— Скажи что-нибудь, — просит Рене.
Я кручу обручальное кольцо. Символ единства — спасательный круг. За него можно ухватиться, когда надоест беседа.
Рене закусывает губу, безымянным пальцем касается уголка глаз и, накинув пальто, идет к выходу. Если я хочу, чтобы она осталась, мне стоит что-то сказать. Что говорить, я не знаю.
* * *
— Если бы вы могли выбрать любого человека на этой планете, кого бы вы пригласили на ужин?
Это первый из тридцати шести вопросов, вписанных в небольшую карточку. Их раздавали на входе. После двенадцатого и двадцать четвертого — римские II и III. В левом верхнем углу — надпись: «Не нарушайте порядок вопросов. После звонка переходите к следующей секции». В правом нижнем углу — тайминг: на каждую секцию дается пятнадцать минут, а после третьей нас попросят без слов посмотреть друг другу в глаза.
— Папа Римский — отвечаю я.
Моя собеседница — невысокая девушка с бледным лицом, тонкими губами и пальцами. Темные волосы собраны на затылке, поэтому она напоминает мне маску Коомотэ из театра Но. Услышав ответ, она слегка приподнимает уголки губ:
— Я бы пригласила Марию Тюдор.
— Кровавая Мария, — киваю я. — Интересный выбор. Любите старую Англию?
Маска снова приподнимает уголки губ и поднимает карточку:
— Давайте придерживаться списка.
* * *
Когда Рене злится, она говорит быстро и коротко, будто выстреливает из винтовки. Вот и сейчас стреляет:
— Есть будешь?
Я мотаю головой. Ужинать в таком настроении не хочется, но Рене все равно ставит передо мной тарелку супа. Слишком резко: теперь капли на столе. Я беру салфетку. Рене отворачивается к раковине и начинает греметь посудой. Плечи подрагивают. Я встаю из-за стола и подхожу к ней. Она трет тарелку так, будто пытается смыть с нее свою злость.
— Поешь, — стреляет снова.
Злости у нее меньше, поэтому пуля пролетает мимо. Отскочив от стены, падает на пол. Я обнимаю Рене за плечи. Она снова вздрагивает и замирает.
* * *
— Если бы вы могли проснуться завтра, получив какое-то одно качество или способность, что это было бы?
Маска отводит взгляд и сводит брови. Между ними появляется несколько тонких полосок. Я вспоминаю, что для любви достаточно мелкой детали. Хрупкие пальцы, острые плечи, ломаный взгляд — все это собирается в большое чувство, которое мы носим у себя в груди. Маска переведет взгляд на меня, и полоски исчезнут.
— Телепортироваться, — отвечает она и щурится, радуясь собственной мысли. — Сначала я хотела летать, но затем подумала, что телепортироваться гораздо удобнее. Ну а вы?
Ее звонкое «вы» пролетает по воздуху и растворяется среди шума голосов и звона бокалов. Пока я думаю над ответом, раздается звонок.
— Раунд два? — спрашивает маска.
* * *
Мы сидим на кровати. Рене смотрит, как декабрь наступает снежинками на окно. Я смотрю на ползущие по стене трещины. Стена старая, морщинистая. Жду, когда на кухне чихнет недовернутый кран и Рене выдохнет:
— Уедем к морю?
C приходом холодов Рене движется к морю.
«Там нет оцепенения», — утверждает она, наблюдая за волнами, чайками и людьми, шатающимся вдоль кромки. Она снимает с антресоли пакет с летними вещами, достает из-под кровати чемодан и толкает его в прихожую. Он едет по паркету и врезается в ботинок. Рене обувает шлепанцы на босу ногу и забирается на кровать.
— А-у-у-у-у! — воет мне в ухо.
— Сними, пожалуйста, шлепки, — говорю я.
— А-у-у-у-у-у.
— Ре-не, — сквозь зубы цежу я.
Рене вздыхает, слезает с кровати и шлепает в прихожую. По паркету вновь едет чемодан.
— Ну прости! — кричу я из спальни.
На кухне хлопает форточка, в спальню врывается ветер. Качнутся занавески, вздрогнет покрывало, и холод мурашками пробежит по рукам.
— К морю, так к морю, — проговариваю я про себя. Кран на секунду замолкнет и снова чихнет.
* * *
Маска говорит о соснах, подпирающих небо, о доме, спрятанном в объятиях гор, и о дожде, бьющем по крыше.
— Вот что такое счастье, — заканчивает она. — Ну а для вас?
— Подождите, подождите. — Я беру карточку. — Здесь еще вопрос про семью. Насколько вы близки с родными?
Маска пробежится по поверхности стола пальцами и снова соберет меж бровей полоски.
— Если говорить буду только я, то для ваших ответов времени не останется.
— Отыграюсь в следующей секции, — отшучиваюсь я.
— Не отыграетесь, — тут же парирует она.
Перед началом третьего раунда мы разбежимся. Маска — в дамскую комнату, я — на улицу. Вдохнуть свежего воздуха и табака. У входной двери столкнусь с молодым человеком.
— Тоже свидание? — спрашивает он, протягивая сигаретную пачку.
— Угу — киваю, беру сигарету, затягиваюсь и кашляю.
Молодой человек смеется и хлопает меня по спине.
— И как? Получается? — спрашивает он в такт похлопываниям.
— Сложно сказать. — Я поднимаю руку. Больше не надо.
Он хлопнет меня еще раз, сложит руки в карманы и обопрется о стену. Признается:
— А у меня — нет. Кажется, все это обман.
— Обмана тут нет. Может, вы что-то не так делаете?
— Ну я же не идиот! — смеется он. — Что тут можно сделать не так? Все просто, как в инструкции по сборке шкафа из Икеи.
— Ну тогда надо просто дойти до конца. Как со шкафом.
— А вдруг не получится?
— Придете еще раз. — Я тушу сигарету. — Это же просто свидание. Но, думаю, не придется.
* * *
У моря Рене садится на камень, упирается в него руками, выкручивает вперед плечи, слегка опускает голову и замирает. Так она сидит неподвижно почти час, иногда пробуждаясь:
«Волны перебирают гальку».
«Море уходит в небо».
«Ветер соленый на вкус»
И я отвечаю: «Да, волны», «Да, море», «И правда, соленый».
Рене, удовлетворенная, что я рядом, вновь заворачивается в свою неподвижность.
«Ты любишь море?» — спросит Рене.
И я вдруг пойму, что мы только и делаем, что тыкаем друг в друга очевидное: «Вот небо», «Вот море», «Вот счет за квартплату», «Вот книга», «Вот, убери со стола». Что мы совершенно забыли друг о друге. Я упрусь руками в скамейку, опущу немного лицо, выкручу плечи и произнесу: «Я ненавижу море».
* * *
— Это абсолютно нечестно! — смеюсь я, когда маска зачитывает вопрос, что мне в ней нравится.
Она тоже смеется:
— Соберитесь, соберитесь. Я в вас верю.
— Ну хорошо. Сдаюсь! — Я поднимаю руки. — Мне нравится… Мне нравится все!
— Так не бывает! — хмурится маска. — Отвечайте серьезно.
— Но я серьезно. Я, быть может, никогда в жизни не был настолько серьезен.
— Я вам не верю. — Маска все еще пытается быть суровой, но улыбку выдают появившиеся возле глаз морщинки. — Вы лжец. Но мы это поправим.
Впервые за вечер она произносит «мы».
* * *
— Ты был там? — спрашивает Рене. Она стоит, опершись руками о раковину. Я убираю руки с ее плеч. Вода с шумом прыгает с тарелки на тарелку, Рене выключает кран. Становится тихо, сердце начинает биться где-то в голове.
— Ты был там, — констатирует она.
Поворачивается и смотрит сквозь меня.
— Не смей отпираться. Я нашла карточку. Ты был там вчера.
Я мог бы соврать. Сказать, что карточку нашел. Или что не знаю, откуда она. Но лгать близкому человеку сложнее, чем говорить правду. Даже если ты его уже давно не любишь.
— И как? — спрашивает, не дождавшись ответа.
Лучше бы она кричала и била посуду. Лучше бы материлась, ругалась, дралась. Но Рене никогда не делает то, что делают все остальные.
— Надеюсь, все получилось. — Снимает с крючка полотенце и вытирает руки.
Я все стою у стены. Кран не кашляет и не чихает. Ветер бьется о стекло и снова куда-то бежит.
Звенит звонок.
Рене хлопает крышкой чемодана.
* * *
— И все? — спрашивает маска.
— У нас еще две минуты.
— Две минуты молчания, — уточняет она. — Звучит, как за упокой.
— И не говорите. Приступим?
Маска кивает, откладывает карточку, выпрямляет спину и переводит взгляд на меня. Голоса и звон бокалов стихают, зал погружается в тишину.
Я смотрю на маску, которая давно перестала быть маской. Краем глаза ловлю лица людей, неподвижно смотрящих друг на друга. Смотрю, пока вдруг мелькнувший в ее глазах огонек (наверное, всего лишь отражение лампы) не привлечет мое внимание и я не пойму, что это не отражение света.
А я и она.
* * *
По паркету ритмично стучат каблуки туфель или ботинок. Перемещаясь из спальни в коридор и обратно, человек иногда останавливается. Подошвы трутся о паркет. Затем на несколько секунд — тишина.
Каблуки снова стучат.
К одному звуку присоединяются другие: хлопают двери, визжат застежки и молнии, звенят ключи, шуршит одежда. Чемодан с привычным шумом катится в прихожую. Охает, врезавшись в стенку пластмассовым боком.
Когда щелкнет входной замок и все вдруг умолкнет, я выйду в прихожую.
Рене вглядывается в мое лицо. Я не выдерживаю: смотрю на чемодан, на брелок от ключей, на опустевшую вешалку.
— Я думала, что знаю тебя, — говорит Рене. Уже не стреляет. Просто голос. — Но, видимо, я ошибалась.
Пятна от ботинок, щетка для одежды, перегоревшая лампа, полуоткрытая в спальню дверь.
— Будешь молчать?
Ржавчина дверного проема, рваный листок, хрупкие пальцы.
— Кто ты? Скажи что-нибудь.
Кольцо.
Рене собирает на затылке темные волосы, и ее светлое лицо становится белым.
* * *
У гардероба заметил парня, угостившего меня сигаретой. По его довольному лицу, по тому, с какой заботой и нетерпеливостью он подал своей спутнице куртку, я понял: все получилось.
— Знакомый? — спросила маска.
— Как бы, — ответил я. — Познакомились в перерыве. Говорили про шкаф.
— Шкаф, — улыбнулась она. — Интересные беседы. Ну что, идем?
Мы вышли на улицу. Было не холодно, но маска все равно взяла меня под руку.
— Кстати, — спохватился я. — Я ведь даже не знаю, как тебя зовут.
Маска рассмеялась, потянулась ко мне и прошептала:
— Рене.