Семейство Бляхеров поселилось в доме по улице Бассейной сразу после строительства, вложившись в кооператив «Россия». По всему, начиная с фамилии, это были выдающиеся люди.
Для двухкомнатной квартиры Бляхеров было многовато — четыре взрослых человека разговаривали громко и одновременно. Бляхеры не шумели, они шумно жили: в квартире на четвертом этаже постоянно что-то гремело и бряцало. По вторникам, четвергам и субботам весь этот гвалт смолкал. В эти дни старшая дочь Ася репетировала дома. За это соседи прозвали Бляхеров «фортепиано с оркестром». Про жизнь этих людей было известно абсолютно все, потому что скрывать им был нечего.
Мамаша Берта Бляхер перевезла в новую квартиру проигрыватель, запах папирос и дух своей прежней коммунальной жизни. Деление на частное и общественное для нее было условностью. Она не стеснялась подняться к соседям в одном бюстгальтере и комбинации, чтобы, например, одолжить спичек. Учительница Полякова из квартиры напротив розовую комбинацию видела чаще других. Берта считала ее подругой, поэтому без приглашения появлялась у нее в дверях, рассказывая с середины какую-нибудь историю про далеких знакомых. Она всегда приносила с собой шоколад, который в доме Бляхеров не переводился. Берта работала в районной поликлинике, и набор «Ассорти» она в шутку называла конфеты «Медицинские».
По утрам она могла одновременно говорить по телефону и диктовать уходящему мужу список покупок куда-то в пролет лестницы. Это было неспроста: Михаил Аронович Бляхер был чудовищно рассеян. На заседание кооператива он прибегал в двух шарфах: один был намотан на шею, другой торчал из рукава.
Кроме того, Бляхер-старший очень любил общаться, но не очень это умел. Встречая соседа, он обязательно делился своими тревогами. А тревожился Михаил Аронович почти постоянно: новости по телевизору, кассирша-грубиянка, аномально теплая зима — все это он стремился обсудить. Разговор, точнее, монолог, занимал минут двадцать. Избежать или ускорить его было невозможно — Михаил Аронович придерживал собеседника за пуговицу на рукаве или за лямку рюкзака и, не поднимая глаз, погружался в размышление.
Случалось, что Бляхер-старший спешил на автобус и прошмыгивал мимо, не здороваясь и, скорее всего, даже не замечая соседей. Никто не обижался. Напротив, жители третьего подъезда по-соседски заносили то потерянные очки, то оброненные перчатки. Все знали, что Бляхеры не запирают дверь, поэтому находки оставляли в прихожей, где иногда их встречал сам Михаил Аронович и рассказывал последние тревожные новости.
И все же самым любопытным членом семьи был их сын — Алик Бляхер.
Алика в доме знали все, но никто не мог сказать, сколько ему лет и где он учится. Найти его можно было либо во дворе, либо в маленькой комнате в глубине родительской квартиры. В центре комнаты на паркете стоял раскладной туристический стол, покрытый газетой. На нем высилась пыльная кучка винтиков, два мутных объектива, десятки черных цилиндров для пленки и сама пленка, которая рыжими кудрями свисала с зеленого стола. Швейными булавками к обоям были пришпилены фотографии разнообразных закатов и собак, еще был мутный куст сирени и черно-белый портрет бывшей одноклассницы. На полу стопками лежали напечатанные снимки, а также учебники по фотографии и оптике. Летом стол затягивало пушистой пылью, как и все в комнате Алика. Сюда он возвращался только поспать, о чем говорила дорожка от двери до тахты, протоптанная между книгами. Берта никогда не заходила в эту комнату. Она, как и положено, обожала сына, но это выражалось не в чрезмерной опеке, а в уважении. Когда Алик, нагулявшись, возвращался утром домой, она делала радио потише и шла к соседке. «Ребенок спит», — поясняла она в дверях шепотом. Берта никогда не ругала сына, хотя жалобы на Алика поступали регулярно.
Он был страшно вспыльчив и поэтому драчлив. Как-то во дворе его вытащили из очередной потасовки — обидчик якобы назвал Бляхера жидомасоном. «Кто такие масоны, не знаю, поэтому ногами не бил», — объяснялся тогда Алик. Его маленькая фигура торпедировала любые скопления людей — от драки до первомайской демонстрации. Он вообще легко начинал дела, для которых органически не подходил. И никогда не добивался в них успеха.
Однажды ему понадобилось повесить подарочный кортик. У соседа он осведомился, как это лучше сделать. Тот объяснил, что в хрупкой гипсолитовой стенке нужно просверлить дырочку, вставить деревянный чопик, а в него забить гвоздь.
Весь день по дому раздавались глухие удары молотка. Этому никто не удивился — обычное дело. Вечером Алик пришел к соседу со словами: «У меня встали часы. Посмотри». Вместо чопика в стену был вогнан толстый брусок от детского конструктора, а в него — громадный гвоздь для кровельных работ. Гвоздь был настолько длинным, что пробил хилую стенку и вошел в механизм часов, висевших в соседней комнате. Свой кортик на гвоздь Алик все-таки повесил: «Для баланса».
Семейство Бляхеров уехало в Израиль в начале 1990-х. Короткие новости об этих людях сводились к тому, что Алик сидит без работы. Устроившись продавцом в тихий магазин фототоваров, он умудрился подраться с покупателем. Его сестре с работой тоже не очень везло. Впрочем, относительно трудоустройства на новой родине Ася философски замечала: «Я — музыкальный работник. Слава богу, все остальные в семье не стоматологи, а то что бы мы там делали, в этом Израиле».
После отъезда Бляхеров жизнь кооператива «Россия» стала тише и скучнее. Никто больше не угощал шоколадом, не рассказывал новостей и не давал советов на все случаи жизни. Никто больше не дрался во дворе. Музыки тоже было не слышно.
В квартире Бляхеров поселилась Тамара Ильинична, суетливая немолодая сплетница. Она уведомила о своем переезде всех соседей и начала шумный раздражающий ремонт. Фанерную входную дверь, которую поставили еще при строительстве, заменила железная. Жители третьего подъезда были недовольны — на лестнице два или три месяца стояла пыль. Около бывшей квартиры Бляхеров громоздился строительный мусор: паркетные доски, куски обоев и старые неисправные часы с пробитым механизмом.