В те времена, когда асфальт не посыпали солью, зима была белой даже в городах. На тротуаре иногда и поскользнешься. А если срезать путь по тропиночке между двумя пятиэтажками, то обязательно снега в сапоги начерпаешь. Даже если ставить ноги аккуратно — одна перед другой по ниточке. Но как трудно ступать медленно, когда торопишься.
Алинка не просто торопится — она чуть не трясется от волнения. Одноклассницы позвали ее на святочные гадания. Мистический аспект Алинку совсем не занимает. Жгучая тревога внутри нее связана с теми капризными ручейками, что связывают людей дружбами-любовями. Большинство из нас до старости помнят эту изнуряющую лихорадку взросления.
В плохую компанию Алинку не берут. Прекрасно она понимает, что взрослые называют плохой компанией. И она ни за что не расскажет маме, как ей хочется туда. Туда, где таинственно протекает интереснейшая, страстно-яростная жизнь. Те, кто живет этой жизнью, пахнут сигаретой, передаваемой по кругу за углом школы. Вечером к этому запаху примешивается дух кислого веселящего зелья. А поздно-поздно вечером они…. Может, и врут. Все это так головокружительно здорово — как прыгнуть с крыши гаража. Алинка хочет туда, к ним. И еле удерживает себя на грани, которую ясно чувствует. Еще один шаг и будешь навязчивой — жалкой мишенью для злобного остроумия.
И вот ее позвали. Позвала глуповатая Валя, которая и сама-то далеко не королева рок-н-ролла, так — с краешку. Но Валькина идея заняться гаданиями в опустевшей от родителей квартире показалась интересной двум школьным примадоннам. И вот Алинка торопится, ставя ботинки носочек к пятке, чтобы поменьше начерпать снега.
Дверь открыла Валя. Вообще-то Валя некрасивая — лицо у нее всегда немного растерянное, будто медленный ум не успевает за сменой декораций. Но сегодня ее распущенные черные волосы настолько соответствуют моменту, что даже интересно. Валя заторможена, а вот гости ее, наоборот — взбудораженные. Две красивые девочки Оля и Наташа всегда разговаривают быстро и громко. Если наблюдать за ними издалека, не слыша слов, то кажется, они беспрестанно повторяют: «Ну, надо же, ну надо же!!!» С одинаковом интонационным рисунком они обсуждают погоду, учителей, эстрадных певиц или, как сейчас, родителей.
— А у твоей, мама, бабушки, вообще ничего не было, — пересказывает Оля Наташе недавний разговор. — И что теперь? Может, мне вообще в лаптях ходить?
В это время на кухне Валя совершает какие-то таинственные приготовления, оттуда в комнату ползет слабый пряный запах. Девочки отвлекаются, принюхиваются и снова поворачиваются друг к другу.
— Вот придет с работы и сразу вырубает мой магнитофон. Говорит, белиберду вашу не выношу, — теперь уже Наташа жалуется Оле. — А сами та-а-акую фигню слушают!
Алинка настраивается на их волну и, дождавшись паузы для своего выхода, со всем возможным артистизмом включается:
— Вечно недовольны. Вот ключ в двери поворачивается, и я уже все знаю. Я не знаю, что именно она будет говорить, но точно знаю, как. Проходит по квартире и как будто ищет, за что зацепиться. Вот нашла пару косяков, отчитала меня и все — как успокоилась.
Ну, вот что она не так сказала? Оля и Наташа молча смотрят на Алинку. Никто не может объяснить, что не так.
— Э-э-эй, — это Валя драматично пониженным голосом позвала всех на кухню. Молча расселись вокруг стола. Девочки поглядывают друг на друга задирая брови, как заговорщики. Они сами создают таинственную атмосферу и сами же от нее пьянеют.
Сумрак, свечи, в центре стола блюдо с водой.
— Надо его запустить, — хрипло шепчет Валя.
Повисает не произнесенный вопрос «кого — его?»
Валя еще тише отвечает:
— ЕГО.
Валя залезает на табуретку у окна, открывает форточку и ритмично лепечет что-то неразличимое на слух. Алина очень напрягается, но не может ничего разобрать — только несвязные обрывки «дедушко», «лесной-болотный», «черная трясина». Ясно, что если бы Валя говорила просто и ясно, то ничего, кроме смеха, из этого бы не вышло. А так даже страшновато.
— Покажи нам! — это Валя произносит чеканно-четко, спрыгивает с табуретки и резко подвигает блюдо с водой к Оле. Оля делает шумный вдох-выдох, с минуту таращится в глубь колодца и затем медленно передвигает окно в иной мир к Наташе. Наташа поджимает губы, заправляет волосы за уши, да так и забывает ладони прижатыми к ушам. Напряженно вглядывается в дрожащую воду и наконец вскрикивает «Ой!»
— Что? — придвинулась к ней Алина.
— На, сама смотри.
Ничего Алина не видит. Но ломать игру не хочется. На лицах Оли и Наташи написано, что они видели НЕЧТО. Алина делает такое же лицо. Вот еще чуть-чуть и НЕЧТО проявится с совершенной ясностью. Алинка прекращает дышать, чтобы не спугнуть его проявление в реальность. На лицо падает выбившаяся из-за уха русая кудряшка. Непроизвольно, вперед самой молниеносной мысли Алинка резким выдохом отгоняет прядь от лица. И вместе с ней отлетает от лица морок. Кажется, он подскочил к потолку и оттуда опустился за спину холодной влажной тяжестью. Хочется повернуться, посмотреть, но это почему-то невозможно. Алина медленно передвигает блюдо к Вале.
Переигрывая всех, Валя широко раскрывает глаза. Потом начинает их чуть подзакатывать, покачивается, наклоняется и хлебает воду из блюда. Жуть наступает как в новолунье у колодца. Напившись водопроводной воды и как бы очнувшись, Валя говорит:
— Непонятно. Давайте его иголочкой спросим.
Это уже полегче. На клетчатом тетрадном листе вкруг написаны буквы алфавита. В центр круга упирается носик иголочки, а ушко, приподнятое за нитку, бестолково бегает по кругу.
— Любит ли он меня? Нет! А кого любит? «Л» «Е» «И» «К». Это кто? Давай, еще раз. «Л» «Е» «Н» «А». Еще раз. «Л» «Е» «Н» «Я».
С иголкой быстро устали, стали смеяться, дурачиться. Было абсолютно ясно, что иголку гоняют они сами. Или почти сами.
— Все. Надо его выпускать, — скомандовала Валя. Она опять подскочила к форточке и зашептала, выпуская непонятно кого в болота, трясины, топи и дебри. Откуда она все это знает, удивилась Алина. Ведь Валя в школе ни одного стихотворения не могла выучить по причине тугого ума, а тут, надо же — столько сложного текста. Вдруг из-за распущенных черных волос Вали как будто выглянул некто с омутными глазами и дремучей черной бородой. И тут же глюк сдуло в морозец за форточкой.
Вроде не мешки таскали, а устали, как от изнурительного труда. Алина возвращается домой по той же тропинке, но ноги ставит уже не прямо по ниточке, а широко вправо и влево, прямо в сугробы. Тяжесть за спиной не проходит, еще и норовит выползти из-за затылка и наплыть на глаза.
В сумерках плохо видно, но как будто от дерева к дереву кто-то перебегает, следит за ней. Тень одетая во что-то длинное. В армяк и войлочную шапку-горшок. Что такое «армяк»? Откуда она вообще знает это слово? Алинка остановилась, и тот в армяке тоже останавливается, выходит на тропинку прямо перед ней, качает головой. Лицо у него строгое. Такое лицо бывало у бабушки Насти: никогда бабушка не стыдила внуков словами — только головой качала. Хотя у бабушки Насти, понятное дело, не было бороды, а у этого — сильно дореволюционная мочалка в пол-лица. Цвета прелого сена. Наверно, когда был молодой и борода была как свежее сено — светло-русая. Между ними метров тридцать, но Алинка уверена, что борода мягкая и теплая. Мужик достает из-за пояса рукавицы, надевает их, лепит снежок и бросает в Алинку. Промахивается — снежок улетел за левое плечо. Мутная тяжесть сразу растаяла. Мужик еще раз укоризненно покачал головой и бросил ей в лицо горсть снега. Алинка скинула капюшон, тряхнула головой. И уже бодро зашагала домой.
Обычная квартира, обычная мама, обычный ужин. Правда, обычно дома еще папа и брат, но сегодня они уехали в деревню кататься на лыжах и до завтра точно не вернутся. Мама с Алинкой лыжи не любят. Поэтому они за столом вдвоем.
— Мам, а ты с бабушкой Настей ругалась?
— Не помню. Вроде, нет.
— А бабушка Настя со своей мамой?
— Тогда такого не было.
— Почему?
— Даже не знаю. Как-то это совсем невозможно было. Ругаться с родителями — это современная роскошь, когда горячая вода и центральное отопление.
— Понятно.
С годами многое стало понятно. У Алины была блеклая внешность. Это очень удобно: чуть-чуть расцветишь себя — и вот уже стала красной павой, а сняла яркое оперение и слилась с толпой, не привлекая лишнего внимания. Пока она во всем этом разберется, пройдут годы. И много еще будет огорчений от того, что не зовут ее на подростковые вечеринки. Романтика саморазрушения, дешевый алкоголь и ранний блуд так и останутся ею неизведанными. Но не будет в этом никакой ее заслуги. По молитвам наших предков.