В издательстве «Бослен» вышла новая книга Елены Холмогоровой, писателя, редактора и преподавателя Creative Writing School. В сборник эссе «Бегущей строкой» вошли размышления и мемуарные заметки: рассказ о предках — московской художественной и музыкальной интеллигенции, о подмосковных дачных традициях, о жизни в тверской деревне, любимых книгах и тайнах творчества, редакторской кухне и лингвистических казусах.
Представляем одно из эссе, выбранное автором специально для «Пашни».
Земная жизнь кругом объята снами.
Федор Тютчев
Сладко ль видеть неземные сны?
Александр Блок
В Тверской области есть деревня с удивительным названием — Сновидово. Мне следовало бы жить именно там. А может быть, и родиться…
Я всегда, с самого детства, видела сны. Если бы я их записывала, набралось бы многотомное собрание сочинений. Но сны редко поддаются не то что записи — даже пересказу. Кажется: все помнишь в деталях, начинаешь и сбиваешься, стройная только что логика рассыпается, диалоги не восстанавливаются, а яркие картины тускнеют и расползаются, как в детстве передержанная в воде переводная картинка.
Впрочем, бывает по-всякому.
Я не читаю детективов и никогда не смотрю никаких «страшилок» в кино или по телевизору. Тем страннее мой вчерашний сон. Какой-то щупленький маленький человечек хочет меня убить. Он этого не скрывает, даже показал мне пистолет, правда, странно большой, похожий на автомат. Я этого почти карлика очень боюсь. Но при этом он вроде бы живет у меня дома. Я с ужасом рассказываю всем о нависшей угрозе, но мне не верят (прямо по Маркесу — «хроника объявленной смерти»). Последняя капля: он сидит за моим столом и ест перепелиные яйца. Перед ним на тарелке целый десяток. Сначала он брюзжит, что они плохо чистятся, а потом устраивает скандал: почему у меня нет подставок для перепелиных яиц, и как же он будет их есть, если захочет сварить всмятку?
Несмотря на то что наяву карикатурность всего этого совершенно очевидна, пробуждение не приносит мгновенного облегчения. И еще какое-то время остаешься во власти липкого страха, обводишь глазами комнату, как бы пробуя реальность на вкус, и лишь затем с облегчением вздыхаешь — это был сон. Но еще не раз вернется вопрос: что же он означал? Страх смерти, боязнь предательства? Предупреждал о реальной опасности?
А недавно мне снилось, что в доме полно гостей (причем не в моем доме, все кругом чужое, но я точно знаю, что здесь хозяйка), и я всех гоняю курить на лестницу. И то и дело кричу: «Смотрите не выпустите кошку!» (это точно как в жизни). Но самое главное: я во сне физически чувствую, как дует, веет холодом по ногам — отсюда и страх, что дверь распахнута.
На прошлой неделе я во сне расхвасталась кому-то, как много вырастила рассады (чем не занималась никогда — не люблю и не умею), стала вынимать из какого-то шкафа пластиковые ящички и вдруг поняла, что давно росточки не поливала, и они, и без того хилые, поникли, безнадежно скукожились. Я хватаю графин (очень красивый, старинный, граненого синего стекла с серебряным, дивно изогнутым носиком) и начинаю лить живительную влагу в иссохшую землю. И будто в учебном фильме, который крутили в школе на уроках ботаники, заряжая огромные бобины с пленкой в жужжащий проектор, прямо на наших на глазах, медленно и плавно листочки расправляются, стебли выпрямляются и растут-растут…
Вроде бы нелепые, немыслимые в жизни детали так органичны, так естественны во сне, а смещение масштабов переживаний — так понятно и непререкаемо.
Иногда сновидения настолько реальны, что я просыпаюсь, совершенно не выспавшись. Обычно это вполне нейтральные сны, но длинные и подробные. И получается, что по ночам проживаешь еще одну жизнь, а вовсе не отдыхаешь, как полагается, то есть, как говорится, «забыться сном» не выходит. Иногда, проснувшись, не сразу понимаю, где сон, где явь. Есть понятие «цветные сны». Я даже не улавливаю его смысла — какие же еще? Какая жизнь, такие и сны. И, собственно, ночные кошмары как раз приходят редко, не чаще, чем, по счастью, случаются в жизни.
Бог миловал: мне не снятся кошмары, ну почти. В житейском смысле, наверное, можно назвать кошмаром один из двух (о втором чуть позже) моих повторяющихся снов, в котором я судорожно собираю чемодан, не нахожу нужных вещей и понимаю, что вот-вот куда-то опоздаю. Это тем более занятно, что в жизни я из тех, кто все делает сильно заранее, ненавидит спешку и патологически пунктуален. Но мне не снятся погони и катастрофы, если приходят в сновидениях мои ушедшие в мир иной родные, то не затем, чтобы позвать к себе, как жалуются многие.
Зато мне очень часто показывают невероятной красоты пейзажи. Совершенно разные: от привычных среднерусских или виденных морских до ледяных вершин или песчаных барханов. Но почему-то первенство принадлежит озерам. Не огромным, а обозримым, больше всего похожим на альпийские.
Теперь о втором сне, который со мной уже скоро полвека. Среди квартир, которые мы в свое время смотрели, собираясь переехать и подыскивая для себя подходящий вариант, была одна — не самая удобная, не самая во многих отношениях удачная, но — бывает такое — квартира моей мечты. Разум победил, и мы от нее отказались. Но вот уже несколько десятилетий она мне снится. Причем сон стандартный: я вдруг обнаруживаю в ней комнату, о которой не знала. Меня охватывает радость: я начинаю планировать: кабинет? библиотека?.. И все время изумляюсь: как это я раньше о ней не знала. Марсель Пруст писал: «На колеснице сна спускаешься в такие глубины, в которые бессильна проникнуть память и подойдя к которым сознание вынуждено вернуться обратно». Любители толкований говорят, что это очень хороший сон. Он якобы свидетельствует о том, что я нахожу в себе до поры дремавшие скрытые таланты и новые возможности.
Но однажды в жизни был у меня сон мистический. Мне снилась комната, в которой я никогда не была, где я в какой-то компании — как часто бывает в снах — странных людей, вроде знакомых, но в чужих обличьях — веду беседу, о чем не помню. Но зато очень ясно запечатлелась сама комната: люстра, мебель, даже рисунок ковра на полу. И в тот же день мне позвонил приятель и рассказал, что набил на лбу шишку, — что может быть глупее — дома, в собственной комнате зацепившись ногой за провод торшера и с размаху влетев в угол книжной полки. «Ну да, — отреагировала я, — хорошо еще, не впаялся по инерции в экран телевизора». Тут мы оба замолчали, потому что в гости он меня никогда не приглашал… Подробный допрос выявил, что это была та самая комната из моего сна. На меня эта история произвела такое сильное и неприятное впечатление, что я заставила его поклясться, что он никому об этом не расскажет.
Бывает, что снятся умершие люди как живые, причем иногда такие молодые, какими я их не знала. Вот недавно снилась бабушка в огромном капоре, как на единственной ее детской фотографии. Мы гуляли в заснеженном саду, и она просила у меня прощения за то, что постирала мою любимую игрушечную собачку Джерри, а та оказалась не сшитой, а склеенной и расползлась. Это действительно было в моем детстве. Но во сне все увиделось наоборот: бабушка стала девочкой, а я — взрослой. Ужас в том, что я не только не простила, но сказала, что не прощу никогда. Куда делось мое великодушие?! Сон, в котором ведешь себя безнравственно, — вот подлинный кошмар, потому что я знаю, как следовало вести себя, потому что я на самом деле лучше, благороднее, потому что мне стыдно. Сон даже хуже яви — ему нельзя приказать вернуться на другую ночь, чтобы попросить прощения, а в жизни не все непоправимо…
Меня в снах поражает всегда не то, что собственно происходит, не странные сопряжения и допущения, воспринимаемые естественно, а с одной стороны — физически осязаемые вещи (как сквозняк, прохвативший ноги) и нравственные радости, страдания или же угрызения совести.
Вопрос о том, как соотносятся сны с дневными переживаниями, меня не слишком волнует. Я вполне убедилась в произвольности любых трактовок. А как мы в юности увлекались запретной фрейдовской теорией, как жадно рвали друг у друга еще, конечно, не изданное в советской России «Толкование сновидений»… И как потом постепенно, один за другим, разочаровывались в ее прикладной части. Она оказывалась не более привлекательной, чем какой-нибудь Мартын Задека, столь знаменитый в пушкинские времена, что «ни Вергилий, ни Расин, Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека, ни даже Дамских Мод Журнал так никого не занимал». Так что ну их, толкования… Поверим Иосифу Бродскому: «И сны те вещи или зловещи — смотря кто спит».
И все же мы придаем значение снам, рассказываем о них, пытаемся проследить, откуда они могли произрасти и к чему ведут. А сны, описанные в литературе, особенно вещие, привыкли числить по ведомству банальностей или красивостей. И если готовы стерпеть библейские сны Иосифа и античные сны Гекубы, то уже «сон Татьяны», потому только, что это Пушкин, а прочее — от лукавого, не говоря уж о всех пяти снах Веры Павловны. Но это универсально: жизнь богаче литературы. О чем-то случившемся реально, но казавшемся невероятным мы говорим: «как в романе», — зато придуманному, где допускаются немыслимые совпадения, не прощаем, говорим «так не бывает».
Мы не готовы поверить, что Вагнер увидел во сне музыкальные темы «Тристана и Изольды», а Менделеев — со школьных лет известную нам таблицу, но к собственным сновидениям относимся с завидной серьезностью.
Слово «сон» обозначает и сновидение, и процесс сна. Так и просится использовать это как доказательство того, что «сна без снов» не может быть. Но, например, в «невеликом и немогучем» английском языке, тем не менее, покорившем весь мир, эти значения разведены в два разных слова, зато «видеть сны» и «мечтать» обозначаются одним словом «dream», а во избежание двусмысленности мечты иногда определяются как дневные сны — «daydream», то, что по-русски, пожалуй, адекватно устаревшему «грезить наяву».
Почему, как правило, между мыслью, с которой засыпаешь, и первой утренней пролегает пропасть? Почему «утро вечера мудренее»? Почему, «восстав ото сна», надо сотворить молитву «прежде всякого другого дела»? Ответ лежит на поверхности: всякий сон — прообраз смерти, ведь во многих философских системах постулируется, что на это время душа покидает тело.
А ночные кошмары хороши тем, что можно «легко проснуться и прозреть», и, стряхнув сон в обоих значениях слова, изумиться: насколько, оказывается, на самом деле прекрасна так непростительно мало ценимая нами жизнь…