгуляемся.
Да, карантин, наверняка, станет толчком для многих историй. А уже сейчас он породил колоссальное количество мемов. Как вы относитесь к мемам?
Я страшно их люблю. Есть темы, связанные с субкультурными явлениями, за которыми я слежу, и мемы помогли мне их хоть отчасти понять; я предпочитала погружаться в тему, одновременно читая материалы и старательно смотря мемы. Мемы являются живейшим отражением того, что происходит в каждой субкультуре на неотрефлексированном уровне, того, что происходит между самими участниками субкультуры; мемы помогают увидеть живую дышащую ткань сообщества — и не только. В это смысле мемы кажутся мне дверью в коллективное бессознательное, а наблюдение за мемами — бесценной практикой. Так, блистательный антрополог Александра Архипова все время, пока идет пандемия, собирает и сортирует шутки и мемы, работает над их исследованием и просит всех подключаться, фиксировать их и присылать ей; я очень благодарна ей за то, что этот материал сохранится.
К концу карантина ясно обозначились две разные тенденции. С одной стороны, все очень устали от онлайна и соскучились по офлайн-формату. С другой — месяцы карантина показали, что онлайн — это новый эффективный способ коммуникации. На ваш взгляд, в будущем как будут соотноситься эти два формата?
Мне кажется, что после катаклизма люди стремятся вернуться туда, где они были, вернуть status quo. Конечно, сначала будет много беготни по офлайновым мероприятиям, а потом все придет к привычному ритму. Но у меня есть железное чувство, что главное наше культурное приобретение за время карантина — онлайн-ивенты. Мы выяснили, что это работает и работает потрясающе.
Главное наше культурное приобретение за время карантина — онлайн-ивенты
Часто онлайн-мероприятия проходили с большим воодушевлением, но потом смотреть их в записи было очень скучно. Почему так происходит?
Смотреть в записи невозможно и большинство офлайновых событий. Для того, чтобы показать по телевизору спектакль, у него должна быть строжайшая режиссура и жесткий монтаж. Точно так же с любым онлайн-событием: участвовать и смотреть в реальном времени очень здорово, смотреть повтор часто тяжело. Я сама успела за это время прочитать несколько курсов, в том числе академических, поучаствовать в фестивалях, естественно, послушать много всего.
Как маркетолог стараюсь помогать своим клиентам разрабатывать онлайн-события, и их форматы могут быть очень разнообразны. Например, эффективны дискуссии, потому что хорошо слышно и видно участников; можно делать многочасовые благотворительные марафоны; для одного из своих клиентов, который работает с люксовыми вещами, я придумала формат «вещь вблизи»: онлайн позволяет сделать то, чего не позволяет ни один другой формат, — поднести вещь к камере и показывать детали. Словом, я верю, что от онлайн-форматов мы не откажемся.
У вас очень насыщенный карантин, но чего все же было больше — чтения или письма?
Сильнее всего был загружен мой внутренний художник, как уже говорилось, поэтому читала я, конечно, больше, чем писала. Хотя я всегда пишу очень медленно и читаю больше, чем пишу, — это вообще нормальная для меня практика.
А нам что-то посоветуете почитать?
С радостью, но «мои вкусы очень специфичны»: я, к моему огромному сожалению, почти не читаю прозу, а читаю поэзию и нон-фикшн. Сейчас я дочитываю «Империю эфемерного» Жиля Липовецкого. Эта хорошо известная книга вышла в «Новом литературном обозрении» в серии «Библиотека журнала «Теория моды»; в ее адрес существует целый пласт специфической критики, но это захватывающее чтение, потому что Липовецкий такой вдохновленный, глубоко верящий в свои идеи и так ярко прозелитствующий автор, что оторваться от него невозможно.
Огромное наслаждение мне приносит «История тела», которая также вышла в «Новом литературном обозрении»: это трехтомник 2017 года под редакцией Алена Корбена, Жан-Жака Куртина и Жоржа Вигарелло. Он выпущен в серии «Культура повседневности», которую редактирует поэт Лев Оборин.
Очень стоит прочитать, мне кажется, «Биологию добра и зла» Роберта Сапольски: это захватывающий труд, который помимо того, что более или менее объясняет, как мы принимаем эмоциональные и этические решения, написан так, что его могу понять даже я.
Мне очень понравилась книга Грэма Харви «Секс, еда и незнакомцы» про религию и повседневность: Харви рассказывает о том, как религия и традиционные практики сочетаются с практиками повседневными, и приходит к тяжелым выводам; читать верующему человеку это нелегко, но чтение это, на мой взгляд, полезное. Ну вот из последнего, наверное, так.
- Линор Горалик признана иноагентом на территории РФ