М

Между берегами

Время на прочтение: 13 мин.

1

Женщина стоит под зонтиком-парасолькой на высоком скалистом берегу. Утёс завис над синевой Ла-Манша, подставляясь яркому солнцу и мощному ветру, который рвёт из рук зонтик и тянет за подол длинного белого платья. Пёстрые нормандские травы под ногами, дрожа, отдают свои ароматы, а внизу, в морской ряби мечутся белые треугольники парусов.

Обложка новой тетради завораживала и не давала её открыть. Ольга видела себя той женщиной, но у неё не было желания стоять и любоваться, ей нужно было перенестись за горизонт, туда, где должны белеть известковые скалы. Это минутное ощущение было тем более странным, что Ольга никогда не была ни на одной стороне пролива, её всегда влекло жаркое итальянское Средиземноморье, озвученное мелодичностью речи и неаполитанских песен. Но и там она лишь мечтала побывать. Ольга перевернула солнечную обложку: чистая страница вернула её в морозный русский февраль. Она написала «11 февраля» и остановилась, потому что никогда не вела дневников, писала только деловые электронные письма, отчёты и презентации по своей мебельной теме.

В один из еженедельных сеансов связи Москва — Санкт-Петербург подруга Ленка «доточила» Ольгу пойти к психологу: «Сходи разберись, что с тобой происходит. Расстановочку сделают — всё как рукой снимет». Пару недель назад она сдалась и пошла.

А психолог прямо спросила, чего она, Ольга, хочет в жизни. Ольга хотела просто спокойствия. За плечами были полтора десятилетия условно спокойного сознательного существования. Сначала они с Борисом боролись с родителями за самоопределение, потом — с внешними обстоятельствами за выживание, параллельно — с Максимкиной аллергией за возможность отпускать его в школу, не боясь приступа. Они надеялись когда-нибудь отправить сына в летний лагерь, а сами — махнуть в романтическое путешествие. Правда, денег всегда было впритык, поэтому на Мальдивы они не рассчитывали. При этом оба пытались не потерять работу и как-то продвинуться. Ольга была даже рада, что у неё с мужем никогда не было бешеной страсти, которая, ей казалось, уже сгорела бы в таких перипетиях, но зато они всегда понимали и поддерживали друг друга, приходили к общему мнению. Ну, или почти… Ей было нетрудно согласиться в житейских вопросах: салатовый на обоях вполне сойдёт вместо бирюзового, это же не чёрный. А чёрный вместо белого Боря и не предлагал. Вот Ленка будет биться за бирюзовый до крови, потом дуться неделю и жить без обоев. Так себе вариант.

«А сейчас не спокойно?» — спросила психолог. «Как-то нет», — ответила Ольга.  «Почему?» Она не знала, только смутно чувствовала. Психолог настоятельно рекомендовала начать вести дневник и записывать всё, что чувствуется, о чём думается. Ольге не очень верилось, что дневник сможет помочь: там будут всё те же вопросы без ответов.

Нет, надо думать конструктивно и писать, как велели: что хорошего было вчера? Вообще-то, у неё все дни нормальные: на работе от компа не отрывается, потом скорее домой — готовить ужин. Пока готовит, смотрит-слушает в записи, что вчера по телевизору интересного было, после ужина досматривает. Максимку иногда гоняет, чтобы уроки делал, а не в компьютере сидел. По математике — завал. Как ОГЭ через год сдавать будет? Боря с ним совсем заниматься не может: чуть что, убить готов! Ну не математик сын, история ему интереснее.

Ольга перестала крутить между зубами ручку, обвела «11 февраля» и написала:

«Я пишу. Я пишу. Я пишу».

Говорят, так начинал писать Гоголь, когда не писалось.

«О хорошем! Ленка вчера звонила, с именинами поздравляла. Как она помнит? Я сама не помню — это ж не день рождения. Да и про день рождения хочется уже забыть! Опять два дня — по магазинам, два дня — у плиты, а потом целый день сидеть с родителями, объедаться (весь фитнес за месяц — псу под хвост!) и говорить об одном и том же: новый салат интересный, но «шубы» всё же не хватает, какие мы с Борей молодцы, живём в согласии, только не всё у нас правильно и Максимка, оболтус, математику не учит, а как мужику без технического образования?

Ленка зовёт всех бросить и махнуть с ней вдвоём к морю. А когда? В феврале-марте там ещё холодно, в апреле у нас выставка, готовиться надо, а в майские — родительские дачи ждут: только успевай разогнуться на одной и тащиться на вторую. Боря опять с отцом препираться будет — объяснять, как лучше подгонять вагонку на веранде. Уже сделал бы как просят — тупо прибил — да и всё. И как у такого отца-неумехи такой основательный сын?

В середине мая у свёкра юбилей, причём в ресторане — тоже не отвертеться. Надо платье купить, туфли, и у моих мужчин — ничего подходящего. Плюс подарок. Ни на какое море не останется».

Ольгу охватил соблазн пропустить собственный день рождения, но Ленка объявила, что обязательно приедет из Питера на три дня и не откажется от удовольствия дебатов с дедом. 

Борис тоже готов был помочь: и почистил, и порезал, и посуду перемыл. Ленка развлекла себя и деда — попрепиралась с ним вместо Бориса, дав ему отдохнуть от придирок и вопросов. Пока родители и подруга обсуждали пенсионную реформу, несанкционированные митинги и прочие скользкие темы, Ольга отметила, что Борис был задумчив больше чем обычно. Вечером, проводив родителей и постелив подруге в гостиной, она услышала то же самое от Лены, которая не отличалась особой внимательностью к деталям человеческого поведения. Тогда Ольга вспомнила, что Борис стал какой-то странный в последнее время: совсем молчаливый, как будто что-то усиленно обдумывал, рассеянный, засыпал перед телевизором, даже под любимую фантастику, у него стало подниматься давление, а ведь ему ещё нет сорока.

В апреле суета подготовки к международной промышленной выставке и сама выставка вытеснили все домашние «мелочи жизни», но дали волшебный пинок, чтобы открыть самоучитель итальянского и хоть немного сдвинуться с «бон джорно», «прего» и «грацие». Женщине над Ла-Маншем достались несколько строк: «Работы невпроворот, но так классно! Я смогла договориться с Гризанти о пробных поставках и всего за три чашки эспрессо! Похоже, сегодня не усну. Может, меня после нашего успеха пошлют к партнёрам в Италию? Так в Риме хочется побывать! Почему Боря не хочет съездить за границу? (((»

 «Надо не забыть закрыть шторы перед уходом, чтобы фиалки не сгорели», — подумала Ольга, с наслаждением вдохнула запах кофе и достала посуду к завтраку. У нее было отличное настроение: солнечная весна, суббота, Максимка исправил вчера двойку по математике, а Борис совсем выздоровел. Значит, состоится запланированный поход по магазинам, потом в парк и пиццерию.

— Боря, иди завтракать!

В ответ раздалось свистяще-невнятное:

— Я… ещё… пресс… качаю…

Ольга пошла будить заспавшегося сына. В комнате зазвонил телефон, Борис нехотя снял трубку: «Да, пап… да… да…» Отец, как водится, начал грузить в самое неподходящее время.

Максимка забрался в дальний угол кухонного диванчика и заворчал, что его так рано разбудили.

— Предлагаешь тебя в магазин доставить и там разбудить? — спросила Ольга, раскладывая на тарелке сыр и ветчину.

— Было бы здорово! А зачем в магазин? Давайте сразу в парк пойдём, а потом в пиццерию!

— Нам нужна новая обувь: скоро у дедушки Вани юбилей, будут отмечать в ресторане, а у нас ничего подходящего нет.

— Я могу сменку из школы принести.

— Представляю, на что она похожа, — усмехнулась Ольга и расставила тарелки с кашей. — Боря, ты скоро? Я положила!

«Господи, ну сколько можно кричать?» — подумал Борис и, опустив гантели, на мгновение закрыл глаза.

— Ещё два упражнения. Доделаю, приду.

И снова гантели-метроном синхронизировали его махи с размышлениями.

2

Вопроса куда съезжать, слава богу, не стояло. Отбывая «на разведку» в Прагу, Андрей оставил ключи от своей малогабаритной двушки Борису — для присмотра и «мало ли что». «Разведка» затянулась на два года, а «мало ли что» уже три месяца упорно сверлило Борису мозг. Если бы кто-то сказал ему ещё год или даже полгода назад, что он влюбится в другую женщину, Борис бы глубоко оскорбился.

Он всегда причислял себя к однолюбам — ведь детскую влюблённость в девятом классе можно не считать: он никого не любил до Ольги, а встретив её, не особо замечал других. Ольгина подруга Ленка, неуёмно энергичная и безумно болтливая, была досадным довеском в его узком семейно-дружеском кругу. Ольга, здравомыслящая и уравновешенная, без закидонов, была такой своей — родной и во многом ближе, чем мать с отцом. Она разделяла его любовь к Стивену Кингу и «Металлике», не требовала больше, чем он мог ей дать, и во многом соглашалась. Да и родителям нравилась. Но пару лет назад Борису стало казаться, что Ольга соглашалась, просто чтобы не спорить. А потом вдруг выдала, что ей надоело ездить на Селигер или в Карелию и спать в палатке. Она хочет «тоже» в Прагу, в Рим и на Средиземное море. По-любому, без Ленки не обошлось. 

Борис весь год терпел городскую суету, мысленно рисуя свой новый маршрут на предстоящий отпуск, заблаговременно делал дежурный техосмотр своего ненового «аутлэндера», проводил ревизию рыболовных снастей и снаряжения и только в страшном сне мог мечтать об отдыхе в ещё более набитом людьми месте, чем Москва. А сидя с удочкой на берегу озера, мечтал переселиться сюда насовсем. И завести пасеку. Но оказалось, что пчёлы стоят недёшево и живут не везде. Поэтому Борис решил изучить этот вопрос постепенно и досконально, а заодно подкопить денег и довести Максима до института. Правда, сын был полной бестолочью в математике и после часового втолковывания своим ответом приводил Бориса в бессильный ступор. Иногда хотелось «прибить». Не раз их мучительные совместные занятия прерывались отцовским телефонным звонком, который миролюбиво начинал «за здравие», а потом съезжал на какую-нибудь демагогию о коммунистах и либеральных демократах, и прибить хотелось уже его. Когда-то отец отзывался о Борисе в духе «на детях природа отдыхает», потому что ни пианино, ни гитара не вдохновили сына на потение в музыкалке, а слушать «Металлику» вместо Моцарта и Высоцкого было прямым вызовом. И только красный диплом основательного технического вуза и женитьба на «правильной» девушке реабилитировали его в глазах отца. Теперь сам Борис начал подумывать, что, может, отец и был прав насчёт детей. Ещё хотелось надеяться на второй шанс — завести второго ребёнка, но Ольга была согласна только на «стопроцентную» девочку, а где же взять недостающие пятьдесят?

Что случилось три месяца назад? Начальник поручил Борису ввести в курс дела новую коллегу. Рядом с ним она была такой миниатюрной. Он рассказал ей про основные программы, заказчиков и ключевых клиентов. Крупные кольца в её ушах понимающе покачивались. Она спросила, куда они ходят обедать. Он предложил пойти вместе и показать ей неплохое кафе с бизнес-ланчем. За обедом она сказала, что не будет возражать, если её угостят кофе после работы, потому что она не торопится. Борис в то утро обещал вечером встретить Ольгу, и нарушать обещания было не в его правилах. Она не обиделась: конечно, кофе не сбежит. Но больше идею с угощением не выдвигала, в делах разобралась сама, а с работы уходила невпопад с Борисом. К концу второй недели он понял, что пропал. Всюду ему виделась её фигурка. Через весь зал, разгороженный кубиками, до его слуха доносился её необычно низкий грудной голос, обращённый к клиенту. Борис стал подыскивать совместный проект. Однажды, гуляя с семьей в Ботаническом саду, он увидел её на детской площадке. Она держала за руку совсем крохотную девочку, тихую и задумчивую. Именно такую дочку Борис себе и представлял. Всезнающая коллега Надежда Евгеньевна поведала ему банальную историю «брошенной на произвол судьбы с ребёнком на руках». Это его добило. Он уже не мог жить дальше, как ни в чём не бывало. Всё изменилось, и он готов был слушать не только Моцарта, но даже Штрауса. Нужно было что-то решать и, прежде всего, признаться Ольге — обманывать он никогда не умел и надеялся на её понимание. Стало подскакивать давление, пришлось взять больничный. Ольга, как назло, удвоила заботу о нём. От этого было ещё хуже.

***

Ольга протянула сыну вазочку с малиной и опустила ложку в кашу. Потом вдохнула-выдохнула, поднялась и пошла в комнату. Гимнастический коврик пустовал, муж стоял перед шкафом и перебирал свои вещи.

— Боря, ну почему ты не идёшь? Каша и кофе остывают. Что ты ищешь?

— Старую синюю рубашку — не могу найти.

— Я её для дачи отложила. Зачем она тебе сейчас?

— Отец позвонил, просил в гаражный погреб за картошкой сходить, у него спину прихватило, а матери срочно надо. Вечером заеду.

— Там уж, наверное, проросла вся. Может, просто в магазине купить?

— Ты ведь знаешь, они из магазина не признают! И не заводи эту тему, пожалуйста.

Максим уже доел и побежал «на минутку» включать компьютер. Наконец, и Борис с Ольгой сели завтракать.

— Я у родителей останусь ночевать, возьму ещё рубашку на завтра.

Ольга сжимала двумя руками остывающую кружку с кофе и разглядывала на ней очертания Питерских красот: Исаакий, Казанский, Медный всадник, Мариинка, колонны, шпили, Спас-на-Крови, опять Исаакий, Казанский… Спас-на-Крови. Почему самый яркий и русский — на крови? Борис взял ложку и стал водить по каше, отодвигая в сторону и ожидая, когда она наплывёт назад, как делал маленький Максик. Такой большой и такой маленький. Он не ест изюм в каше, поэтому она без изюма. Он не может без кофе и хлеба с маслом, поэтому они есть всегда. Он не любит музеи и шумные улицы, поэтому выходные — за городом.

Неожиданно для себя она спросила:

— Боря, ты от нас… от меня уходишь?

Борис вздрогнул с ложкой во рту, потом брякнул её в тарелку:

— И каша опять холодная!

«20 апреля

Уже неделю пытаюсь понять, что случилось. Мой правильный, любящий, нежный муж сошёл с ума. Заявил, что влюбился. Три месяца назад. Поэтому, как честный человек, он уходит. Но не к той, та ещё пока не знает, что он её любит. И не к родителям, им пока не надо говорить, а то житья не дадут, замучают вопросами. На юбилей пойдём, как будто всё нормально. Нормально?! А ещё говорит: каша ОПЯТЬ холодная! Никогда же не говорил, что остывшее не любит, я думала, ему всё равно! Хоть бы раз сказал, я бы снова погрела!

Реву…»

3

Ольга смотрела сквозь окно ресторана на шпиль Петропавловской крепости на фоне тяжёлого октябрьского неба, когда из-за спины протянулись руки подруги и обхватили её за плечи.

— Ленуся, ты меня напугала, — вздрогнула Ольга.

— Прости, не хотела. И прости, что долго. Доделывала презентацию для шефа. Ты уже заказала?

— Да, взяла нам по норвежской ухе.

— То что надо в такой холод. Ну, рассказывай, Оля, почему ты в рабочие дни примчалась из града Московского в Питерский.

— Поняла, что не смогу по телефону. Нужно рядом с тобой побыть, энергией твоей напитаться.

— Это сколько угодно, для родной вампирши не жалко.

Они сидели обе, уперевшись локтями в стол и положив подбородок на ладони, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Так же они сидели в седьмом классе и думали, как отомстить хулигану Кольке за сломанный Ленкин портфель. Ольга тогда удивлялась, почему вспыльчивая Лена не набила ему сразу морду. «Да не могу я по морде, даже такой мерзкой — вдруг нос сломаю или зуб выбью!» — оправдывалась Лена. «А я бы по уху треснула, — махнула рукой Ольга, — больше бы не лез! А может, он в тебя влюбился?» И подружки хохотали.

Сейчас Ольге было не смешно.

— В понедельник Борис приходил.

— Домой?

— Встретил меня возле офиса после работы, зашли вместе в магазин, потом домой. Поужинали.

— И на ночь остался?

— Нет. С чего бы вдруг — через полгода как съехал? Да и Максимка дома был.

— Ну и что сказал, зачем пришёл?

— Говорит, скучает без нас. Хочет вернуться.

— Да ладно! Что за бред: сначала влюбился, а теперь обратно! Разлюбил, что ли, уже?

— Он подробности не рассказывал, но, по-моему, эта «страдалица» его кинула, когда поняла, что квартира не Борина, машина старая, а «берег турецкий» его даже не манит. Она его материальную помощь приняла в счёт ипотеки и распрощалась. А Боря уже к девочке привык, да и девочка к нему.

— Я смотрю, тебе его жалко.

— Жалко, Лена. Он добрый: хотел, чтобы всем было хорошо.

— Разве не он тебя бросил, а?

— Он не мог тогда по-другому. Знаешь, Боря, ещё когда уходил, сказал, что он меня подавлял и не давал раскрыться, что я должна найти себя. Я только сейчас начала это понимать. Я учусь быть самостоятельной: как платить за квартиру, как вызывать слесаря.

— Очень нужные навыки, кстати. Есть что из приятного?

— Оказывается, можно не готовить мясо каждый день и наесться салатом или спагетти с сыром. Ещё можно пойти и купить себе платье без всяких планов и поводов!

— А то! Ну, и ты его обратно пустишь после всего?

— Я сказала, что подумаю. Это ещё не всё: Гризанти прислал официальное приглашение на моё имя, чтобы меня включили в состав группы, которая поедет в Италию смотреть мебельное производство.

— Я надеюсь, Олька, тут ты не раздумываешь? Это же супер! Этот Гризанти ещё на выставке на тебя глаз положил.

— Не знаю, подумаю…

Они засмеялись, склонившись над столом, а подошедший c подносом официант терпеливо замер.


Рецензия писателя Романа Сенчина: 

«Начало рассказа меня отпугнуло. Думаю, что может отпугнуть и многих других потенциальных читателей. Слишком оно рафинадное, что ли. Девушка над Ла-Маншем (мы пока не знаем, что это рисунок на обложке тетради), вот этот фрагмент: «Это минутное ощущение было тем более странным, что Ольга никогда не была ни на одной стороне пролива, её всегда влекло жаркое итальянское Средиземноморье, озвученное мелодичностью речи и неаполитанских песен». Создается впечатление, что и весь рассказ будет рафинадным. Поэтому советую подумать над этим первым абзацем. Для меня по-настоящему рассказ начался вот здесь: «Ольга перестала крутить между зубами ручку, обвела “11 февраля” и написала: “Я пишу. Я пишу. Я пишу”. Говорят, так начинал писать Гоголь, когда не писалось». Это не значит, что всё прежнее нужно вычеркнуть, но стоит, по моему мнению, перенести за вот это начало, разбросать по тексту… 

А рассказ сильный, главная героиня вызывает сочувствие, о ней хочется размышлять. Она умная, она сдержанная, она — правильная. Эта правильность, видимо, и помогает, и мешает ей, мешала и Борису. Вот это очень хороший, многозначный эпизод: «Ольга была даже рада, что у неё с мужем никогда не было бешеной страсти, которая, ей казалось, уже сгорела бы в таких перипетиях, но зато они всегда понимали и поддерживали друг друга, приходили к общему мнению». А это просто замечательная художественная изюминка: «Крупные кольца в её ушах понимающе покачивались». 

Главный минус композиции — резкий переход к повествованию через Бориса. Вот этот момент: «”Господи, ну сколько можно кричать?” — подумал Борис и, опустив гантели, на мгновение закрыл глаза». Здесь нужна новая главка или какие-то слова повествователя-демиурга. Но лучше первое. Вот так запросто главного героя менять нельзя, или можно, но тогда нужно быть сразу в нескольких персонажах, что удавалось, например, Льву Толстому.»

Рецензия критика Валерии Пустовой:

«Очень сложно задуман этот рассказ — многослойно, с переключением точки зрения, с внедрением в правду разных персонажей, с сопряжением сейчашнего момента и предыстории, в финале включается еще и предыстория семьи, рода героини. Мне очень понравилось, как автор справился с уложением и взаимным пропитыванием этих слоев в первой половине рассказа. 

Меня мало убедило самое начало — я считаю, что не стоит начинать со статичных картин типа «женщина стояла», да и описание моря и трав показалось избыточно ярким, уж чересчур праздничным, нереальным. Но потом мне это понравилось как прием: открылось, что это и не реальная картина — а просто образ с обложки, которые часто рисуют ярковато. 

Интересно автор ввел дневники. Довольно ведь искусственный прием, когда герой сам исповедуется перед нами в дневнике, но тут получилось очень убедительно. Героиня не ведет дневник дотошно: завела — обозначила себя — бросила — потом дописала впопыхах что-то восторженное — потом обратилась к дневнику, когда стало невмоготу. То есть это не искусственная подмена дневником — повествования, а элемент живой жизни человека, не так уж склонного к словоизлиянию, но кое-что готового зафиксировать. 

Мне ужасно понравилось, как колеблется динамика рассказа, ее направленность: кажется, что вот героиня взялась немного встряхнуть свою жизнь, задумалась, принялась за самоанализ, у нее проступили новые цели, она воодушевлена планами — и тут нас переключают на картину усталости (тема дня рождения), а потом и вовсе раскрывают угрозу семейному будущему. Сцены семейной, теплой близости (тот же завтрак, планы, приятная рутинная суета) бесшовно сменяются внезапным веянием отчуждения. Героиня вроде все делает, как обычно, как надо, но муж, что называется, не в партнере, и героиня начинает чувствовать растерянность, страх. И это выражено очень тонко — через именно опосредованные реплики, опосредованные мысли: зарядка, каша, чашка, тревожная мысль о «почему на крови?» 

А как тонко сделан перекат с одной точки восприятия на другую — притом что повествование остается единым. Автор постепенно «включает» мужа: сначала он описывается со стороны, потом подает реплики, наконец словно перехватывает управление, вступает в диалог, сокрушает планы героини. Момент перехода на точку зрения мужа выражен самым бытовым, рутинным образом: сколько можно кричать, думает муж — и тем острее потрясают следующие слова повествования, в которых раскрываются его тайные мысли, крайне далекие от завтрака, от жены и от ее планов. 

Еще одна удачная смычка: героиня сетует, что муж не хочет поехать в Италию, и это такое вроде дежурное сетование жены на инертного мужа, но после мы выясняем, как много смысла стоит за этим вроде бы просто инертным сопротивлением мужа. Странным образом и любовница оказывается вписанной в невидимые линии этого сопротивления, нараставшего годами: жена по мелочи недополучала, муж по мелочи не был услышан — и вот любовница выступает проявителем этой невидимой химии семьи. Все это прямо замечательно. 

Но дальше, по-моему, хорош был бы все же какой-то поворот внутри «сейчас». Не обязательно окончательный. Не обязательно внятно окрашенный как позитивный или сокрушающий. Нужен финал, исходящий из предложенных обстоятельств. Автор очень плотно все закрутил, ввел много тонких линий несходства героев в их мотивах. Это именно тонкие конфликты. Инерция усталости, недовольства. Значимо ведь, что муж уходит не прямо к другой женщине, она скорее повод, мечта, как и женщина на обложке — повод, мечта для героини плотнее задуматься о жизни и своих желаниях. Суть глубже. И вот до этой сути хочется добраться в финале. Какой-то тут нужен поворот внезапный, может быть, оставляющий финал открытым. Но использующий на максимум все, что уже есть в рассказе. В этом соль — раскручивать то, что уже дано. 

Рассказ не ответ. Проза не отвечает на вопросы. Не дает решений, оценок. Она вопросы задает. Рассказ оканчиваться должен не решением задачи: дано, посчитали, записали в ответ — а удивлением, новым витком вопроса об этой семье, об этих героях. Автор может показать их именно в промежуточных и неоднозначно оцениваемых состояниях, проявлениях. Нужно  придумать для этого какие-то новые обстоятельства. Нужно написать немного. Но такое, что бросало бы новый свет на эту историю. И не определяло бы однозначно разлад в семье как катастрофу или шанс.»