После первого класса за буйство, двойки и мамкины слезы Сашку сослали к прабабке в гиблое место. Вымершая деревня, избы разной степени разложения, иных и вовсе нет, их могилы заросли крапивой, лопухами, поминальными факелами иван-чая.
Кроме прабабки, ни одного самого завалящего взрослого, не говоря уж о пацанах. Бабка ведьма ведьмой: скрюченная, чуть выше Сашки, вся в черном, только и видно мелкое печеное личико и коричневые кривые пальцы. Молчит, как неживая, смотрит мимо.
Сашка заскучал, собрал манатки, стырил у бабки хлеба и еще до обеда пустился в бега. Лучше пусть дома выпорют, не привыкать.
Тропинка шла через перелесок, потом по полю вниз, к ручью, спрятанному в кустах, от него поднималась вверх. Обдумывая, не срезать наискосок ли через поле, он глянул вперед и остолбенел. Замер, поморгал — оно не исчезло. «Откуда оно здесь? А чё никто не сказал?»
От кустов до самого горизонта синело море. Настоящее море с волнами. Ветер гнал над ним облака, их тени плыли, как стая огромных китов. До этого Сашка видел море только на картинках. Он рванул вниз по полю, навернулся, уронил сумку, бежал под стук в ушах, трава стегала по ногам.
Почувствовал подвох, когда с разбегу перелетел ручей рядом со сгнившими серыми мостками. Море исчезло. Оно распалось на тысячу отдельных растений, под голубыми волнами видна была зеленая восковая подкладка. По краю росли отдельные низкие стебли льна вперемешку с васильками, а дальше поле, поле до горизонта.
Саша, как подрезанный, плюхнулся на берег поля, в низкую сухую траву. Он держал в себе слёзы, пока в руку не впилась колючка. Только тогда заплакал. Ревел долго, как маленький, пока слезы из горьких не стали сладкими.
Встал, все еще прерывисто вдыхая, подобрал рыхлый березовый сук, побрел вглубь поля, махал суком сначала вяло, нехотя, но начал злился на гибкие ускользающие стебли и бил уже наотмашь, сражался с азартом, представлял себя безжалостным пиратом, а когда палка сломалась — пиратским кораблем. Менял галсы, раскинув руки, под ладонями влажно струились волны. Подставлял ветру лицо на просушку, улыбался облакам, щурился солнцу, бороздил просторы, наконец затонул, и долго-долго следил со дна за проплывающими над ним белыми китами, осьминогами и дельфинами.
Повернул голову и заметил среди бледно-зеленых водорослей синий кристалл. Сашка знал, что это василёк. У берега их много, и они скучные. Здесь, на глубине, васильки попадались редко, как драгоценные камни. Сашка выискивал их, нырял, задерживая дыхание, и вытащил целых девять — крупных, с сине-фиолетовыми гранями.
Лег на дно, прижал их к себе и превратился в сундук с сокровищами. Над ним рябили волны, подрагивало сквозь них солнце, где-то высоко метались чайки, торговцы бились с пиратами, шторм сменялся штилем, море выталкивало острова и забирало обратно, менялись течения, рассыпались царства, дворцы зарастали лопухом и иван-чаем, а волны качали всех без разбора: и правых, и виноватых, и двоечников, и отличниц, и он лежал на дне тысячу лет, пока не проснулся от того, что хочет пить и писать.
Пошел обратно, попил воды из ручья и хозяйским глазом прикинул, где лучше сделать запруду. Отыскал нагретую солнцем сумку, начерно заглянул в заброшенный дом на краю деревни, втянул манящий запах гнилого дерева и лежалого сена, заметил рядом куст черной смородины, а за ним яблоню, но не полез через крапиву — успеется.
Бабка стояла у калитки. Тут только он понял, что несёт букет васильков, как девчонка, и от смущения протянул его бабке. Та постояла неподвижно, потом тщательно вытерла руки о блеклый передник, взяла цветы, поднесла к острому носу и посмотрела на Сашку. Сашка тоже посмотрел на бабку. Глаза у нее были под цвет василькам.