Одним глазом она видела, как потек в окно молочно-белый рассвет, второй глаз никак не могла открыть. Кажется, было где-то пять утра, может, чуть раньше. Двух часов сна явно не хватило, потому что голова, даже вроде неподвижно лежащая на подушке, гирей давила вниз, до матраса, до пола, налитая похмельем.
Олеся спала рядом, совершенно тихо. Безгрешно.
Сашины глаза проследовали от впадинки между шеей и плечом — там виднелась еще не размытая осенью полоска от купальника, и дальше, к предплечью. Саша задержала дыхание, а потом легонько подула на это плечо — зашевелились золотистые волоски. Золотистые, даже в белом-белом свете из окна. Почувствовав, что дыхание её совсем не легкое, а горячее, тяжелое, она тут же прекратила.
«Могу ли я?» Теперь совсем не дыша, одним движением, насколько возможно ловко, Саша подобралась и продвинулась всем телом вперед.
Диван-еврокнижка издал короткий стон.
Вчерашняя реальность заклубилась в Сашиной голове в рембрандтовских охристо-черных оттенках. Олеся с полвосьмого вечера много пила и смеялась шуткам ребят, закусывала каждый новый бокал то виноградиной, то маленьким кусочком пармезана. А потом проникновенно пела такую избитую, в тысяче посиделок у костра сыгранную, «Неву». Нева-Нева-неважно. Под первый припев Саша вдруг призналась себе, что ныть в низу живота от одного голоса Олеси начало еще месяц назад, на истории или на обществознании. Тогда Олеся пришла с новой стрижкой «под мальчика». Она так смеялась, все говорила — смотрите, я совсем как придворный паж, французская кокетка!
На вечеринке эта легкая истома последних недель превратилась разом в одержимость, боль поползла снизу в сторону сердца и там укрепилась, обняла мягкими лапами.
Саша сжала крепче губы, чтобы жаром дыхания не спалить нежную Олесину спину. Левой свободной рукой она, чуть приподнимая одеяло, подлезла к этому плечу — чуть ниже — над ребрами, и вот ладонь легла под грудь. Выдох. Олеся, как будто вторя, вздохнула. Вдох — и Сашина ладонь эту грудь сжала, мягкую, беззащитную под одной тонкой майкой.
…Брюшко синицы, присевшей поклевать зерен с руки, только проснувшийся месячный котенок потянулся и свернулся снова калачиком…
В животе бабочки враз превратились в пламенеющие звезды.
Сгорело всё, кажется, они ничего не пощадили.
***
Следующие недели вся школа гудела, сразу несколько мероприятий на носу: школьный концерт, районные соревнования по бегу на короткие дистанции и, кажется, баскетбольный турнир между их и соседней школой. Девчонки готовились поддерживать мальчиков, рисовали плакаты, наспех сколоченные группы репетировали песни на переменах.
Саша, проходя по коридорам, старалась изо всех сил казаться меньше, поднимала плечи, прижимала подмышкой рюкзак. Удивительно, как в такой большой школе сложно потеряться и остаться наедине с нежными мыслями. Мыслями, начинающимися на «а что если», «что скажет мама, когда…» и заканчивающимися неизменным «я ни за что ей не признаюсь». На переменах шум был невыносим, разноцветными лоскутами, калейдоскопом крутились перед глазами сумки, стенгазеты, спины, кроссовки. На первом этаже пахло мини-пиццей и кофе, на втором, третьем и так далее этажах — тошнотворно-сладкими нотами дезодоранта Axe-effect, свежим потом «только после баскетбола», мешками из-под сменной обуви, последними новинками пробников из Л’Этуаль.
Сашины мысли пахли жасмином и Олесиными волосами.
Каждую вторую перемену она укрывалась в туалете. И тщательно, почти кипящей водой, и с твердым, с продольными трещинами, розовым мылом, она терла, терла руки. Ладони становились сначала теплыми, тепло поднималось по плечам, и от этого мурашки разбегались по затылку, по спине. Потом руки краснели, начинали болеть. Как будто еще чуть-чуть и сойдет вся кожа. Тут она обычно останавливалась.
***
Пятым и шестым уроком шла физкультура, класс отрабатывал спринтерские забеги. Сегодня должны были назначить пятерых будущих участников соревнований.
— Саша!
— Да. — В желудке загудела пчела тревоги. Саша знала, что пробежит хорошо, но всегда, всегда пальцы начинало покалывать иголочками. «Вдруг проиграю?»
— Катя!
— Здесь!
— Олеся! — Она улыбается, шагая вперед. Какая она все-таки. Косая челка отросла, закрывает правую бровь.
— Вы трое — на старт. Полина, Даша, вы следующие.
Вдох. Выдох. Корпус вперед, правая нога назад на носок.
— Внимание…
Собралась.
— Марш!
Саша рванула со старта и почувствовала, что забыла очень важное: надеть под футболку спортивный лифчик.
После забегов определились победители: Саша, Олеся и Даша. На правах спортсменок их отправили на скамейку — отдохнуть, отдышаться.
Они сидели, вытянув ноги, дышали. Саша скрестила руки, баюкала ноющую грудь.
Солнце рисовало тенями деревьев и мазками света прожилки на асфальте, на примятой траве вокруг стадиона. В кронах деревьев сладко щебетали галки, в пыли ласкались воробьи. Конец сентября, индейское лето.
Вдруг — касание. Теплой, персиковым боком налившейся щекой Олеся провела по Сашиному плечу. Наивное, детское движение, совершенное в своей простоте.
Саша закрыла глаза. Олеся также не двигалась, голова наклонена, висок невесомо касается шва на плече футболки. Спустя одну — может, две — божественные минуты, она проговорила так, чтобы только Саша услышала:
«Давай просто посидим еще, пожалуйста».
И где-то под сердцем бабочки снова стали звездами.