Хорошо! Отечество славлю, которое есть нечего, которое спать хочется, которое подвиг бессмертен. Но трижды — которое будет вечным, которое мать- и-мачеха, которое аршином измерят. Славлю корни кривые его. Славлю промерзшую твердь. Каменные острова. Золотые ограды. Истинно говорю вам: трижды прославлю его — петух ни пропеть не успеет, ни попросить пощады. *** помирает анна иванна посредине злейшего лета поперек белесого неба. вот бы мне еще бы немножко. как бы мне дотянуть бы мне бы чтобы утром прозрачный холод чтоб в окошко рыжие ветки чтобы с неба белое просо. чтобы внуки возвращались из школы. чтобы дети возвращались из школы. чтобы я возвращалась из школы. а на столе чтоб золотая шарлотка. Так и будет, Анна Иванна. Через три с половиной минуты будет осень, Анна Иванна. Будет осень. *** если двухмесячному младенцу закрыть глаза ладонью он тянется за рукой как котенок или щенок и почти сразу засыпает верит, что пришла ночь — теплая, большая, пахнущая мылом и табаком во сне он видит вот это и это и еще вот это но для всего этого у него еще нет слов ни слова «ночь», ни слова «табак» ни «господи», ни «наконец-то» отец, увидев, что сын наконец-то заснул берет сигарету выходит на балкон прислушиваясь — не заскулит ли младенец и думает об этом и вот об этом а ночь придвигается ближе теплая большая кромешная LOVE IS любовь — это буратино с деревенеющим сердцем с синими волосами она постоянно врет, у нее растет нос она злится и врет все больше, деревянные поезда летят под откос деревянные птицы кричат деревянными голосами она хотела бы быть настоящей визжащей горячей уставшей не этой березовой куклой с тупым осиновым колом в сердце любовь — это волк из «ну, погоди» ее всегда жалко но в ней никогда не угасает надежда — я поймаю его, я его поймаю любовь это чипполино всегда революция всегда слезы оле-лукойе курочка ряба валя котик щелкунчик мышиный хвостик любовь это все детские сказки все, что когда-то нас окружало все, что нас усыпляло все, что делало нас сильнее настоящее прошедшее буратино сидит на полянке смотрит на нерожденных братьев и вдруг из самой гущи деревьев, из белого липкого молока из берлоги, пропахшей зверем и яростью из маминой спальни, ставшей комнатой для гостей возносится алый гигантский неумолимый солнечный шар Баллада о ненадежном рассказчике Тянуло холодом, и начинался ветер. Пора было собираться, и тут набежали эти. Нас было трое, их не менее ста двадцати. Мы хотели пройти. Они стекались к карьеру, как грязевой поток. Они кивали друг другу, как будто учили урок. Они чернели на фоне башен ЖК. Мы приуныли слегка. До того, как начать бежать, я крикнул: «Беги», И Серый исчез, а я кого-то ударил с ноги, Потом навесил кому-то еще, а кто-то навесил мне, А Витек кричал, как во сне. Я думал, что Бог не фраер, что Он — един, А значит, Серый вернется с подмогой и мы победим, Точнее — просто пойдем куда я хотел пойти. Там надо успеть до шести. Но черные думали так же: что Бог един, Что Он не даст неверным дожить до седин, Что мы не сможем добраться до стен ЖК, Что жизнь коротка. Когда карьер оказался за моею спиной, Когда желтая башня выросла прямо передо мной, Когда я увидел, что черные встали стеной, Я перестал быть мной. Я увидел, что Серый лежит вниз лицом, Я увидел, что Витька держится молодцом, Я увидел, что я лежу мордой в грязь, И черные пляшут, смеясь. Их щупальца втягиваются обратно в круглые рты, Их жвала трещат, и дрожат их седые хвосты, Лопается хитин, спинки сочатся черным вином, Их Бог — об одном: О том, что нет приюта в чужом ЖК, О том, что не жизнь коротка, а смерть близка, О всех уставших так сильно, как я устал. Потом я встал. И я дошел до нотариуса, и я оформил развод, Вернулся в квартиру, почти не пил целый год, Снова женился, развелся, женился снова, Переехал в Перово. В новую башню, на сто сорок третий этаж, к жене. Дочка лет до пяти улыбалась во сне. Мы с ней любили смотреть на город из кухонного окна. Красная площадь видна. И черная площадь тоже видна, и еще Видно, как растекается город, как светится он горячо, Как лопается асфальт и сочится черным вином, Как от ветра качается дом, Там растет еще одна башня в сто восемьдесят этажей, Там мертвою кучей лежит скорлупа гаражей. Там у Серого в ребрах шумит трава, песок шелестит. Там Витек хрипит.
L
Love is. Цикл
