Два паренька бежали по крутой горной тропинке вниз к берегу. Мелкие камешки шуршали под ногами и взбивали пыль, которая лезла беглецам в глаза и заметала их следы. Высокому было шестнадцать лет, из-за одежды с чужого плеча он выглядел старше, он старательно смотрел себе под ноги, балансируя узелком и шляпой. Тот, что пониже, был младше на два года. В конце тропинки он резко остановился и выпалил: «Ну вот! Кажется, успеваем!» и с улыбкой, с трудом переводя дыхание, оглянулся на брата, который ничего не слышал и продолжал уворачиваться от кустарников. «Эй, — ухватил того за рукав младший, — корабль, видишь?» Старший внимательно вгляделся в лицо брата и с тревогой посмотрел вперед. Младший перешел на язык жестов: «Еще товары грузят! Успеем! Давай, кто быстрее!» — и тут же метнулся к берегу, стуча башмаками о каменную пристань.
Жан-Кристоф остался один, горло обжигало от бега и пыли, рубашка прилипла к телу, в ушах стоял звон. Он смотрел, как брат подбежал к трапу и начал взбираться на корабль. Пахнуло сыростью и запахом рыбы. Жан-Кристоф увидел, как Габриэль замахал ему, и что-то сжалось внутри.
Он не может идти. Он не пойдёт. Ну, конечно же, с самого начала это было просто глупостью. Куда! Какое море, какие путешествия! А если что-то случится и брат не сможет ему помогать? Жан-Кристоф пропадёт, и дело с концом. С тех пор, как в восемь лет он потерял слух от горячки, которая сжила со света его мать, а потом отца, не было человека ближе, чем Габриэль. Вместе с братом они обучались переплётному делу у дяди, вместе сбегали из мастерской к океану, когда старшие мастеровые наполняли каменный полуподвал запахами дешёвого вина и копчёного лука.
Жан-Кристоф отвернулся и принялся разглядывать набережную. Лавки еще не открылись, ставни во всех домах были закрыты, их цветные деревянные квадраты казались лоскутами большого одеяла. Город спал. Вот их тропинка, пыль уже улеглась. Вверх по тропинке виднелись сады, а дальше — церковь в центре острова, и где-то там рядом их старый дом. Вдруг кто-то толкнул его в спину, ухватил за плечо и попытался развернуть, шевеля губами и показывая в сторону корабля. «Тебя зовут!» — разобрал Жан-Кристоф по губам прохожего, но резко вырвался и, не оборачиваясь, зашагал обратно к склону горы.
В тот вечер он вырвал страницу из «Нового календаря III года Французской Республики» — картинка над названием месяца «фрюктидор» показывала мельника, ведущего гружённого зерном осла, — долго складывал листок, тщательно заостряя ногтями сгибы, как будто от этого зависела жизнь, затем спрятал маленький белый квадрат в жестяную коробку из-под монпансье. Больше Жан-Кристоф не спускался к океану.
Поначалу приходилось работать за двоих. Заказов было много, и Жан-Кристоф с утра до вечера раскладывал на большом столе приехавшие из типографии листы и собирал из них комплекты будущих книг, сгибал листы в тетради, переносил их к сшивальному станку и сшивал книжные блоки большой загнутой иглой. Со временем дядя свыкся с тем, что Жан-Кристоф — единственный его родственник в мастерской, смягчился и, видя, что племянник не портит книг, а главное — работает, не отвлекаясь на болтовню, сделал его заместо себя золотильщиком. Теперь у него была отдельная комната, куда не проникали ни сквозняки, мешавшие работе с сусальным золотом, ни другие работники мастерской.
По вечерам Жан-Кристоф бродил по верхушке острова и смотрел, как волны бесшумно бьются о скалы, как в полной тишине чайки рассекают брызги серыми крыльями, и представлял далёкие земли. Описания путешествий, бывшие в моде у читателей и обогатившие не одного издателя, часто поступали в переплётную мастерскую. Когда черёд доходил до золотого тиснения, Жан-Кристоф поначалу оборачивал почти готовый переплёт в макулатурный лист бумаги и прочитывал первые главы, потом закрывал глаза и присоединялся к команде отважных путешественников в своем воображении, не дочитывая книгу.
Все переплёты, которые он создавал, были из синего сафьяна, и каждый раз он как будто высаживался на новый остров и описывал золотом его невиданные пейзажи: меандровые барашки волн по периметру переплётных крышек, затем полоска мягких холмов, маковки тюльпанов и завитки аканта, на корешке — виноградная лоза и птицы, или густой плющ с бабочками на фоне мелких звёзд и кружочков.
Целыми днями Жан-Кристоф творил свои золотые острова в мастерской с наглухо закрытыми окнами. Затопив камин, он мерил шагами комнату, стараясь не задевать деревянные балки потолка, затем мыл руки и, закатав рукава рубахи, принимался за работу. Не дыша, Жан-Кристоф переносил блестящие листки с подушечки на кожу переплётов; нагревал бронзовые штампы в маленькой печке в глубине стола и медленно делал тиснение, крепко держа горячий металл на поверхности книги ровно на время глубокого вдоха. Прежде чем счистить излишки золота ветошью и увидеть, какой же остров поднялся из синих вод в этот раз, Жан-Кристоф выпивал чашку горячего вина в старом кожаном кресле в углу комнаты и иногда смотрел сны. Чем больше становился его рукотворный архипелаг, тем глубже пряталась горечь от воспоминаний о том пыльном утре, о корабле и Габриэле, а вскоре Жан-Кристоф совсем забыл, что когда-то хотел покинуть свой остров и быть моряком. Он стал переплётчиком.