Дождь шел весь день, то барабанил ливнем, то принимался моросить, но никак не останавливался. Маша забыла зонт и вымокла. Черная шерстяная кофта неприятно липла к спине. В метро какая-то странная женщина в платке сказала Маше: «Молись» — и протянула бумажную иконку. Маша молча убрала ее в сумку.
Она ездила навещать сына каждый месяц.
Вернувшись домой с кладбища, она села на краешек стула, поставила сумку на колени и замерла. За стеклянными дверками серванта, между хрустальной салатницей и пирамидкой праздничных чашек, стояли фотографии сына. Вот он совсем маленький, в чепчике. Фотография старая, два уголка оторвались. Вот сын-первоклассник с гладиолусами. На третьей — в костюме на выпускной. Маша достала непрошеный подарок и первый раз посмотрела на образ на иконке — женщина с младенцем.
«Ты есть?»
Маше представился какой-то «классический» бог с бородой и на облаке. Она нахмурилась.
«Как-то явно не так. Если ты есть, то есть справедливость. Я не вижу справедливости в том, что грузовик сбивает стоящий мотоцикл. Я совсем не вижу справедливости в том, что на мотоцикле мой сын. Был мой сын».
Спустя год после аварии боль оставалась всё такой же нестерпимой, жгучей. А слезы не шли.
«Ведь я не хотела тебя, — ее передернуло от этой мысли, — свекровь знала. Мы говорили с ней за день до даты аборта».
Маша перевела взгляд на фотографию сына в костюме, а сама вспоминала, как шла в назначенный ей кабинет. В утреннем пустом и гулком кафельном коридоре крик прозвучал резко, с отчаянием.
— Нет! Не пущу, остановись, — свекровь добежала до нее и стала оседать на колени. — Маша, не надо, мы же справимся, просто жизнь поменяется.
И жизнь изменилась. У Маши родился ее Ваня и два следующих года занял все время и все мысли. В заботах о нем она почти безболезненно приняла развод, но жизнь изменилась снова. Свекровь сказала, что не готова сидеть с ребенком. Ваню пришлось отдать в ясли, потом на «пятидневку» в детский сад. Маша работала на двух работах, денег не хватало. На выходных она старалась провести время с сыном. Свекровь иногда приезжала и забирала Ваню на прогулку.
— Мам! Кто такой «силотка»?
— Это ты откуда взял?
— Бабушка сказала, что я — «силотка».
— Вань, бабушка ошиблась. Это когда нет ни мамы, ни папы, ни бабушки. А у тебя все есть.
Вечером в пятницу Маша с сыном ехали домой. Летом Ване исполнялось шесть лет, осенью он пойдет в школу. Он уже почти выговаривал «р», знал все буквы, но читать пока не получалось. Ваня с восторгом рассказывал Маше про «ковбойцев» — фигурки индейцев и ковбоев, которых один из мальчиков принес из дома. Дети играли с ними целую неделю.
Дома Маша уложила сына спать и позвонила свекрови, пересказала Ванины новости. Упомянула она и «ковбойцев».
— Маш, дорогие они, наверное, эти фигурки? Заграничные? Знаешь что, я поищу.
Маша убрала трубку от уха и удивленно посмотрела на красный пластиковый телефон. Помимо машинки на день рождения, свекровь не дарила внуку подарков. Иногда привозила яблоки. А сама рассказывала о том, что ее сын, бывший Машин муж, возил ее на море с новой семьей, о том, что сын отдает ей часть зарплаты и она не знает, как лучше все потратить. Маша просила у нее взаймы, когда потребовалась совсем неподъемная сумма на «благодарность» логопеду, и отказ восприняла как оглушающую пощечину. Сама свекровь деньги не предлагала.
— Э-э-э, м-м-м, хорошо, — промямлила Маша, — спасибо вам.
Через несколько недель в гости к внуку приехала бабушка с яркой картонной коробкой. Ваня взвизгнул от радости и снял крышку. Внутри лежали вперемешку затертые оловянные солдатики и матросы, облезло-стальные конные рыцари, еще какие-то красные и зеленые фигурки. Ваня перебирал их рукой. Улыбка на его лице сменилась недоумением.
Маша схватилась за вдруг загоревшуюся щеку, но, все же, спросила у сына:
— Ваня, что бабушке нужно сказать?
— Спасибо, — чуть слышно прошептал ее сын.
Мимо бежали одинаковые для Маши рутинные школьные Ванины годы, меняя цифры на учебниках — третий, пятый, седьмой, восьмой класс. Маша сбилась. «Что было потом?»
— Мам, я в армию ухожу.
— В какую армию? Почему не в институт?
Ваня сморщился, повторив ее вопрос, — почему не в институт? Туда идиотов не берут. А в армии думать не надо.
Ваня прощался буднично, она — растерянно. Они стояли в темном коридоре, забыв включить свет. Она обещала не нервничать. Он — быть осторожным. Дальше снова была рутина, одинокая и нервная, с редкими и короткими письмами от сына. Из письма она узнала, что сын едет в Чечню. Сын назвал эту поездку «командировкой». После первой командировки он почти сразу поехал снова. Она застывала каждый раз, когда по телевизору шли сюжеты о чеченской войне. Показывали горы с вечно осенними лесами, пыльные танки, грязь, дымящиеся руины. Маша смотрела сюжеты не отрываясь, хотела и боялась увидеть в них сына.
Он вернулся, снова очень буднично предупредив ее письмом.
— Вань, ты опять борщ прямо из кастрюли ел?
— Да ладно, что такого? — он развел перепачканные черные руки, посмотрел на них и по-детски спрятал за спину, пятясь от матери. От него пахло керосином и машинным маслом.
После возвращения из армии сын не мог найти постоянную работу. За подработку грузчиком ему заплатили бутылкой водки, на нее он выкупил у соседа неисправный мотоцикл. Ваня чинил его и рассказывал матери, что они купят, когда он закончит и сможет продать мотоцикл.
— Сегодня будет пробный пуск, мам, — пробасил он уже от входной двери, зашнуровал кроссовки и выпрямился. — Готово, вроде. Приду — давай чаю попьем.
Маша вышла в коридор и смотрела, как сын собирается.
— Вань, ты чего в матроске своей старой? Выброси ее. Надел бы рубашку и сходил в кино. Есть же кого пригласить?
— Мам… — он закатил глаза, но наклонился и звонко чмокнул Машу в щеку, — не «матроска», а «тельняшка». Она вернулась из двух командировок без дырок. Такие не выбрасывают.
— Не выбрасывай. Ты на собеседование ходил? А чайник ко скольких ставить?
— Мам, помнишь я в детстве на легкую атлетику ходил?
Маша молчала.
— Так вот, — продолжил Ваня, — тренер говорил, что четвертое место — самое обидное.
— Сынок, ты к чему это сейчас? Почему обидное?
— Потому что его как бы и нет. Нормально всё, — буркнул он, протискиваясь мимо Маши, — я ушел!
Дверь за Ваней закрылась.
Маша дернулась, стул скрипнул. Она встала, стянула с себя еще влажную черную кофту и пошла на кухню ставить чайник.