Есть пословица, довольна глупая: «Старость — не радость». А молодость — это что, сплошной праздник? Да куда там. По статистике, депрессии чаще встречаются у двадцатилетних, чем у восьмидесятилетних. А еще многие считают, что в старости ничего интересного не происходит, жизнь однообразна и бесцветна, и что думают в этом возрасте только о лекарствах и социальных выплатах. На самом деле, истории, которые случаются со стариками, просто менее заметны. Вот взять, например, моего нового знакомого Павла Ивановича. Мы были попутчиками в поезде, идущем в Самару. Разговорились, и выяснилось, что в нашем городе живем по соседству, через улицу.
В одно весеннее утро Павел Иванович проснулся в обычное время, когда солнце уже стояло высоко, но еще не светило так нахально, что даже посмотреть на небо больно из-за слепящих лучей. Особенно это тяжело для стариковских глаз — много ли надо в нашем возрасте, чтобы они начали слезиться? Павел Иванович вскипятил себе чаю, налил его в свою обычную кружку с футбольной символикой и сделал на завтрак свою обычную кашу. Вообще, этим утром всё шло как обычно — очередной день, не хуже и не лучше, чем всегда. Во время завтрака Павел Иванович открыл на телефоне свой любимый новостной сайт. Хоть и не сразу, но он отвык от бумажных газет и теперь узнавал все новости из интернета. Убедил себя в том, что так удобнее, хотя на самом деле это была просто отчаянная попытка почувствовать себя моложе. Но разве можно обмануть время? Смартфон или бумажная газета — а возраст дает о себе знать: является то беспричинной сонливостью посреди дня, то тянущей болью в суставах, то одышкой при ходьбе по ступенькам. Тихо, незаметно, но время неотвратимо подталкивает все дальше в сторону той последней двери — пока скрытой дымкой тумана — в которую упирается любой земной путь.
Павел Иванович еще не успел дочитать новости, когда ему позвонил Илья Кириллович, его старинный товарищ. Много лет назад они оказались соседями по палате в травматологическом отделении городской больницы: Павел Иванович попал туда с разрывом сухожилия, а у Ильи Кирилловича была сломана нога. Оба пробыли в больнице довольно долго и очень сблизились за дни лечения, которые поначалу казались бесконечными. У них обнаружилось похожее чувство юмора — они рассказывали друг другу байки из жизни, беззлобно подтрунивали друг над другом, и вдруг тягучие больничные дни стали пролетать незаметно. С тех пор так и дружили, ходили вместе гулять, а в плохую погоду пили чай на кухне у Павла Ивановича или смотрели фильмы. Несмотря на давнюю дружбу, они обращались друг к другу по имени и отчеству, так у них повелось с самого начала.
— Рад тебя слышать, Илья Кириллович. Как раз собирался тебе позвонить и пригласить на прогулку.
— Я бы с радостью, но не могу. Занят упаковкой коробок. Мы с Ниной надумали перебраться в Самарскую область, хотим быть поближе к детям и внукам. Все это очень быстро решилось, даже не успел тебя предупредить.
— Как же это… Вы туда насовсем?
— Получается, что так. Да ты не переживай! Как только мы там обоснуемся — приедешь в гости, пойдем в лес гулять, такая благодать! И созваниваться, конечно, будем часто. Я к тебе перед отъездом зайду обязательно, обсудим все подробно.
— Ну что ж… Раз вы так решили… Огорошил ты меня. Будь здоров, до связи.
Павел Иванович расхаживал по кухне взад-вперед. Ему очень хотелось с кем-то поговорить. Он начал листать контакты в телефоне, решая, кому можно позвонить, но никого подходящего не находил. Бормотал вслух: «Петров — зануда невыносимый, начнет опять ныть про свои проблемы. Колесников — дурак и сплетник, о чем с ним говорить. Шубин — напыщенный павлин, да и мы с ним лет пятнадцать не разговаривали, было бы странно с бухты-барахты позвонить. Седых — подсиживал меня на работе, ну его». Павел Иванович подумал, что в телефоне у него далеко не полный список контактов и решил полистать старую записную книжку. Но и там он отмел все встретившиеся фамилии. «Мне что же, и поговорить не с кем?» — недоумевал он.
Включил радио. Передавали шлягер времен нашей молодости «А где мне взять такую песню». Павел Иванович так любил эту мелодию, что у него даже настроение улучшилось. А потом он выглянул из окна — и обомлел. Небо было таким ярким, разноцветным и праздничным, что напоминало картинку для детей. Павел Иванович мгновенно забыл и про отъезд Ильи Кирилловича, и про свои невеселые размышления. Вытащил из кармана старенький смартфон с поцарапанным стеклом и сделал несколько снимков. Посмотрев на получившиеся фотографии, он слегка поморщился и положил телефон обратно в карман. Пошел в комнату, порылся в ящиках стола, после чего вернулся на кухню с несколькими листами белой бумаги и карандашом. Сел у окна и неуверенными движениями начал делать карандашные наброски. Через пару минут он сердито скомкал лист и взял другой. Попробовав снова, он и следующий лист отправил в мусорку. «Надо красками», — подумал он. Схватив с тумбочки ключи, поспешно вышел из квартиры. На лестничной площадке чуть не налетел на соседку, которая, охая, вышла из лифта с большими сумками. «Простите, Зоя Викторовна», — скороговоркой сказал старик.
Спустя полчаса Павел Иванович вышел из троллейбуса и огляделся, пытаясь понять, в какую сторону ему дальше надо. Он увеличил масштаб карты в телефоне и, удовлетворенно кивнув, продолжил путь. Возле входа в магазин под названием «Всё для художника» Павел Иванович замедлил шаг, провел рукой по седым волосам, одернул пиджак и остановился. «Я ведь даже не знаю, что покупать», — подумал он. При мысли о том, что сейчас придется разговаривать с продавцом и задавать вопросы, которые немедленно выдадут в нем совершенного новичка в рисовании, ему стало тоскливо. Павлу Ивановичу вдруг очень захотелось развернуться и уйти, но он тряхнул головой, еще раз поправил волосы, сделал глубокий вздох и потянул на себя дверную ручку. Через двадцать минут он вышел из магазина с большим пакетом покупок. Продавец оказался доброжелательным и если и подумал что-то про странного покупателя, то виду не подал.
Придя домой, Павел Иванович торопливо убрал все с кухонного стола и превратил его в рабочее место художника. Он обстоятельно разложил все купленное в магазине — плотные листы для рисования, графитные карандаши, ластик, акриловые краски двенадцати цветов, растворитель, керамическую палитру, несколько банок с водой, пять кистей разного размера. Теперь, когда у него были необходимые материалы, а сам он был готов танцевать от переполнявшего его воодушевления, ему почему-то казалось, что полдела уже сделано. Он начал смешивать краски для получения цвета неба, но переборщил с синим цветом, поэтому пришлось добавлять еще много белого. В итоге у него образовалось столько голубой краски, что хватило бы на пять картин. Это ничуть не смутило Павла Ивановича, но, когда солнце вместо круглого почему-то вышло у него вытянуто-овальным, как кабачок, он нахмурился. Все дома получились неровными и покосившимися. Вместо вечно спешащего города, который остановился, только чтобы вдохнуть вкусного прохладного воздуха после дождя, его картина больше походила на мрачное село из антиутопии. Пейзаж выходил смехотворным.
После первой неудачи Павел Иванович больше недели не брался за кисть. Потом он попробовал опять, но снова вышла полная нелепица, и он еще несколько дней не трогал картину. Когда у него не было настроения рисовать, Павел Иванович занимался другими делами. Рисовать через силу казалось ему почти кощунственным. Искусство, как он его понимал, подчинялось только зову Музы, и ничему больше.
Илья Кириллович так и не зашел попрощаться, не успел в суете. Но он позвонил накануне отъезда и пригласил Павла Ивановича в гости в Самарскую область в конце августа. Тот огорчился, что долго теперь не увидит друга, но пообещал приехать.
Однажды Павлу Ивановичу показалось, что Муза пришла. Он рисовал весь день. Пропустил обед, в животе журчало — хотелось есть и пить, но было жаль отвлекаться даже на минуту на то, чтобы налить себе стакан воды. Уже под вечер, окончательно выбившись из сил, Павел Иванович отложил кисть и прикрыл глаза, откинувшись на спинку стула. Стул жалобно заскрипел. Павел Иванович заметил, что у него сильно пересохло во рту. Подошел к графину, чтобы налить воды, и вдруг схватился за сердце. Грудь сдавило острой болью, он не мог сделать ни вздоха. Хватаясь за мебель и стены, дошел до прихожей, где оставил телефон, и непослушными пальцами набрал номер скорой. Собрав последние силы, Павел Иванович назвал свое имя и адрес и отпер входную дверь. После этого он понял, что падает, и последнее, что он запомнил — это тумбочка, за которую схватился, чтобы смягчить падение.
Очнулся Павел Иванович в больнице. Медсестра с широким добрым лицом стояла рядом и участливо смотрела на него.
— Ну, слава богу, пришли в себя. Напугали вы нас!
— А что со мной было? — спросил Павел Иванович и поразился тому, как тихо и слабо звучал его голос. Он говорил как из колодца.
— У вас был сердечный приступ, предынфарктное состояние. Если бы скорая приехала позже, вас могли бы и не спасти. Но сейчас уже опасений за вашу жизнь нет. Вы идете на поправку и можете принимать посетителей.
С этими словами медсестра вышла в коридор, а вместо нее в палату зашла пожилая женщина в очках с пышными темными волосами до плеч.
— Здравствуй, Паша.
— Тамара, милая. Я так рад, что ты пришла.
— Мне позвонили из больницы. Тронута, что ты вложил в паспорт номер моего телефона с комментарием «Для чрезвычайных ситуаций». Вот уж не знала, что ты меня в МЧС записал.
— Прости, мне стоило спросить у тебя разрешения. Просто ты самый надежный человек, кого я знаю.
Тамара усмехнулась.
— Я принесла тебе лекарства и еду. Мне сказали, что тебя уже скоро выпишут. Но если нужна еще какая-то помощь, звони.
— Спасибо, ты замечательная.
— Раньше ты считал, что у меня масса недостатков. Больше, чем ты можешь вынести в совместной жизни.
— Раньше я был глуп.
Она покачала головой, слегка пожала ему руку и вышла.
«Жизнь прошла как-то нелепо, — с горечью размышлял Павел Иванович. — Ничего не нажил, ничего значительного не сделал, остался совсем один. Не хочу умереть, не завершив своего пейзажа».
Вернувшись домой, Павел Иванович снова принялся за рисование. Теперь он подходил к этому занятию более терпеливо, не злился при каждой неудаче, да и таких грубых ошибок, как вначале, уже не совершал. Павел Иванович не работал по расписанию, а каждый день ждал вдохновения. Обычно оно приходило к середине утра, когда он уже успевал выпить несколько чашек чаю, сходить на прогулку и в магазин. Если вдохновения не было, то он пил еще чай, листал какую-нибудь книгу или рассматривал художественные альбомы. Если и это не срабатывало, то он ставил свою любимую пластинку Эдит Пиаф. Пластинка была виниловая. Хотя Павел Иванович с энтузиазмом осваивал новые технологии, он не отказался от проигрывателя и виниловых пластинок. Ему нравилось брать их в руки и наблюдать за иглой, скользящей по блестящей черной поверхности.
Через несколько дней Павел Иванович закончил очередную версию своего пейзажа. Отошел на несколько шагов, взглянул критически. Опять не то! Все деревья были так похожи друг на друга, что казались клонированными. «Овечки Долли», — пробурчал Павел Иванович. Дома вместо серых выглядели почти черными — он не учел, что при высыхании акриловые краски темнеют на пару тонов. Линия горизонта проходила по центру, что делало картину искусственной.
Павел Иванович вышел из дома и побрел по улице без определенного плана или маршрута. Он сам не заметил, как дошел до старой части города, где на пешеходной улице местные художники выставляли свои работы на продажу.
Он задержался у одной из картин. На ней был изображен пейзаж, на котором все было в пропорции и гармонии. Создавался эффект полного погружения: глядя на картину, зритель словно переносился в деревню. Вместо городской симфонии множества моторов и голосов вдруг слышалось неспешное щебетание птиц и шорох травы; пахло ягодами, листьями и навозом.
Художник, высокий худощавый мужчина лет сорока, смотрел приветливо, и Павел Иванович решился обратиться к нему.
— Сколько тут хожу, а никогда не встречал такой красоты. Привычнее видеть картины попроще.
— Да я обычно здесь и не выставляюсь, — со смущенной улыбкой ответил художник. — Сейчас просто деньги срочно понадобились.
— Вам очень здорово удалось сделать этот пейзаж живым. Дело в том, что я сам недавно начал рисовать… ну, то есть, я когда-то рисовал в детстве, потом бросил на много лет, и вот только теперь снова взялся за кисть… Но получается все не то и не так. Аляповатая, неубедительная мазня. Вот я и пытаюсь понять, как вам это удается. Ваша картина — как фотография, только лучше! В чем же секрет?
— В двух словах и не объяснишь… Тут много всяких тонкостей, приемов.
— Но ведь главное — это вдохновение, не так ли?
— Пожалуй, что нет.
— То есть бывает, что вы работаете без него?
— Да, бывает, и часто. А когда учился — и вовсе не до вдохновения было. Там была пахота, освоение техники, жесткая критика мастеров, которые находили в каждой моей работе изъяны, как бы я ни старался. Я злился, но появлялся спортивный азарт, хотелось все-таки одолеть эту непокорную науку. Вот это мной и двигало. А вдохновение… Оно меня навещает, но оно капризно и непостоянно, как фам фаталь.
— А вот я всегда считал, что именно вдохновение — ключ ко всему. И что если я его не испытываю, то значит, дело, за которое я взялся, — не мое. И я его бросал и искал что-то другое. Чего я только ни перепробовал за свою жизнь. Работал поваром, маляром, помощником столяра, продавал стройматериалы. В институте начинал учиться на биолога, но после первого же семестра бросил. Какое-то время увлекался фотографией, даже заказы начали появляться, но тоже не пошло. И я полагал, что когда найду свое призвание, то я это пойму, почувствую. Что если полюбишь, то заставлять себя не надо. Вот и в сердечных делах я той же философии придерживался. И в дружбе тоже. Может, поэтому один остался?
Старик замолчал и часто замигал. В глубокую морщину закатилась слеза и осталась там.
Художник подал ему салфетку. Павел Иванович смутился и хотел сразу уйти, но художник прикоснулся к его руке:
— Подождите минуту.
Он зашел за свои картины и на некоторое время исчез из виду, но было слышно, как он чем-то шуршит. Павел Иванович молча ждал. Затем художник вернулся, держа в руках миниатюру. На ней было изображено небо, покрытое тучами, через которые начинали пробиваться нежно-розовые лучи солнца.
— Это вам, возьмите.
Павел Иванович посмотрел на художника, их глаза на миг встретились. Он взял миниатюру и бережно сложил ее в свою старомодную авоську.
— Благодарю, — сказал Павел Иванович и медленно пошел домой, ссутулившись.
Когда я гуляю по вечерам, то часто прохожу мимо дома Павла Ивановича и вижу свет в окне его кухни. Всякий раз думаю, не зайти ли в гости, но боюсь потревожить и прохожу мимо. Наверное, все-таки зайду на днях, узнаю, как дела.
Комментарий писателя Марии Кузнецовой:
Всё отлично получилось с рассказчиком. Финал особенно здорово вышел. И нигде по тексту автор ни словечком не выпадает из соответствующей тональности. Это очень ценно — уметь выдержать стиль. И мне нравится то, что автор делает с ритмом (может быть, даже и не задумываясь об этом) — он такой неспешный и плавный, но всякий раз взрывается, когда Павлу Ивановичу вдруг захотелось чего-нибудь. Характер старика раскрыт убедительно.
Комментарий писателя Романа Сенчина:
«Рассказ получился. И старость видна, и герой живой, вызывающий сочувствие (не жалость, а именно сочувствие). В общем, хорошо. Повествователь найден удачно. Он наблюдает, не вмешиваясь в сюжет. Но возникает вопрос: кто он? Павел Иванович одинок, тоскует от одиночества, перебирает знакомых, с кем бы мог поговорить, а что же повествователь? Почему Павел Иванович не обращается к нему?
«Все деревья были так похожи друг на друга, что казались клонированными. Овечки Долли…» — а это очень хорошо. Особенно добавление про овечек. Первое предложение без добавления было бы искусственным, но «овечки Долли» его окрасили, так сказать, проиллюстрировали… В общем, рассказ, повторю, получился.»