В первое же свидание Серджан рассказал о ней. Говорил на английском, временами очень тихо — стеснялся, — и я выхватывала лишь отдельные слова и фразы: «Моя бабушка… Очень интересный человек… Алкоголизм… Наркозависимость… Азартные игры… Пишет книги». Так я и представляла себе «интересную бабулю»: с сигарой в зубах, парой тату и бутылкой рома в руке. Лишь спустя год, общаясь с мамой Серджана, выяснила, что Нада Матович была психологом, работала с наркоманами, алкоголиками и игроманами. Писала книги по психологии.
К тому времени, как я переехала из Москвы в черногорское село, бабушка сломала шейку бедра, слегла, и оказалась в реабилитационном центре. Серджан как-то поехал ее навестить, и та расплакалась: «Забери меня, хоть в машину посади, я буду тихонечко сидеть». Расстроился ужасно!
Я возьми и предложи привезти Наду к нам. Ну что, думала, сложно мне готовить на троих? Да и много ли надо: кашки да супчики. А бабушка в доме — это уютные чаепития, кружевные салфетки, черно-белые воспоминания.
Я еще не встречалась с Надой, которая находилась в соседней стране, но побывала как-то у ее подруги, девяностопятилетней Милойки — та жила на соседней улице. Сухонькая, беленькая — ангел невесомый. Покушала, рюмочку ракии выпила и ушла в свою каморку радио слушать. Я представляла, что вот такая милая Милойка по имени Нада будет у нас жить, и все будут счастливы.
А Серджан представлял, что будет носить бабушку на руках — «Она мала». За два дня собрал нужные документы, раздобыл инвалидную кровать, кресло, и привез бабулю в село. И пока звал соседа, чтобы вместе донести «баку» из машины (та оказалась тяжелее, чем думалось), я схватила телефон — побежала знакомиться.
Нада восседала на переднем кресле в соломенной шляпе с алым цветком. Цепкий взгляд в строгой оправе и ухмылка на губах. Я оробела, но включила камеру (мама Серджана просила снять этот исторический момент), выпалила на сербском: «Добро пожаловать в село!». Нада улыбнулась крупными зубами и грянула гимн Черногории.
«Ой свиетла майска зора, Майка наша Церна Горо». Один куплет, и я уж хотела аплодировать, но за ним грянул второй и третий. Я снимала, улыбалась что есть сил, но мысли в голове тяжело раскачивались в такт песни, били как колокол у храма Архангела Михаила на отпевании. Кружевные салфетки, уютные чаепития, Милойка… БАМ! Удар колокола — и озарение: Не Милойка. БАМ! Она не Милойка! БАМ! Совсем не Милойка!
Полдня бабушка радовалась, гладила собак, воспоминания вились как узор по боснийской шамии1. Серджан и вовсе ошалел от счастья, обнимал без конца свою «баку», позвал всех соседей в гости. Нада наслаждалась вниманием, но к вечеру приуныла, стала путать Серджана с его отцом, велела убрать из комнаты кошку — «Микробы!» — и разрыдалась: «Куда вы меня привезли?!»
«Ничего, привыкнет», — успокаивали родные по телефону. Надин психиатр советовала увеличить дозу антидепрессантов и успокоительных. Серджан виновато уговаривал бабушку погостить. Все перепугались, но решили, что в первый день она просто устала от дороги и избытка эмоций, с тем и переночевали.
«ПробУдилась наша принцеза!» — целовал Серджан сонное бабушкино личико. Без вставной челюсти оно казалось совсем крошечным и стареньким. Так начиналось каждое утро нашей совместной жизни. «Раз, два, три!» — перекинули за руки за ноги с кровати в инвалидное кресло, повезли на кухню.
«М-м-м. Права кава!» — хороший кофе, правильный — с утра Нада бывала немногословна и загадочно улыбалась, глядя в окно. А я посматривала с террасы в распахнутые двери на ее профиль — гордо приподнятый подбородок, нос с горбинкой — и пыталась представить, какой Нада Матович была раньше, за что Серджан ее так любил и называл «султаница моя».
Говорили, веселая и очень деятельная. Вечно на симпозиумах и конференциях по психологии пропадала. А дома целыми днями посетители — пациенты, их семьи. Могли и ночью постучаться: Муж запил, буянит, помоги! Нада бежала утихомиривать. Алкоголики ее уважали и слушались.
После кофе накрывали завтрак. Потом привозили кресло-туалет с пластмассовым горшком вместо сидения — перекидывали султаницу с одного трона на другой. Та долго сидела и коротко комментировала: «Тверда столица» — запор. А Серджан уж воды нагрел, налил в лейку, и как только бабушка давала отмашку: «ГОтово!» — уносил горшок, начинались водные процедуры.
«Шта се ни би купали, вода ние скупа», — почему бы не искупаться, вода недорогая, — распевал он детскую песенку, поливая баку из лейки как диковинное деревце, она подпевала, а я быстренько намыливала мочалкой белую пластилиновую кожу. «Расти, бака, большая!» — смеялся внук, и бабушка смеялась, и вода журчала, струилась по ступенькам на террасу.
Первое время было ничего, даже интересно, только мне не выехать из села — баку не оставишь. Один раз съездили с Серджаном в магазин, так у нее истерика случилась. Хотела в туалет, а помочь — утку поставить — некому. Скандал!
Перепады настроения случались, но еще не так ярко и масштабно. В добром расположении духа Нада исполняла гимны, рассказывала, расспрашивала Серджана, особенно когда тот хотел вздремнуть на соседней софе:
— Все, бабушка, дай поспать. Скоро обед. Потом кофе попьем.
— Окей. Гуд. А что, оливки будут в этом году? Будете масло делать?
— Будем солить.
— А у вас растет картошка? Знаешь Анджелу? «Дебелу».
— Она старая, большая, не приезжает больше. А дети не хотят.
То и дело звала: «Серчко! Серджан! Серджане!». «Бака, я не могу летать!» — прибегал запыхавшийся внук. «Вы в город не смейте ехать, там ковид!». Но через полчаса ей хотелось мороженого: «Серджане, ты знаешь что, возьми мои пенсионные, поезжай в город, купи “сладолед”».
Когда на нее накатывало уныние, Нада поглядывала на внучка недобро. Ледяным тоном требовала подать кошелек и пересчитывала деньги: «Йой, криминалец!». Бранилась зло, что одел ее будто бы в грязную ночнушку: «Пырлява, как твоя душа!».
Серджану доставалось по-полной. Только со мною бабушка всегда сохраняла вежливость. «Посиди, попей кофе», — приучала к местным традициям. «Зашто косу не чешешь? Нема времени?» — спрашивала, вбивая подушечками пальцев крем в свои рельефные щеки. А я пыталась вспомнить, когда в последний раз смотрелась в зеркало.
Довольно скоро выяснилось, что Нада хотела уехать из реабилитационного центра, но не к нам в село, а в свою квартиру в Мостаре. Она тосковала по ней, как по родному человеку, каждый день спрашивала, бывала ли я в ее «апартмане»? И как? Я заверяла, что квартирка — высший класс!
Дом внука был лишь перевалочном пунктом в ее планах, и с каждым днем Нада все настойчивее просилась в Мостар. Требовала. Плакала. Через месяц бабушка почти не ела, мне казалось, демонстративно. Ночью кричала несколько часов кряду: «Полиция! Спасите! Я Нада Матович — социальный работник! Полиция!». Всем известно, что младенцы очень сильные и громкие. А знаете ли, сколько энергии может быть в одной старушке?! Даже Серджан выходил из себя, выговаривал баке, а я вспоминала, как переживала раньше из-за котов — очень сильная аллергия была, когда только приехала. Какое это было прекрасное, беззаботное время! С ужасом я ловила себя на мысли, что бабушка стара, может, и не долго еще терпеть.
Наду увезли спустя два месяца. Она температурила, стала вялой, спина покрылась сыпью. К врачам было не попасть из-за ковида, а скорая отказывалась ехать в горное село. Родные Серджана решили поскорее вернуть ее в центр реабилитации.
***
Гордая и радостная, сидела она в машине в своей шляпе с цветком. Кажется, и не понимала, что едет обратно в учреждение, все грезила о мостарской квартире. Мне бы радоваться — гора с плеч! — но я представляла, как Нада поймет, что ее вернули, и жалела, что все это затеяла. Опрометчиво поступили, забрали старушку из привычной среды, намучились все. А может, и хорошо, что у бабушки было несколько месяцев каникул с любящим внуком. Серджан вон говорит: «Здорово нам было!»
Я даже хотела привезти Наду в ее квартиру хоть на пару дней. Не сложилось. Через три месяца я навестила бабушку, сказала, что Серджан ее очень любит, и я — все ее очень любят. Нада уже не говорила, только смотрела на меня, а на другой день ее не стало.
***
Как-то мимо нашего дома проходил пастух Любо. Поздоровался и, как бывало с братом Миланом, решил обсудить с Надой «рускиню»: «Слабо говорит на нашем, ничего не понимает!» — усмехнулся он. У меня загорелись уши, а Нада как будто и не услышала даже, но вдруг, после паузы, сказала: «Руски езык е велики езык!» и повернулась к Любо своим царским профилем.
Тогда я поняла, за что ее любит Серджан и называет «моя султаница».
- Шамия — боснийская шаль[↑]