Соседи не разочаровали. Наверху ехала милая пара: мальчик с девочкой лет двадцати — кажется, путешествуют по России. Тянули друг к другу руки, тихонько переговаривались и сидели в телефонах: идеальные попутчики. На соседнюю полку долгое время никто не претендовал: появилась надежда разместить там дорожные сумки и править в «нижнем царстве». Любая надежда, впрочем, может быть нарушена судьбой, а потому за три минуты до отправления на лавку рухнул мужчина лет то ли тридцати, то ли сорока пяти: украшенный неестественными, лишними какими-то морщинами, но энергичный, даже дёрганый. Анастасии Николавне шестидесяти двух лет от роду человек в морщинах уже казался понятным, и такое соседство её даже обрадовало.
Гомель — Санкт-Петербург, шестнадцать часов тридцать одна минута. К счастью, почти весь путь можно будет проспать. Если, конечно, никто не будет употреблять рядом. Поезд тронулся, дети наверху зашептались, сосед же по «нижнему царству» разбросал по сиденью вещи из сумки и, успокоившись, заулыбался, хотя и не спешил представиться. Анастасия Николавна несколько раз внимательно посмотрела на мужчину.
Ехали минут десять, но не отступать же от своей мысли:
— Федя! Ты, что ли? Помнишь, в НИИ, когда всё распалось?
Дурная тишина. И чего молчит — не хочет вспоминать? Или обманулась?
— Простите. — Ответил. — Очень неловко, я Пётр. А Фёдором отца моего зовут, кстати.
— А-э… Анисимов, может?
— Анисимов! Значит, вы были знакомы?
— Да, конечно, простите, вы так похожи на отца! Мы вместе работали четверть века назад… — Страшная мысль: четверть от сотни… — Как он? — Мужчина смутился, резко дёрнул головой и ответил:
— Отец умер как три года. Сердце. Но там ещё много чего было.
В 92-м, как стало понятно, что НИИшных зарплат не хватает уже и на еду, бросились звонить всем друзьям и знакомым, однокурсникам и одношкольникам: может, куда пристроят? А вечерами, когда работы совсем никакой не было: ни предложенной, ни на своем месте, собирались вместе за столом в кабинете начальника — тот вообще не появлялся — и делились новостями. Федя доливал девушкам чай, никогда не матерился и стабильно осведомлялся, как у кого дела, «дорогую нашу Анастаси» иногда приобнимал, вроде как по-товарищески. Рук не распускал. Сказать нечего.
— Да как же это так… Умер. Умер… Ему почти как мне — ему сколько было?
— Пятьдесят семь на момент смерти. — Пётр по-прежнему вежливо улыбался. — К сожалению, папа много курил и нередко выпивал. Вы не подумайте, алкоголиком не был. Но по праздникам — а их много — любил три-четыре рюмки… Ну, вы понимаете. Мы сколько с сестрой говорили, к врачам… А папа ни в какую: я, говорит, человек свободный…
— Свобода — осознанная необходимость.
— А?..
— Это из Маркса. Вам лучше не знать.
В вагоне становилось всё более душно. Пространство вокруг мутнело, смешиваясь с относительной тишиной, сдавливая пассажиров. Пётр потянулся к ручке окна. Раздался скрип, но окно не поддалось.
— Чёрт! Они их, что ли, задраили?
— Это всегда так на этих маршрутах. Даже не пытайтесь.
— Ужас. И как нам ехать полсуток?
— Терпеливо. — Анастасия Николавна улыбнулась, и Пётр вслед за ней вернул свою вежливую улыбку.
К середине 92-го в здании стали периодически отключать свет, и все сидели при свечах: кто-то приносил из дома, кто-то даже умудрялся взять из соседней церкви, где их раздавали бесплатно. Добрый священник, кажется, отец Филипп, говорил: «Где бы ни жгли, думайте о Господе». Вряд ли кто-то особенно думал, но, посмеиваясь, отца искренне благодарили: не у всех были подработки, чтобы ещё и свечи покупать. У Алки тогда родился сын, скидывались ей на детское питание. Она через год вернула всем до последнего рубля: оказывается, записывала, кому сколько. Вышла замуж за богатого мужчину — и вернула. Он разорился ещё через два года, и Алка, подавшись в бухгалтеры, тянула всю семью.
— А как он умер?
— А… Упал. Я возвращаюсь из магазина, вижу — папа на полу. Звоню в скорую, а сам палец к горлу приложил. Ну, и всё.
— Да. Понимаю. — Молчать было тяжело. — Похож ты на папу. Он прям как ты был… когда вместе работали. — Установилась пауза. Пётр, кажется, думал, как ответить. Анастасия Николавна заметила, что парочка наверху перестала шептаться. Интересно: слушают?
— Спасибо. Я знаю, он был красавец — я-то не дотягиваю. Говорил, девушки его любили. Но на маме он женился случайно, кстати: вроде как фиктивный брак ему нужен был для какого-то дела. А потом так с ней и остался. Дальше дети, а там уже…
— В наше время бывало всякое. — Мелькнуло: «и у меня бывало что-то». — Вы сейчас, молодые, наверное, только по любви? — Анастасия Николавна покровительственно оглядела Петра — и тут же удивилась этому ощущению превосходства старости. По отношению к мужчине в морщинах.
В начале нулевых Анастасия вышла за бывшего инженера, тогдашнего бизнесмена: чтобы не сидеть в девках, да и мужчина был хороший. Прогорел, как и Алкин муж — уже не без помощи «органов» — в 2005-м, но не спился, а ушёл в менеджеры. Или что-то вроде того, она никогда не интересовалась.
— Вы знаете, вот мне двадцать девять… — погодя, проговорил Пётр.
— Ох. — Такой молодой, а так выглядит?
— Что-то случилось? — Пётр дёрнулся.
— Нет-нет, продолжайте.
— Надеюсь, всё в порядке. Я если что…
— Продолжай, прошу.
— Хорошо, ну вот: мне двадцать девять. Я был женат уже, сейчас в разводе. Женился, чтобы семью завести: ну, мне мама с папой…
— С мамой дружите? — Зачем я спрашиваю?
— А, да. Общаемся иногда. Так вот, мне всегда говорили: влюбишься — женись. Я сейчас думаю, что это они так за себя отыграться пытались. Ну, вы понимаете: брак по расчёту, дети. Хотели, чтобы я счастлив был, словом. А я, дурак, и женился. Как мы изводились, вы бы знали! Слава Богу, у нас-то без детей обошлось. Знаете, как в кино: тарелки летят, крики, ор, потом плачем вместе, обнимаемся… — Пётр принялся тереть щетину на подбородке, уставившись на столешницу.
Анастасии Николавне было приятно, что удалось вывести попутчика на откровенность: не всё же ей делиться своим. Впрочем, она ведь ничего и не рассказала. Делилась с собой.
— Ну и вот. Всё. Она подала на развод, я не спорил. В последний день, когда выходили уже оттуда, сказала: «ты мой кредит исчерпал полностью». Я промолчал. Я же не банк какой-то. Да и чёрт с ним… Может, портвейна выпьем?
— Ой, старовата я уже для такого веселья! — Анастасия Николавна всплеснула руками, за окном прозвучал поездной гудок, и оба собеседника вздрогнули.
— Вы не пугайтесь, это не совковый. Нормальный портвейн, португальский. Я вёз в гости, но, думаю — ладно. В Питере куплю. — Пётр начал рыться в своей сумке, небрежно выбрасывая вещи на и без того захламлённую скамейку.
— Уверен?
— Абсолютно. Вы можете совсем на «ты» перейти, я вас всё-таки младше. — На столе оказались бутылка и пакет с пластиковыми стаканчиками.
— Ну, да… Наверное, как сын. Но давайте я буду скакать. Не хочется ощущать себя бабушкой. — Наверху будто послышался смешок. Или показалось.
— Как вам угодно. — Кивнув, Пётр открыл бутылку штопором, привязанным к кольцу ключей, и разлил по полстакана. — Ну что ж, за встречу?
— За встречу. — Анастасия Николавна отхлебнула значительный глоток и чуть поморщилась. Пётр выпил залпом.
— Вы знаете, я про причины брака родителей узнал лет в шестнадцать. И то хорошо, что узнал. А сестре моей старшей — совсем рано рассказали. До сих пор не знаю, почему. Но иногда думаю, что это нас как-то различает, что ли… Она сейчас большой человек в рекламе. Зарабатывает ого-го! Мне и не снилось. Работает по двенадцать часов.
— А как семья у неё?
— Не лучше, чем у меня. Но хоть не выходила чёрт знает за…
Они жили в НИИ хорошо, ходили друг к другу в гости, на свадьбы и будто бы существовали в большой коммуне, как однажды заметил дедушка Алки, старый партиец. Советский коллектив быстро редел, Анастасия же до последнего избегала мучительной мысли о поиске новой работы, отшучиваясь в разговорах, что «положила тут свою молодость — положит и жизнь». Впрочем, на фоне преуспевающих бывших коллег шутка быстро стала казаться угрожающе правдивой. Лишившись почти всех старых знакомых в родном пыльном здании НИИ, Анастасия в итоге ушла в частную фирму, сразу же стала получать зарплату в четыре раза больше — и регулярно, а институт так и вовсе расформировали через полгода.
— Выходит, сестра старше вас и живёт одна?
— Совершенно верно. «Карьера — впереди». С другой стороны, я вот тоже теперь не женат. А карьера, ну… не жалуюсь…
— Я тоже не жаловалась… Простите — перебиваю.
— Ничего-ничего.
— …а потом оп — и шестьдесят. — Пётр налил ещё портвейна, Анастасия Николавна тут же взяла стакан в руку. — За годы в пользу! — Они манерно чокнулись.
— А вы сами замужем?
— Была. Скажи, Федя обо мне ничего не рассказывал?
— Кажется, нет… Но я мог не запомнить! — Взгляд Петра убежал путешествовать по стенам вагона.
— Ребёнка, в общем-то, воспитала я одна. Внуков навещаю: они в Москве живут.
— Сын у вас, дочка?
— Сын. Хороший парень, самостоятельный. Всё сам. Но и обо мне нечасто вспоминает.
— Интересно, — Пётр хмыкнул, — сказал бы так обо мне отец? Наверное!
— Тоже всё хотели по-своему?
— Хотел! Да вышло всё равно по родительским советам… Бунта не случилось. Но с матерью почти не общаемся. Обижается за что-то — чёрт знает. Может, за то, что развёлся.
— Так не срослось у вас, чего обижаться!
— Тем более, и они с отцом развелись. Да за то и обижается, небось…
— Бракоразводный у нас с тобой, Пётр, разговор. — Анастасию Николавну уже вело от выпитого, и внутренний блок сообщал: пора остановиться.
Стемнело. Молча, с кивками друг другу, выпили ещё по полстакана и как-то автоматически легли спать. У паренька на верхней полке внезапно громко заиграла музыка, буркнул: «простите!» Никто не обижался. Духота, окончательно завладевшая вагоном, даже способствовала сну: казалось, умереть во сне не так страшно, как в осознанности.
Впрочем, никто не умер. Вспоминала, как смотрели мультфильмы, сын ещё был совсем маленький. Кролик и ёжик лежали на траве, встречая рассвет, кролик изображал поезд: «чучух-чучух, чучух-чучух», и от этого им легко засыпалось, несмотря на солнечные лучи. Сын, кажется, улыбался и тоже засыпал. А уюта не было. Не для него, конечно — для неё. И она ненавидела себя за то, что, лёжа на кровати с ребёнком, не любит его сна, не любит этого момента, не хочет заснуть вместе с ним и отпустить свои мысли.
Анастасия Николавна проснулась ночью. Тихо слышалась музыка из наушников мальчика наверху. Поезд стоял, и было удивительно, что на пути из Гомеля в Петербург есть ещё какая-то важная, по-видимому, остановка. Пётр что-то бормотал во сне и ворочался. Анастасии Николавне не спалось. Голова уже начинала болеть от выпитого, но сон не шёл — шли, и даже бежали, мысли, и, чтобы избавиться от них, Анастасия Николавна отхлебнула из стоявшей на столешнице бутылки. Показалось, что Пётр проснулся и всё увидел — нет, ворочается, как и раньше.
Когда уходила с работы, с остатками коллектива устроили по традиции проводы. Опять были невкусные кремовые торты и дешёвое, но, в общем, приятное шампанское. Танцевала с парнем, чьего имени не помнит, и с Федей. Он что-то говорил — вряд ли важное — но теперь жалко, что шампанское крепко выбило из головы, что. Приехал даже начальник, раскланивался, никого не ругал за праздник и безделье: понимал, что на отчётность всем давно плевать. Через восемь — почему-то помнится точно — месяцев умер от инсульта.
Поезд стоял очень долго. Сильно хотелось спать — но сон не шёл. Тишина прерывалась криками где-то за окном, шёпотом проснувшейся парочки наверху, тянувшей друг к другу руки, бормотанием Петра во сне. Всё это повторялось слишком часто, но приходилось следить: чем ещё заниматься, если не спится. Хотелось заплакать, но плач не шёл. Нескоро, однако до первой синевы рассвета, поезд двинулся, и удалось заснуть.
Проснулась Анастасия Николавна поздно. Пётр угрюмо причёсывался, глядя в окно, как в зеркало. Двое сверху молчали, лишь изредка слышался звук уведомлений их телефонов. Болела голова.
— Знатный портвейн, Пётр. Было гораздо вкуснее, чем в сэсэр, а голова болит так же. — Пётр не сразу, но ответил:
— Главное, что вкусно. А пострадать всегда успеем, верно?
— Ещё как, — неожиданно подал голос мальчик сверху. Может, даже по другому поводу.
Как вышли из поезда, прямо у дверей, Анастасия Николавна легонько дотронулась до плеча Петра:
— Вы мне позвоните. — И протянула подготовленный ночью листок с номером. — Поговорим… Теперь, считай, не чужие люди: полдня вместе ехали. — Взяв листок, Пётр отрывисто кивнул, фирменно улыбнулся и быстро двинулся в сторону выхода к метро. Анастасия же осталась стоять, не замечая толкающих её, бурчащих, извиняющихся людей.