Когда тихая тайка стучится в дверь, я пододвигаю минералку ближе к краю стены, чтобы освободить место для новой партии, разворачиваю нетронутые полотенца, ногой распихиваю обувь, будто выходила из номера. На столе скопилось уже семь или восемь бутылок с водой. Их приносят в номер каждый день вместе с миниатюрами шампуня и геля для душа.
На второй бутылке он понимающе молчал, на четвертой сорвался на крик. «У тебя же скол на стакане! Ты что, пьешь и даже не чувствуешь?» На шестой собрал вещи и переехал в свободный номер. Днями ранее Л. один уходил кататься на слонах, пробовать скорпиона на ночном рынке, сплавляться по реке на бамбуковом плоту, ведь он не собирается так бездарно проводить время в отпуске, я все понимаю, но деньги вообще-то за что платили, ладно еще, если бы отравилась или ногу подвернула, а так, тупо, это же просто тупо. Когда он уходил, то оставлял за собой свет мигающей лампочки. Л. специально оставлял свет включенным. Он надеялся, что дребезжание и нервное ее моргание, заставит меня встать с кровати, заставит выйти. Я и сама думаю, что сегодня надо попробовать.
Конструирую маршрут. На карте точка А ждет, пока я впишу финальное назначение, чтобы пробежать зеленым ручейком в точку Б. Мне понадобится пятнадцать минут на байке, двадцать пять на машине и сорок минут пешком. А сколько потребуется, чтобы смириться с твоим отсутствием? Сто девяносто шесть бат, триста пять и for free. Безвозмездно, то есть даром. Даром мне не нужна эта поездка в одиночку. На том конце пути мы не встретимся. Я как доставщик, который опоздал. Опаздывал ли тот, кто сбил тебя? Я много раз рассматривала этот перекресток на онлайн картах. Обычный. Перекрученные провода свисают под своей же тяжестью, фонарь разбит, вдоль дороги — передвижные кухни местных жителей. Ну зачем мне туда? Отбрасываю одеяло в сторону. Прислушиваюсь. Желудок еще не крутит от голода, но скоро начнет. Пятнадцать минут на байке, двадцать пять на машине и сорок минут пешком. Вдыхаю глубоко, как перед началом марафона.
Через дорогу я смотрю на металлическую тележку. Молчаливый старичок с дочкой, а может внучкой, готовят блинчики роти у самого перекрестка. Поток людей разбивается об их макашницу как о волнорез. Кто-то всегда останавливается и уносит с собой запотевший целлофановый пакет. Мне даже нравится наблюдать за точными и быстрыми движениями этой парочки в прохладе супермаркета напротив. Он разливает смесь, режет фрукты, она берет на себя заботы со сдачей. Может, ты тоже просто засмотрелась? Может, тебя ослепил свет встречных фар? Может, я зря сюда приехала? Присоединяюсь к толпе пешеходов, которые разойдутся по разные стороны от мото-кухни. Протягиваю алую купюру, в кошелек возвращаю одну голубую и одну зеленую. Ты бы меня подначивала, тащила бы в огни неоновых вывесок, в обжигающий лицо пар открытых кухонь. Тыкала бы пальцем в замороженную рыбу на подложке изо льда и строила такие же удивленные глаза как у нее. Я бы шикала на тебя, как когда-то наша физичка делала это во время урока. Она грозилась нас рассадить, но мы делали вид, что не расслышали замечание.
Майское солнце нагревало парту так, что хотелось прижаться к ней щекой. Меня тогда вызвали к доске, скомандовали — пиши. Дано: Люмен — единица измерения светового потока. Световой поток, прошедший через стекло, и световой поток, отраженный от него, равны. Металл ручки бликует, и ты пускаешь солнечного зайчика мне в лицо. Я отмахиваюсь и смеюсь на весь класс. Но сегодня я одна наедине с мертвыми рыбьими глазами. Зазывала из соседнего ресторана тыкает в тушу лосося и показывает мне большой палец вверх. Приняв мое молчание за раздумье, он протягивает мне меню, выступая вперед. Я отшагиваю назад. Байк проносится мимо с оглушающим ревом. Широкая улыбка юного тайца резко пропадает. «Ты ok? Ты, — переходит он на язык жестов. — ок?» И скругляет аккуратные пальцы в кольцо. Дублирую его манеру речи и дроблю ответ на разных языках «да, ok, спасибо, yes». Муха садится на застывший рыбий зрачок. Я перевожу взгляд на пакет, который все это время девушка в платке держит в вытянутой руке. Хватаю его и спешно ухожу. В ушах все еще стоит звук мимо несущегося байка. Слишком близко, почти непоправимо близко. Сердце больно колотится. Ладони неприятно липкие. Не останавливаясь, пытаюсь вытереть пот между пальцев о футболку и роняю телефон на землю. Подбираю, царапая указательный о разбитое стекло. Повернуть за угол, перейти через дорогу, а дальше по прямой двадцать минут, еще поворот, еще переход, «зебра». Добраться и лечь, закрыться, зарыться, плохая была идея, плохая, плохая, плохая. Ну сколько еще осталось переждать, два дня, два с половиной? Какая из меня путешественница, я не ты. Да и ты, знаешь ли, ты тоже, куда смотрела?
Сил подняться к себе нет, и я сажусь на искусственную траву у бассейна отеля. Никого, только престарелые китайские туристы плещут ноги в хлорированной воде. Вытаскиваю телефон и стряхиваю крошку от разбитого стекла. Трещина рассекает мое лицо в отражении, разветвляется, огибает край и впадает в лунку под фонарик. Расколотая матовая линза обнажает подбитый светодиод.
Свет в номере я не включала. Первым делом схватила со стола минералку и жадно начала пить. В желудке закручивается спираль. Упираюсь взглядом в пластмассовые бутылки, заменившие мне насечки на стене. Вот столько дней ты прожила, но не потратила, не попробовала, даже не притронулась к ним. Если начертить график, то шкала моей боли все еще ползет вверх параллельно календарным датам. Когда она уже сделает нырок хотя бы на пару сантиметров вниз? Я терпеливо ждала ее спада. Раз, два, три, морская фигура отомри! В темноте же хватаю новую бутылку и выворачиваю крышку, выдавливаю не глядя на пол, на стены, на кровать. Вода течет по запястьям, капли добегают до локтей, брызги окропляют лицо, колени, лодыжки. Повторяю со следующей, и следующей, пока не выпотрошу, выдавлю, высушу каждую из них. Вдохнуть полностью не получается, получается только урывками, быстро-быстро. Одной рукой сжимаю пустой пластик, другой — пытаюсь нащупать выключатель. Свет вспыхивает и тут же гаснет, лампочка разлетается. Спираль внутри вздрагивает, но не распускается. Скидываю на пол стопку полотенец. На белом мохере проступает серое пятно, расходится в стороны. Просто глядя на него, чувствую, как ткань тяжелеет и как сложно мне будет ее отжать. Мне вспомнились все серые школьные тряпки в металлических ведрах, мутная вода, которую пытаешься не расплескать, идя по коридору, и слить всю грязь точно в сток. Мы деремся за перчатки, а там и драться не за что: внутри они сырые, пальцы пузырятся, а к ладоням наоборот липнет резина. После дежурства мы спускаемся в холл к зеркалам, поправить потекшую косметику. Я всегда бледная, будто вымазана мелом, твоя же золотистая кожа усыпана комочками туши как столовская булка — маком. Мак. Облупившийся лак. В рюкзаке табак. Полумрак. Мы прогуливаем уроки в кинотеатре «Варяг». Родительский коньяк. Физфак или филфак? Как ты? Никак. Я — слабак. Я даже тряпку отжать не могу. Сгребаю полотенца в кучу и оттаскиваю их ближе к двери. Перешагиваю оставшиеся лужи по пути к отельному телефону. Перед тем как вызывать уборку номера, смахиваю с трубки капли.
Тайка выглядывала из-за тележки, не решаясь пройти дальше прихожей.
— Сонгкран1, — виновато улыбаюсь я.
Лицо ее заметно добреет, но ненадолго. Она замечает поблескивающие в воде осколки.
— Lights! Lights! — тайка качает головой.
Затем жестами показывает «Подождите» и начинает печатать что-то в телефоне. «Нужда в электрике» горит в левом столбце онлайн переводчика. Я послушно киваю. Его голос я услышала еще до появления в номере. Вместо приветствия он присвистнул, оглядывая чуть подпаленное место вокруг плафона.
— Ой, соотечественница, что ли! Ну и начудили вы тут, конечно, — он перевел взгляд с пустого места на меня. — Александр. Алекс по-ихнему. Всегда был Сашкой, Саней, а тут Алекс, как лорд какой-то. Пододвинитесь?
Я уступила место и села на единственный не влажный край кровати.
— Сигнал о бедствии подавал, что ли?
— Бедствия.
— М? — издал он, не отрываясь от инструментов.
— Сигнал бедствия. Без о.
— О-о-о, безграмоту мою простите. Я у них уже пятый год тружусь, подзабыл родную речь.
— Это вы извините. Я что-то… я сегодня, не знаю даже…
— А давно подмигивала?
— Да как заехали… заехала. Дней семь.
— У, партизанка, чего молчала? В первый же день починил бы. Как она на таком слабом контакте продержалась неделю вообще? — Александр крутил остатки лампочки в руке: — У нее и резьба, — руками он показал куда-то в ее основание, — резьба, говорю, не совпадает с патроном нормально.
— Как она попала сюда такая неподходящая?
— Известно как, что было, то и поставили. По остаточному принципу, — он сошел со стремянки и захлопнул ее с той же легкостью, будто это была пудреница.
— Ну, хорошего отдыха, барышня! Не болейте!
— Спасибо. Но я не болею.
— А на вид как болеешь, — и уже на пороге добавил: — Тебе бы к морю.
К моменту, когда я снова вышла из отеля, уже прилично стемнело. Свет лился с террас придорожных баров и ресторанов, я же шла в пляжную темноту, к песчаному перешейку с пирсом и якорной стоянкой. Вода там была мутной, гирлянды не работали, поэтому и людей почти не было. Деревянные лодки держались почти вплотную, иногда стукаясь о борта друг дружки. С их острых носов как медали свисали разноцветные ленты, гирлянды цветов, бусы из ракушек. Они наслаивались друг на друга, переплетались. Ветер растрепал швы и нитки торчали в разные стороны. Ленты выгорели, но все еще держались крепко, не готовые отпустить. Запрокидываю голову. Между очертаний пальм мигает огонек. Ветер пригнал следом второй, третий, а потом еще с десяток таких же искр. С другой стороны изогнувшегося полумесяцем острова запускали бумажные фонарики. Чьи-то желания, сказанные в шутку и нашептанные всерьез, проплывали над моей головой. Мечты, сгорающие еще до рассвета. Я пытаюсь сосчитать все мерцающие пятнышки, но сбиваюсь. Сколько бы их ни было, мое желание все равно не сбудется. Минута, две, и они пропадают как удаляющийся свет фар байка. Темнота морской глади бесшовно сомкнулась с беззвездным небом.
- Сонгкран — тайский Новый год, в который принято обливаться водой.[↑]