В августе 2019 года в Creative Writing School проходил конкурс на получение стипендий в мастерскую прозы для начинающих под руководством Ольги Славниковой. Мастерская проходила в два семестра: с октября 2019 года до апреля 2020. Представляем работы стипендиатов.
Конкурсное задание
Напишите рассказ на тему «Берегись автомобиля». Объем до 4 000 знаков (с пробелами).
* * *
Надежда Ожигина. Селфи с «Ягуаром»
На моей полке среди старых книг стоит модель «Ягуара». XK120, кабриолет, ярко-алого цвета, довольно крупный, один к двадцати четырем. Именно так она выглядит, моя тайная жизнь.
Я словил мечту еще в школьные годы, уныло шагая на первый урок и пиная ненавистный мешок со сменкой, я увидел в витрине плакат: море, солнце и блики на округлых боках, блестящие хромом детали и насыщенный алый лак, притягательный, точно кровь для вампира. Это было красиво. В этом был свой особый обжигающий статус. Машина для юга, для теплого сладкого ветра в лицо, я стоял по колено в грязном месиве снега, реагентов и помоев с проезжей дороги и глазел на чужую знойную жизнь.
К морю выбрался только в студенчестве. Пару суток катал на «собаках», удирая от контролеров, и вдруг — Крым, я свалился у моря и долго дышал, выжимая из легких всю копоть прокуренных тамбуров. Я пропах мазутом и потом, износился душой и одеждой, но вокруг было солнце, так много, словно его выдавали с процентами, набежавшими за всю предыдущую жизнь. И лазоревая глубина, и прокаленный песок, он отдирал почерневший налет, начищая до блеска мое обновленное «я».
Набережная встретила суетой и соблазнами, от которых надежно хранило отсутствие денег. То, что не мог прикупить, я охотно фотографировал, помня правило виртуальной реальности. Все, что запостил в сети, — твое!
Именно там, на набережной, я и столкнулся с мечтой. Мой «Ягуар» с плаката, алый, сверкающий, притягательный атрибут всей этой беспечной шумихи. Я расчехлил аппарат, но у машины уже вертелась бессмысленной белкой девица, пытаясь пристроиться с селфи-палкой.
— О! — восторженно завопила она. — Парень с фотиком! Это круто!
Драные джинсы, белая майка, алые, в цвет «Ягуара», туфли, того же оттенка поясок и очки.
На фоне кабриолета она смотрелась отпадно.
— Может, на телефон?
— Да ладно! Я напишу тебе свой инстаграм, перешлешь.
Фотосессия у «Ягуара», и они дополняли друг друга, девушка и машина. Длинные волосы ласкали капот, под маечкой проступали формы, небрежно касались лобового стекла. Я взопрел, и поклонница селфи одарила меня, чмокнув в щеку алой помадой. Ее губы пахли неведомой ягодой, кожа — солью и эвкалиптом.
Живая, яркая, летняя. Ее звали Ася.
— Пойдем! — приказала она. — Есть еще крутое местечко, ни у кого таких фоток не будет!
Жгучий бездумный день. Скалы и синь, пальмы, галька и фотки, одна за другой, ракурсы и изгибы, волны моря и волны волос, и мороженое на двоих в прибрежном кафе, разговоры и новые кадры, и прокаленный за день, оплавленный поцелуй, влажность и теснота, и стоны, и шорох гальки.
— Классный сложился денек! Жаль, батарейки сели.
— Как тебя отыскать?
— Дурачок! Я записала тебе инстаграм, это сейчас как прописка!
Возвращались мы в темноте. Ася шла босиком по нагретому за день асфальту, крепко сжав в кулаке свои алые лодочки. Я потерянно плелся следом. Можно было позвать к себе, но угла я пока не нашел, поглощенный потоком селфи, а напрашиваться не хотел. Набережная привлекала скамейками, обилием ночной жизни во всех проявлениях, припаркованным «Ягуаром». Он притягивал, как маяк, Ася тоже мечтала о кабриолете, мне казалось, что это роднит нас вернее прочих условностей. Вот она закурила возле машины, запрокинула голову, считая горошины звезд — щедрой горстью по черной небесной простыни. Я готов был ее любить — всю ночь, целую жизнь, но она улыбнулась и небрежно закинула лодочки в «Ягуар».
— День был классный, – сказала мне Ася. — Но целая жизнь — перебор. Фотки пришли, фотограф!
И вдавила педаль, обдав меня ветром, духами и пылью, Ассоль, уставшая ждать чудес, на Алых, хромированных парусах, свободная сама выбирать и одаривать.
На моей полке среди старых книг стоит модель «Ягуара».
И фотография девушки в синих джинсах и алых очках.
Я забрел в ее «Инстаграм», потоптался среди чуждой еды, проектов и вечеринок, в восторженном шуме фолловеров. Но фотки не переслал. Я оставил себе этот день, полный зноя и смеха, соли и близости тел, эти алые губы и блеск «Ягуара», все прекрасные, яркие, точно редкие бабочки, кадры, я их спас от разделывания, препарации, обработки модными фильтрами, от безжалостной публикации в электронной среде.
Я сберег мое море и «Ягуар», мою Асю, ту блестящую, жаркую, южную жизнь.
Мое прошлое и настоящее.
* * *
Анна Жучкова. Берегись автомобиля
Николай Викторович похлопал по крутому боку черный сверкающий автомобиль, открыл и закрыл с мягким чмоканьем дверцу.
— Новейшая разработка с элементами ИИ, выгодные условия по кредиту. — Салонная девушка излучала сияние улыбкой и каждой клеточкой тела.
— Давайте присядем! — придержала она дверцу и скользнула на кожаное сиденье рядом, забыв прикрыть оголившуюся коленку. — Запоминает и повторяет маршруты, координирует скорость, уходит от столкновений. Искусственный интеллект на базе поведенческих навыков лошади — лучший в своем классе. Быстрый, чуткий, мгновенная реакция. Есть еще с интеллектом верблюда — вон, видите, семейный, выносливый. Или подешевле, рабочая лошадка — на базе осла. Но, между нами… — нагнулась она к нему. — Не советую, на морозе не заводится. А вот этот… — Она склонилась над приборной доской, а потом стремительно повернулась к Николаю Викторовичу, оказавшись практически у него на коленях. — Этот выполнит все ваши желания.
Во вторник Николай Викторович был записан к зубному. Встал в дурном настроении, ругнул жену, мрачно повисел над тарелкой с яичницей и с тяжелым сердцем вышел из дома. Единственная радость — «мицубиси-мустанг», сияющий черным боком.
Выехав на трассу, Николай Викторович почувствовал себя увереннее. Самый лучший зверь на этих дорогах — и мой! Что за фургончик дядюшки Мокуса пыхтит, влезая на эстакаду? Сейчас мы его обойдем, р-раз — и до свидания. Кредит выплачивать надо теперь, хотя процент небольшой, даже странно. Ладно, не поедем на море, сэкономим. Как же мягко ты разгоняешься, малыш! Так, скоро поворот, запоминай, обратно сам повезешь, я после пережитого глотну чего-нибудь. Ненавижу эту беспомощность в кресле.
Кр-р-р, пш-ш-ш… Ты чего встал?
Николай Викторович бегал вокруг автомобиля, звонил в службу поддержки, вспотел, изнервничался, опоздал к врачу, отчаялся, махнул рукой, сел в салон, повернул по привычке ключ — и мотор заурчал. Девочки из колл-центра утешали: период притирки к хозяину. Вы не волнуйтесь, все в порядке. Не отказ, не поломка. «Так вот почему процент по кредиту невысок, компенсируют сложность обкатки», — понял Николай Викторович и, довольный, поехал домой.
В конце недели в офисе Николая Викторовича была вечеринка. Главной темой вечера стал «мицубиси-мустанг». Давно Николай Викторович не чувствовал себя таким крутым и успешным, может, и никогда. Казалось бы, просто машина. Но не-ет, это он, он сам нашел информацию, рискнул, сделал правильный выбор! Рыжая Ирочка смотрела на Николая Викторовича не отрываясь, как раньше — на Сергея Петровича. Даже подсела, бокал пустой протянула, налей, мол, и бедром так сладко потянулась в его сторону.
Посадив Ирочку в такси, он плюхнулся в свой «мустанг» и глядя через лобовое стекло вслед отъезжавшему такси думал, что мог бы, наверное, и даже скорее всего… и надо бы как-нибудь… Сама эта мысль уже была умиротворяющей, лестной. Николай Викторович поехал домой, передав управление машине, и даже задремал ненадолго в неге соблазнительных мечт. Проснулся он от остановки двигателя. Вылез из автомобиля и вдруг понял, что не узнает район, но зато видит отъезжающее от подъезда пустое Ирочкино такси. «Черт-те где живет эта Ирочка», — негодовал Николай Викторович, два часа добираясь до дома. А злая жена, в пять утра открывшая дверь, уничтожила последние приятные воспоминания о вечеринке.
«Что же это такое?» — боролся с недосыпом Николай Викторович, лавируя между дачниками на следующее утро. Бар распахнулся и предложил энергетик. «Почему мои планы сбиваются? Что происходит, я же сильный, ловкий, вон, пыльный «фольксваген» остался позади, и «тойоту» сейчас обойду. Я тут самый крутой. Куда лезешь, старая колымага? Смотрите, лузеры, я на такой скорости зайду в поворот, что вам и не снилось». «Давай, — подгонял он «мицубиси-мустанг», жми, мы сейчас всех сделаем. Мы будем мчаться, как дикие лошади по чистому полю. Взлетим на эстакаду, смотри, она ведет прямо в небо! Бл…, ты куда-а-а???»
* * *
Елена Дедова. Без названия
Баба Валя давно мечтала попасть на «Поле чудес». Чтобы однажды в пятницу все жители поселка увидели, как она забирает автомобиль. Пару раз в неделю, когда все уже ложились спать, она расчищала кривоногий обеденный стол и затачивала карандаш, прищурив свои большие зеленые, одновременно близорукие и дальнозоркие глаза. До рассвета чертила она кроссворды и сочиняла красивые письма, которые — она верила — прочтет Леонид Аркадьевич. Что-то подсказывало, что ее анкета должна выгодно отличаться от остальных. Поэтому сначала баба Валя была потомком дворянского рода, всеми забытая и живущая в глубинке. В другом письме она была женой капитана дальнего плавания, который сгинул в море. Настоящий ее муж сгинул в соседнее село Первомайское еще лет двадцать назад, но об этом не обязательно рассказывать на Первом канале.
Иногда она перебирала одежду, занимавшую одну только полку в шкафу, и всякий раз убеждалась, что на передачу ехать не в чем. В деревенском магазине продавался зеленый с пайетками костюм. Всем он оказался мал, и махонькая баба Валя завладела им с большой скидкой.
Но с Москвы никто не звонил и не писал. И вот однажды, совсем рассердившись, она без всякой драмы рассказала в письме правду. О том, что живет всю жизнь в одном и том же старом доме, сейчас — втроем с дочерью и пятнадцатилетним внуком. Что в прошлом году всех ее поросят забрали и сожгли из-за гуляющей по району африканской чумы. Африканской, представляете? Всю зиму потом ели картошку и квашеную капусту. А в этом году сгорела баня, и теперь семья моется в тазике на кухне. Но на жизнь баба Валя жаловаться не собирается, можете не переживать — у людей и похуже бывает. А хочет она только исполнить мечту — выиграть автомобиль. И когда Феденьке исполнится восемнадцать, он будет ездить по поселку на новых голубых «жигулях».
И ей ответили. И вот надо ехать на передачу, а денег нет. Собрав по соседям на билеты и подарки, прихватив худощавого Феденьку, поехала баба Валя в Москву и выиграла автомобиль.
Налог на супер-приз составил треть от стоимости. После съемок баба Валя долго сидела над документами и размазывала тушь по вискам и зеленым штанам. А потом поставила подпись. После уплаты налога она осталась должна всему поселку и даже председателю Первомайского совхоза. Из-за этого следующую зиму семья снова сидела на картошке и квашеной капусте.
Автомобиль занял почти весь двор перед крыльцом. Несколько лет он гнил под широким деревенским небом, не двигаясь с места. Летом Федя укрывал его от дождя брезентом, зимой чистил вокруг него снег. С друзьями он разобрался, что, как и почему работает. Мальчишки полюбили бывать у Феди и дали ему кличку Автомобиль. Произносить ее надо было нараспев, как это делал Якубович. На заднем сиденьи «жигулей» Федя перецеловал многих девочек поселка. В багажнике лежал футбольный мяч, а в бардачке — карточки с покемонами и сигареты. Ключи были только у Феди.
А потом мама встретила давнего школьного товарища, и ключи у Феди забрали. Приезжала мама все чаще пьяная. А как-то осенью и вовсе не вернулась. Наутро их вместе со школьным товарищем нашли на краю Первомайского мертвыми в заведенной машине. Грелись и уснули.
Свой супер-приз баба Валя продала соседу задешево, потому что на похороны нужны были деньги. Ее старый домик вдруг заходил ходуном, наехала дальняя родня, набежали соседи. Кишение жизни по поводу смерти. Сочувствующие один за другим подходили к старушке, отражались в почти прозрачных уже глазах и, не отразившись в ее памяти, уплывали безуспешно искать Федю. А потом все резко стихло. Через несколько дней вечером вышла баба Валя на крыльцо, и таким просторным показался ей двор — как вселенная. А она маленькая, и сил у нее больше нет. Упала на пахучие масляные следы на бетонных плитках и не встала больше.
Еще через несколько дней кто-то выбил у автомобиля все стекла. Ну Федя, кто же еще. Только заявлять на него никто не стал. И Федя из поселка ушел, нашел работу в городе и раздает потихоньку старые бабкины долги. За руль садиться отказывается, друзья зовут его Пешеход.
* * *
Сергей Маслов. Сухие глаза
— Не читала Толстого… Не читала же… Зачем вы все живете, клоуны… Зачем…
Девушка, склонившаяся над старичком, была напугана этим странным бормотанием даже больше, чем видом крови, идущей из рассеченного лба. Слова «Толстой», «зачем», «клоуны» ловко чередовались между собой и казались настолько неуместными и жуткими одновременно, что девушка на миг забыла о том, что же произошло. Спохватившись, ее рассудок поспешно восстановил в памяти случившееся: она повернула на Соляной переулок, проехала несколько метров и увидела худощавого сутулого старичка… Какое-то застывшее лицо-маска, а потом эта маска так неприятно взглянула на нее… Спустя мгновение старичок выскочил на дорогу. Перед автомобилем нелепо подпрыгнул — ноги среагировали не по возрасту упруго, а руки будто не пожелали выбраться из карманов брюк…
* * *
Сергей Федорович трудился в редакции петербургского литературного журнала уже более пятнадцати лет. До этого он читал лекции в университете и занимался репетиторством. В те далекие годы Сергей Федорович выработал своеобразную манеру общения с учениками — проявлял заботу и даже ласку, но сам был окутан холодным сухим воздухом неприступности.
Нынешнему окружению Сергея Федоровича — профессиональным литераторам — импонировал его преподавательский облик. Но вот авторы из «самотека» требовали, пусть и неосознанно, совсем иного отношения к себе. Они выкобенивались как могли — агрессивно защищали свои рукописи, угрожали переделать их в восемнадцатый раз, талантливо передразнивали интонации и темп речи собеседника.
Сергей Федорович с годами нашел интересный алгоритм защиты от подобной назойливости: он выбирал наугад и читал одну страницу из середины рукописи, затем в разговоре с автором пересказывал ее, после чего применял одну из своих «заготовок». Каждая «заготовка» содержала в себе имя какого-нибудь классика XIX века и тонкое снисхождение к попытке автора попасть хотя бы на задворки современного литературно-исторического контекста, корни которого… В общем, интересный алгоритм.
Буквально вчера днем Сергей Федорович отчитывал одну барышню с хищным темным взором и рыжей косой: «Вот у вас на двенадцатой странице N и M стоят лицом к лицу в течение часа в темной комнате, как истуканы… Эдакая любовная сцена получилась… Но, понимаете, это же не про-оза. Не про-оза, понимаете? Вы («заготовка» пошла), наверное, не читали рассказы Толстого. Вы ведь ни черта не читаете. Вас, клоунов, тысячи таких, тысячи… А зачем вы пишете?..»
* * *
Около полугода назад Сергей Федорович почувствовал, что редакторская ноша становится слишком тяжела. Авторов-наглецов все больше, а сил противостоять им — все меньше. Сергей Федорович начал просыпаться ночью от собственного плача. Но поражали его не столько собственные слезы, сколько бормотание, с которым он просыпался:
— Не читают Толстого… Клоуны… Что дальше-то… Дальше-то что…
В последний месяц ночные пробуждения участились, а сегодня ночью Сергей Федорович вскочил с постели с абсолютно сухими глазами. Он понял, что слез больше не будет. Они расхотели рождаться и покидать родные глаза. Пробормотав уже переставшие пугать слова, Сергей Федорович опустился на пол и завыл.
* * *
Утром он шагал в редакцию привычным путем, по Соляному. Рот его был открыт буквой «о», глаза округлены, но брови спокойны — так выглядит пожилая женщина, которую настиг в душном автобусе приступ стенокардии. За рулем автомобиля Сергей Федорович увидел девушку, очень похожую на вчерашнюю хищную барышню. Дикие желания стали приходить одно за другим: броситься на капот, разбить стекло, вытащить ее наружу, раздербанить на клочки, на клочки…
Через несколько секунд Сергей Федорович лежал на проезжей части Соляного переулка и бормотал сдавленным голосом:
— Не читала Толстого… Не читала же… Зачем вы все живете, клоуны… Зачем…
Кровь из рассеченного лба шла весьма охотно, а слез не было. Сергей Федорович еще ночью понял, что его глаза теперь навсегда останутся сухими.