Н

НоРене

Время на прочтение: 6 мин.

— Скажи что-нибудь, — просит Рене.

Я кручу обручальное кольцо. Символ единства — спасательный круг. За него можно ухватиться, когда надоест беседа.

Рене закусывает губу, безымянным пальцем касается уголка глаз и, накинув пальто, идет к выходу. Если я хочу, чтобы она осталась, мне стоит что-то сказать. Что говорить, я не знаю.

* * *

— Если бы вы могли выбрать любого человека на этой планете, кого бы вы пригласили на ужин?

Это первый из тридцати шести вопросов, вписанных в небольшую карточку. Их раздавали на входе. После двенадцатого и двадцать четвертого — римские II и III. В левом верхнем углу — надпись: «Не нарушайте порядок вопросов. После звонка переходите к следующей секции». В правом нижнем углу — тайминг: на каждую секцию дается пятнадцать минут, а после третьей нас попросят без слов посмотреть друг другу в глаза.

— Папа Римский — отвечаю я.

Моя собеседница — невысокая девушка с бледным лицом, тонкими губами и пальцами. Темные волосы собраны на затылке, поэтому она напоминает мне маску Коомотэ из театра Но. Услышав ответ, она слегка приподнимает уголки губ:

— Я бы пригласила Марию Тюдор. 

— Кровавая Мария, — киваю я. — Интересный выбор. Любите старую Англию?

Маска снова приподнимает уголки губ и поднимает карточку:

— Давайте придерживаться списка.

* * *

Когда Рене злится, она говорит быстро и коротко, будто выстреливает из винтовки. Вот и сейчас стреляет:

— Есть будешь?

Я мотаю головой. Ужинать в таком настроении не хочется, но Рене все равно ставит передо мной тарелку супа. Слишком резко: теперь капли на столе. Я беру салфетку. Рене отворачивается к раковине и начинает греметь посудой. Плечи подрагивают. Я встаю из-за стола и подхожу к ней. Она трет тарелку так, будто пытается смыть с нее свою злость. 

— Поешь, — стреляет снова.

Злости у нее меньше, поэтому пуля пролетает мимо. Отскочив от стены, падает на пол. Я обнимаю Рене за плечи. Она снова вздрагивает и замирает.

* * *

— Если бы вы могли проснуться завтра, получив какое-то одно качество или способность, что это было бы?

Маска отводит взгляд и сводит брови. Между ними появляется несколько тонких полосок. Я вспоминаю, что для любви достаточно мелкой детали. Хрупкие пальцы, острые плечи, ломаный взгляд — все это собирается в большое чувство, которое мы носим у себя в груди. Маска переведет взгляд на меня, и полоски исчезнут.

— Телепортироваться, — отвечает она и щурится, радуясь собственной мысли. — Сначала я хотела летать, но затем подумала, что телепортироваться гораздо удобнее. Ну а вы?

Ее звонкое «вы» пролетает по воздуху и растворяется среди шума голосов и звона бокалов. Пока я думаю над ответом, раздается звонок. 

— Раунд два? — спрашивает маска.

* * *

Мы сидим на кровати. Рене смотрит, как декабрь наступает снежинками на окно. Я смотрю на ползущие по стене трещины. Стена старая, морщинистая. Жду, когда на кухне чихнет недовернутый кран и Рене выдохнет:

— Уедем к морю? 

C приходом холодов Рене движется к морю.

«Там нет оцепенения», — утверждает она, наблюдая за волнами, чайками и людьми, шатающимся вдоль кромки. Она снимает с антресоли пакет с летними вещами, достает из-под кровати чемодан и толкает его в прихожую. Он едет по паркету и врезается в ботинок. Рене обувает шлепанцы на босу ногу и забирается на кровать.

— А-у-у-у-у! — воет мне в ухо.

— Сними, пожалуйста, шлепки, — говорю я.

— А-у-у-у-у-у.

— Ре-не, — сквозь зубы цежу я.

Рене вздыхает, слезает с кровати и шлепает в прихожую. По паркету вновь едет чемодан.

— Ну прости! — кричу я из спальни.

На кухне хлопает форточка, в спальню врывается ветер. Качнутся занавески, вздрогнет покрывало, и холод мурашками пробежит по рукам.

— К морю, так к морю, — проговариваю я про себя. Кран на секунду замолкнет и снова чихнет.

* * *

Маска говорит о соснах, подпирающих небо, о доме, спрятанном в объятиях гор, и о дожде, бьющем по крыше. 

— Вот что такое счастье, — заканчивает она. — Ну а для вас?

— Подождите, подождите. — Я беру карточку. — Здесь еще вопрос про семью. Насколько вы близки с родными?

Маска пробежится по поверхности стола пальцами и снова соберет меж бровей полоски.

— Если говорить буду только я, то для ваших ответов времени не останется.

— Отыграюсь в следующей секции, — отшучиваюсь я.

— Не отыграетесь, — тут же парирует она. 

Перед началом третьего раунда мы разбежимся. Маска — в дамскую комнату, я — на улицу. Вдохнуть свежего воздуха и табака. У входной двери столкнусь с молодым человеком.

— Тоже свидание? — спрашивает он, протягивая сигаретную пачку. 

— Угу — киваю, беру сигарету, затягиваюсь и кашляю.

Молодой человек смеется и хлопает меня по спине.

— И как? Получается? — спрашивает он в такт похлопываниям.

— Сложно сказать. — Я поднимаю руку. Больше не надо.

Он хлопнет меня еще раз, сложит руки в карманы и обопрется о стену. Признается:

— А у меня — нет. Кажется, все это обман.

— Обмана тут нет. Может, вы что-то не так делаете?

— Ну я же не идиот! — смеется он. — Что тут можно сделать не так? Все просто, как в инструкции по сборке шкафа из Икеи.

— Ну тогда надо просто дойти до конца. Как со шкафом. 

— А вдруг не получится?

— Придете еще раз. — Я тушу сигарету. — Это же просто свидание. Но, думаю, не придется.

* * *

У моря Рене садится на камень, упирается в него руками, выкручивает вперед плечи, слегка опускает голову и замирает. Так она сидит неподвижно почти час, иногда пробуждаясь:

«Волны перебирают гальку».

«Море уходит в небо».

«Ветер соленый на вкус»

И я отвечаю: «Да, волны», «Да, море», «И правда, соленый».

Рене, удовлетворенная, что я рядом, вновь заворачивается в свою неподвижность.

«Ты любишь море?» — спросит Рене. 

И я вдруг пойму, что мы только и делаем, что тыкаем друг в друга  очевидное: «Вот небо», «Вот море», «Вот счет за квартплату», «Вот книга», «Вот, убери со стола». Что мы совершенно забыли друг о друге. Я упрусь руками в скамейку, опущу немного лицо, выкручу плечи и произнесу: «Я ненавижу море». 

* * *

— Это абсолютно нечестно! — смеюсь я, когда маска зачитывает вопрос, что мне в ней нравится.

Она тоже смеется:

— Соберитесь, соберитесь. Я в вас верю. 

— Ну хорошо. Сдаюсь! — Я поднимаю руки. — Мне нравится… Мне нравится все!

— Так не бывает! — хмурится маска. — Отвечайте серьезно.

— Но я серьезно. Я, быть может, никогда в жизни не был настолько серьезен. 

— Я вам не верю. — Маска все еще пытается быть суровой, но улыбку выдают появившиеся возле глаз морщинки. — Вы лжец. Но мы это поправим.

Впервые за вечер она произносит «мы». 

* * *

— Ты был там? — спрашивает Рене. Она стоит, опершись руками о раковину. Я убираю руки с ее плеч. Вода с шумом прыгает с тарелки на тарелку, Рене выключает кран. Становится тихо, сердце начинает биться где-то в голове.

— Ты был там, — констатирует она.

Поворачивается и смотрит сквозь меня.

— Не смей отпираться. Я нашла карточку. Ты был там вчера.

Я мог бы соврать. Сказать, что карточку нашел. Или что не знаю, откуда она. Но лгать близкому человеку сложнее, чем говорить правду. Даже если ты его уже давно не любишь.

— И как? — спрашивает, не дождавшись ответа.

Лучше бы она кричала и била посуду. Лучше бы материлась, ругалась, дралась. Но Рене никогда не делает то, что делают все остальные. 

— Надеюсь, все получилось. — Снимает с крючка полотенце и вытирает руки.

Я все стою у стены. Кран не кашляет и не чихает. Ветер бьется о стекло и снова куда-то бежит.

Звенит звонок. 

Рене хлопает крышкой чемодана.

* * *

— И все? — спрашивает маска.

— У нас еще две минуты.

— Две минуты молчания, — уточняет она. — Звучит, как за упокой.

— И не говорите. Приступим?

Маска кивает, откладывает карточку, выпрямляет спину и переводит взгляд на меня. Голоса и звон бокалов стихают, зал погружается в тишину.

Я смотрю на маску, которая давно перестала быть маской. Краем глаза ловлю лица людей, неподвижно смотрящих друг на друга. Смотрю, пока вдруг мелькнувший в ее глазах огонек (наверное, всего лишь отражение лампы) не привлечет мое внимание и я не пойму, что это не отражение света.

А я и она.

* * *

По паркету ритмично стучат каблуки туфель или ботинок. Перемещаясь из спальни в коридор и обратно, человек иногда останавливается. Подошвы трутся о паркет. Затем на несколько секунд — тишина.

Каблуки снова стучат.

К одному звуку присоединяются другие: хлопают двери, визжат застежки и молнии, звенят ключи, шуршит одежда. Чемодан с привычным шумом катится в прихожую. Охает, врезавшись в стенку пластмассовым боком.

Когда щелкнет входной замок и все вдруг умолкнет, я выйду в прихожую.

Рене вглядывается в мое лицо. Я не выдерживаю: смотрю на чемодан, на брелок от ключей, на опустевшую вешалку. 

— Я думала, что знаю тебя, — говорит Рене. Уже не стреляет. Просто голос. — Но, видимо, я ошибалась. 

Пятна от ботинок, щетка для одежды, перегоревшая лампа, полуоткрытая в спальню дверь.

— Будешь молчать? 

Ржавчина дверного проема, рваный листок, хрупкие пальцы.

— Кто ты? Скажи что-нибудь.

Кольцо.

Рене собирает на затылке темные волосы, и ее светлое лицо становится белым.

* * *

У гардероба заметил парня, угостившего меня сигаретой. По его довольному лицу, по тому, с какой заботой и нетерпеливостью он подал своей спутнице куртку, я понял: все получилось.

— Знакомый? — спросила маска. 

— Как бы, — ответил я. — Познакомились в перерыве. Говорили про шкаф.

— Шкаф, — улыбнулась она. — Интересные беседы. Ну что, идем?

Мы вышли на улицу. Было не холодно, но маска все равно взяла меня под руку. 

— Кстати, — спохватился я. — Я ведь даже не знаю, как тебя зовут. 

Маска рассмеялась, потянулась ко мне и прошептала:

— Рене. 

Метки