3:15 ночи
— Можно побыстрее?
— Да-да, сейчас, секунду! Извините, он первый раз летит, не знает, куда идти. Вот, садись в кресло у окна. Побыстрее. Все нас ждут. Молодец. Женщина, проходите, пожалуйста.
— Наконец-то! Коль, давай, чего стоишь? У нас в самом хвосте…
— Сел? Все хорошо? Давай ремень пристегну. Молодец. Скоро взлетим.
— Страшно будет?
— Может быть, да.
Уважаемые пассажиры, добро пожаловать на борт…
— Все, все сели. Одеялом накрыть?
— Нет. Не холодно пока. Пахнет только странно.
Наденьте маску сначала на себя, а потом на ребенка…
— В самолетах всегда чем-то пахнет. Попробуй уснуть. Всю ночь будем лететь. Долго.
— Топливо. Точно вам говорю. Я этот запах ни с чем не спутаю. Я когда служил…
— Витя, да замолчи ты, ребенка только напугаешь! Извините, перебрал…
Хорошего полета!
4:15 ночи
— Курица или говядина?
— Две курицы, пожалуйста.
— А что за звуки?
— Какие? Поешь и спи дальше.
— Странные звуки. Скрежет какой-то.
— Поешь.
4:30 ночи
— Скрежетать сильнее стало! Ты не слышишь?
— Нет, не слышу. В самолете много звуков, все гудит, все работает. Его строили очень умные люди. Гении. Не переживай, поспи.
— И пахнет еще! Давай позовем стюардессу! Мне страшно! Пожалуйста!
— Тихо, тихо, не плачь. Сейчас позову.
4:40 ночи
— Вот сейчас! Теперь слышишь?
— Да, теперь слышу. Стюардесса обещала, что все будет хорошо. Отвлекись от звуков. Хочешь, я расскажу тебе сказку? Ты уснешь, а когда проснешься, мы уже будем у моря.
— Давай. Я ее знаю?
— Нет. Я никогда ее тебе не рассказывала, но сегодня расскажу.
— Только тебе нужно будет говорить громче, чтобы я услышал. Так громко.
— Хорошо. Ты слушай и ничего не бойся. Я расскажу тебе про гения, который жил со мной в соседней квартире.
Зима
Первые семь лет я провела в пятиэтажке в маленьком городе. В стране, которой ты никогда не увидишь. И чьих песен ты никогда не услышишь. Виталий Вениаминович делал важное дело, а его мать смотрела телевизор. И пока они вот так были, я могла жить.
Виталий Вениаминович работал каждый вечер за столом под открытой форточкой. Его мать всегда лежала на раскладном диване в нескольких метрах от стола и смотрела телевизор. Даже ночью я слышала через стену монотонные рассказы про животных, про нашу страну, про погоду.
— Ты у них в гостях была?
— Да. Один раз.
Родители отправили меня взять в долг. Виталий Вениаминович открыл дверь. Высокий, с огромной бородой, в шерстяном свитере с дырками. Он пах сигаретами и чаем.
Пока он искал мелочь на кухне по каким-то банкам и полкам, я прокралась по темной прихожей, завешанной вещами, встала на четвереньки и поползла по коридору, заставленному мешками, в комнату. Я выглянула из-за угла и увидела его мать на диване. Такая старая, худая, сжавшаяся.
Она курила сигарету, смотрела в орущий телевизор, шептала что-то себе под нос и сбрасывала пепел желтым пальцем в банку на животе. Квартира пахла табачным дымом, как и моя, но он был каким-то другим. Может быть, книги, которыми была завалена вся их однокомнатная квартира, по-особенному впитывали дым. Математика, физика, статистика, сопротивление материалов, проектирование, еще какие-то сложные слова.
Мне не хотелось уползать домой к родителям. Там пахло другими сигаретами. Книг не было. Телевизор давно продали. Остался только магнитофон и два дивана.
«Что они тут делают целыми днями? Никогда их не видела на лестнице. Он, наверное, умный очень, сидит за столом, работает…» — думала я.
Кто-то похлопал меня по плечу. Я вскрикнула и тут же испугалась, что меня услышит его мать. Она показалась мне очень строгой.
— Не бойся, вот нашел мелочь. А мама уже давно почти оглохла, — сказал он, протягивая мне кулак.
Я встала, и когда Виталий Вениаминович высыпал деньги в мою ладонь, я увидела, что он добавил к мелочи две конфеты в сиреневой обертке. Мои любимые. В саду на елке такие выдавал Дед Мороз.
— А что дальше было?
— А дальше я съела конфеты на лестнице, чтобы родители не заметили, и пошла домой. Я думала о Виталии Вениаминовиче — его важном деле и столе, заваленном исписанными бумажками, странной матери, их книгах — каждый день, пока меня не увезли от родителей.
— Как можно увезти от родителей?
— Слушай дальше и узнаешь.
В один из вечеров первого месяца зимы Виталий Вениаминович, как всегда, работал за столом. Он писал в зеленой тетрадке синей шариковой ручкой. Цифры, уравнения, буквы, причудливые символы. Мать курила на диване. Телевизор глушил все остальные звуки.
— Какие еще были звуки?
— К нам на скамейки у дома приходили петь. Круглый год.
Все как у людеееееей! — ворвалось в открытую форточку.
Елка рядом с телевизором мигала наполовину потухшими гирляндами и старыми потрескавшимися игрушками.
— И у нас зимой елка.
— Да. У меня дома ее никогда не было.
Я мечтала о елке, но родители всегда забывали принести. С каждым годом они забывали все больше и больше. Елка, подарки, одежда, еда. Единственное о чем они никогда не забывали — сходить к соседям за самогоном, обменять талон на водку, спеть песню.
— Самогон что такое?
— Водка без талона.
В тот зимний вечер мои родители хлопнули дверью и пошли к соседям. Я не любила, когда они так делали. Возвращались поздно, пьяные. Падали, валялись в коридоре. Я тогда ложилась на диван, обматывалась клетчатым одеялом, закрывала глаза, прижималась к холодной стене и прислушивалась, представляла.
Виталий Вениаминович взял со стола очки с обмотанной синей изолентой дужкой. Надел их и всмотрелся в уравнение в одной из своих тетрадей. Из рук выпала ручка. Она покатилась по столу и упала на пол. Он резко встал, больно ударился об угол стола пальцем в шерстяных, связанных матерью носках.
— Мама, получилось!
Мать стряхнула пепел и прокричала:
— Виталик, тетрадки свои не забудь перед сном убрать! Слышал, румыны переименовались!
— А что у него получилось?
— Скоро узнаешь. Не перебивай.
Виталий Вениаминович не ответил. Он согнулся над столом, на тетрадку с уравнением упала капля пота.
— Главное, не потерять, главное, не потерять, — задыхаясь, шептал он себе в бороду, подчеркивая уравнение карандашом.
Дрожащими руками он собрал тетрадки, ручки, бумажки в ящик стола. Разложил диван, обернулся в одеяло, прижался к стене. Мои родители все еще валялись в коридоре. Мать Виталия Вениаминовича убрала банку с живота, поставила ее на пол и уснула под звуки телевизора, освещаемая елкой.
Весна
Виталий Вениаминович проснулся рано утром. Надел клетчатые тапки и пошел на маленькую кухню. Поставил чайник на плиту. За окном надрывались птицы, дворник мел мусор, мать лежала на диване, звук магнитофона моих похмельных родителей пробивал стену.
Перемен!
Виталий Вениаминович расслышал звонок настенного телефона.
Он выбежал из кухни, чуть не уронил столпившиеся в коридоре остатки зимних консервов матери и схватил трубку. В ней уже говорили.
— Сообщаем вам, что высланные вами материалы прошли тщательную проверку нашим конструкторским комитетом. Вы приглашены посетить наш НИИ через месяц. Вам будет вручена грамота и денежные средства.
— Так правда говорили?
— Да. Но иногда даже они сбивались.
— Сумма будет немного меньше, чем обещанная. Сами понимаете, такая ситуация…
— А можно цветным телевизором? Мама любит смотреть, — улыбнулся Виталий Вениаминович.
Он повесил трубку и прокричал матери на диван:
— Мама, он полетит! У меня получилось!
— Виталик, чаю-то сделаешь?
Он, улыбаясь, прошаркал на кухню. С надрывающегося, орущего чайника уже слетела крышка.
Требуют наши глаза!
Виталий Вениаминович схватил раскаленный чайник. Он выпал из его руки прямо на тапку и облил ногу кипятком.
— Больно было?
— Очень.
Крики, шум, поход в поликлинику по тающим грязным лужам с лысой елкой в руке. Мать попросила выкинуть.
Но все это неважно. Виталий Вениаминович знал, что он полетит.
— Кто? Куда?
— Скоро узнаешь.
5:00 ночи
— Ты слышишь? Скрежет стал еще громче! Все проснулись!
— Слышу. Еще немного осталось. Потерпи. Скоро прилетим. И сказка скоро закончится. Я только подумала сейчас, что концовку придется немного изменить.
Лето
— Виталик! За молоком хоть сходи! Целыми днями за столом!
Виталий Вениаминович сидел рядом с матерью и поэтому услышал ее крик.
Он вышел в дырявой футболке из нашего дома и пошел мимо скамеек в универмаг.
Полковник Васин созвал свой полк!
В магазине, уже не пахнувшим рыбой и мясом, потому что в той стране тогда ничего не было, толпа женщин в одинаковой одежде окружила пустые прилавки.
— В Москву немцы возят! А мы тут стоим как дуры! — билась об прилавок женщина с высокой прической.
Виталию Вениаминовичу удалось пригнуться, обойти нескольких женщин, выпрямиться, встать на цыпочки и разглядеть в витрине пакет молока.
— Один?
— Да.
— Меня ждет, — прошептал Виталий Вениаминович.
Вдруг пакет поплыл куда-то вдаль. Ноги начали подкашиваться. Зрачки увеличились. Лоб покрылся потом. Виталий Вениаминович рухнул на пол универмага. Женщины разлетелись в стороны. Крики, ноги, пакеты, юбки, каблуки.
— Мужчина! Мужчина! Вы чего? — кричал прямо в лицо Виталия Вениаминовича рот с золотым зубом.
— Ошибка, в расчетах где-то ошибка. Цифры на молоке. Тринадцать два семь семь дефис семь девять, — тихо сказал Виталий Вениаминович.
— Совсем уже рехнулись все!
— Спился, наверное!
— Сами вы спились! Мужчина, нормально все?
Виталий Вениаминович поднялся из магазинного гула и, пошатываясь, спотыкаясь, падая, побежал домой.
— Какая ошибка?
— Скоро узнаешь.
Осень
— Кто это? — наконец-то услышал в трубке Виталий Вениаминович.
— Я вам расчеты высылал. Ошибка, там где-то ошибка! Я вам месяц пытаюсь дозвониться! Я точно не знаю какая, но его нельзя строить.
Ему приходилось перекрикивать телевизор, мой плач за стеной, разговоры трех пьяных сантехников, менявших трубу в его туалете.
— Почему ты плакала?
— Точно не помню.
Может быть, это был тот день, когда под моим глазом появился иссиня-черный синяк. Он потом еще долго не проходил. Отец все кричал, что если я расскажу кому-то в школе, то будет еще больнее. Я сама виновата. Я опозорила его перед друзьями. Я шумела вчера. В школе я сказала, что мне по лицу ударили мячом во дворе. Все поверили.
Еще я плакала, когда болела. Мать обмазывала меня медом и заворачивала в красное ватное одеяло. Оставляла так на целый день. А я смотрела на узоры старых обоев. Обои могли менять цвет и превращаться во что угодно. Огромные рыбы. Странные страны. Ближе к ночи — ведьмы, вампиры, привидения.
— Страшно!
— Да. Мне тоже было очень страшно. Но пока за стеной Виталий Вениаминович — все хорошо.
— Почему?
— Я тогда еще не знала, что у сказки другой конец. Он должен был построить лучший в мире самолет. И тогда он бы забрал меня, и мы улетели бы вместе с ним и с его строгой и почти глухой матерью в страну с морем, с цветными телевизорами, с едой, с книгами, и с конфетами в сиреневой обертке.
Но ему ответили в трубку.
— Виталий Вениаминович, он построен. Ваши материалы были перепроверены лучшими умами нашей страны. Или вы им не доверяете? Первый полет будет совершен в январе. Все по плану. До свидания.
— Нет, нет! — закричал Виталий Вениаминович в ответ на гудки.
Он повесил трубку, закрыл глаза и поправил очки.
— Виталик, ну чего там? Трубу починили? — крикнула с дивана его мать.
Виталий Вениаминович зашел в туалет. Двое сантехников громко говорили о чем-то, третий сидел рядом, курил и пел.
Но я хочу быть с тобоооой!
Зима
Виталий Вениаминович проснулся поздно вечером за столом. Он утонул в бумажках, цифрах, тетрадках. Мать лежала на диване. Ее освещал цветной телевизор, остатки гирлянд на елке. Я за стенкой собирала вещи — платье, игрушку, карандаши.
— Ты уедешь куда-то?
— Заберет от родителей бабушка. В большой город, совсем не к морю. Но это неважно.
В открытую форточку Виталия Вениаминовича залетали песни.
Моя ладонь превратилась в кулак!
Он надел очки и всмотрелся в тетрадки. Под страницей одной из них он увидел маленький скомканную бумажку — 13277-79. Он скинул все со стола. Тетради, бумажки, ручки, карандаши, цифры полетели по комнате.
— Мама, я нашел ошибку! Я понял!
Мать встала с дивана, надела тапки и медленно пошла на кухню.
— Ладно, Виталик, пойдем хоть чаю попьем. У них там самолет какой-то новый упал.
5:10 ночи
— Упал его самолет?
— Да.
— Виталий Вениаминович плакал?
— Да.
— Он может исправить ошибку?
— Нет.
— Мы тоже сейчас упадем? Так громко и быстро все!
— Сейчас, сейчас. Я наконец-то прилетела.
И ты не бойся.
Закрой глаза и вообрази. Любимые конфеты.
Я не стала как они. У тебя елка была каждый год.
Вот, смотри — море.