Осенью 2019 года в Creative Writing School проходил конкурс на получение стипендий в мастерскую литературного мастерства, которую проводят в CWS молодые писатели, выпускники магистерской программы «Литературное мастерство» НИУ ВШЭ. Представляем работы стипендиатов.
Конкурсное задание
Есть такое поверье, что три самых сложных задачи, с которыми может столкнуться писатель: постельная сцена, эпизод из спортивного матча и прием пищи. Решите одну из них (до 2 000 зн.)
* * *
Вера Русских. Антисекс
Наш киноведческий факультет я всегда считала сборищем аутсайдеров. Ну а как там, скажите на милость, может себя чувствовать человек, слушающий лекции про Антониони и Висконти, пока в соседней аудитории сидят десяток таких вот Антониони и Вискотни. Люди, которым предстояло в жизни делать реальное дело. Собирать овации, переживать провалы, бухать из-за творческого кризиса и отсутствия вдохновения. А нам — лузерам — всего-навсего про это писать и быть свидетелями чужих триумфов. Я понятия не имела, зачем это все было нужно девочкам из моей группы. Кажется, кто-то из них всерьез хотел возродить в России институт кинокритики. Мои же цели были куда более скромными — закрутить роман с настоящим режиссером. Неамбициозно, зато честно. Просто меня со школы тянуло к творческим парням. Даже в седьмом классе, пока все сохли по накачанному тупому физкультурнику, двадцатидвухлетнему Игорю Дмитриевичу, мне нравились всякие фрики, делавшие чудовищно несмешной стендап.
Короче говоря, на попойку по случаю окончания третьего курса я пришла со вполне определенными намерениями. Перед ней — попойкой — был смотр экзаменационных работ с режиссерского факультета и защита наших рецензий на них. То ли хорошая погода и весна сделали свое дело, то ли народ просто расстарался, но почему-то обошлось без двоек и пересдач. Так что все были пьяненькие и счастливые.
Я писала рецензию на фильм «Однажды» Петра Вереженского. Вообще-то, его настоящая фамилия была Вережко. Но режиссеру с такой ходить, ясное дело, негоже. И он стал Вереженским. Говорили, что даже паспорт поменял. Фильм был, кстати, неплох. Негустой на события, с полным отсутствием морализаторств, в меру умными диалогами и простым сюжетом. Там мальчик встречает девочку, и они всю летнюю ночь беззаботно гуляют — заходят в бары, говорят о высокопарной ерунде, крадут ананас из палатки, целуются. В конце — целомудренная сцена секса в парке, которую можно показать даже пятикласснику. В общем, талантливо и с претензией — мне так казалось. Я на первых же титрах придумала, что завершу рецензию фразой: «Этот фильм — как кусок свежего зеленого яблока и дуновение теплого ветра в лицо».
— Твой фильм — как кусок свежего зеленого яблока и дуновение теплого ветра в лицо, — сказала я, садясь рядом.
— А почему зеленого?
— Потому что красное — это приторно. А мне из твоего фильма ясно, что после этой ночи они по своим делам разойдутся.
— Ну да, так и думал вообще. А почему ты мой фильм для рецензии выбрала?
— Честно?
— Честно.
— Потому что ты красивый.
— Понятно.
— Да я просто со школы высоких люблю.
— Ага, понятно. А я наоборот низких.
— Миниатюрных, ты хотел сказать.
— Ну да. Вам, киноведам, виднее как слова подбирать.
— Ага. А знаешь, во мне росту сто пятьдесят пять сантиметров.
— Да?
— Да.
— Ну, может, это тогда? Того?
— Может и это, да.
— Ну пойдем.
В такси мы даже не целовались. Возможно, Петру это казалось слишком изъезженным киношным штампом. В лифте, кстати, тоже. Да и вообще это все мало походило на страсть. Уже на пороге я начала думать: чего приехала вообще?
В квартире было чисто, но бардак. Это лучше, чем грязно и когда все вещи на местах. А вот пахло почему-то ничем.
Сели на диван. Минут пятнадцать молча пили какой-то противный портвейн.
— У тебя там коробка стоит. «Антисекс». Зачем?
— А. Да это кот у меня. Совсем псих по этому делу. Достал орать.
Мне стало ясно, что кот Петра был более чувственной натурой, чем его хозяин. Неясно оставалось, почему в нас уже две бутылки вина, я распустила волосы и вообще всю себя, а мы так и сидим.
— Слушай!
Сердце забилось.
— Давай это, что ли…
Ну наконец-то!
— Посмотрим ченить?
Понятно. Из этих. Извращенец. Сейчас покажет мне свою коллекцию порнхаба.
— Ну вот из моего чего-то, например. Хотя… на хрен это надо. Давай спать лучше.
В целом я уже ничему не удивлялась. На всякий случай разделась сексуальнее обычного и легла в кровать. Петр вырубился секунды за три. Я же долго ворочалась, потом резко картинно поднялась и обхватила себя руками за колени, привалилась к стене.
— Ты че?
— Ну, странно это.
— Че?
— Я, честно говоря, думала, что мы с тобой по-человечески сексом займемся и я уеду, когда мосты сведут. А потом буду весь день переживать, напишешь ты мне или нет. Как обычно, в общем. Как у людей.
— А. Да ты знаешь. Мне иногда кажется, что у меня ранняя импотенция на почве умственного перенапряжения.
— Ой.
— Ну да. Не идет у меня с этим, и все.
— Может, ты просто фетишист какой?
— Какой?
— Да не знаю. Разное бывает. Животные там, старухи, публичные пространства.
— Ну, я не пробовал. Хотя не. Вот курилку на пятом этаже знаешь? Там было дело однажды. То есть, нельзя сказать, что было. Она мне еще тогда крикнула что-то вроде: «У тебя не член, а мертвая грустная гусеница».
— Обидно.
— Не, мне на такое все равно. Обидно мне, когда про кино мое плохо говорят.
— А может тебе бабы страшные попадались?
— Ой, да я тебя умоляю. Вы все одно и тоже говорите.
— Ну и ты нахал.
— Спать давай. Я с этим дипломом так затрахался, понимаешь?
Я, ясное дело, не понимала. Но отстала. Петр засопел, мне не спалось, а мостов было ждать еще минут тридцать. Лежу голая, гляжу в потолок. В ванной истошно орет кот, которому, видимо, не помогает «Антисекс». Думаю — а может, мне просто надо лечиться от нимфомании? Хотя с моим послужным списком в четыре человека…
Внезапно Петр открыл глаза, беззвучно снял футболку, резко меня обнял и интенсивно облапал — и почему русские мужики считают это прелюдией? Спустя семь минут унизительной неритмичной возни произнес: «Ой, как же было хорошо» — и снова уснул.
Ну хоть кому-то сегодня было хорошо, подумала я. Поднялась с кровати, оделась и вышла на улицу. Закурила под козырьком подъезда и пошла домой с одной лишь мыслью: «Фильмы он снимает куда лучше».
* * *
Елена Данилова. Без названия
Меня зовут Лёлик, и мне восемь лет.
Когда мама представляет меня своим подругам, она обычно говорит: «Это Леля. Она у нас круглая отличница».
У папы на случай гостей припасён другой вариант. «Это Леля. Она у нас ест лук как яблоки!» — гордо говорит он.
Поедание лука — это моя суперспособность. Как катание на велосипеде без рук или стояние на голове. Вот вырасту и стану огнеглотательницей в цирке!
Дамы и господа! На арене цирка Алена — неистовая поедательница лука!
Как и все порядочные циркачи, перед выступлением я тренируюсь. Папа нарезает большую тарелку лука, заправляет солью с маслом. Кухня заполняется ароматом, который отпугивает от нас всех домашних. А нам того и надо! Мы с папой поддеваем вилкой кусочки из общей тарелки и отправляем их в рот с сочным хрустом. Кольца лука напоминают мне прошлогоднюю мамину химическую завивку, которая за один поход к парикмахеру сделала маму выше на целых три сантиметра!
На физкультуре в школе я всегда стою последняя. Завивка стала бы хорошим решением, но мама говорит, что маленьким девочкам ее не делают, потому что если химический раствор впитается в нежную детскую кожу, от этого можно поглупеть. А поглупеть сейчас мне никак нельзя, иначе некому будет отстаивать честь школы на городской олимпиаде по природоведению в конце года. Не чемпионат по поеданию лука, конечно, но тоже серьезное мероприятие.
Когда тарелка оказывается наполовину пуста, а сладковато-свежая луковая горечь становится больше похожа на лекарства, приходит время для хлеба. Он лежит на столе и дожидается своей очереди. Хрустящий снаружи и мягкий внутри. Папа говорит, что этот хлеб уже успел проделать путь от завода до рынка, а потом из маминой сумки прямиком к нам домой, но все равно остался тёплым. Наверное, на заводе хлеб такой горячий, что рабочим приходится работать очень быстро, чтобы не обжечься. Потом очень быстрые водители везут хлеб на рынок, а очень быстрые продавцы продают его очень быстрым мамам, а мамы быстро несут хлеб по своим домам. «Как хорошо, что моя мама такая быстрая!» — улыбаюсь я своему кусочку хлеба и заедаю его луком.
* * *
Александр Чернавский. Stuff.
— Поздравляю, сегодня к нам уже из «Яндекса» приходили.
— Счас отзывы гляну…
— Ринат еще рассказывал, как писал — «чаек оставляйте, и нормально все будет».
— Это ноябрь… Надо хотя бы с января что-нибудь.
— Три с половиной рубля, кстати, ты мне еще должен.
— Сегодня какое число?
— Девятнадцатое.
— У нас вот «цены выше среднего», Дэн.
— О, бля, я не знал.
— Это Влад, скорее всего.
— Может, это Саня был?
— На самом деле на Саню это не похоже.
— А Саня, который военный, мог?
— Который в очереди к нам стоял?
— Точно, он мог. Кстати, вкусно тогда было.
— А может этот Женек, лысый?
— Ну, хрен знает…
— А вот эти ребра больше не бери.
— Да там еще осталось!
— Хуюшки. Вчера банкет же был.
— Точно. Как все прошло?
— Да нормально. Бифштексы и люля все ушли.
— А кого готовили?
— Этого… Туриста. Роберт, кажется.
— С татуировками?
— Ага.
— У него же все тело забито этими автографами, которые ему ставили, а он потом забивал.
— Да… Проблема была, вообще-то.
— Я считаю, с собой ты можешь делать что хочешь, если никому это не мешает.
— Он не русский?
— Родился, вроде, в Нью-Джерси.
— Да как наши все. Из идейных.
— А у него что?
— Развод, депрессия, вот это все…
— Ну, без проблем все прошло?
— Так-то да… Но у него живого места не было, даже на голове…
— Череп тоже забит?
— Да сам посмотри, что у него было на голове! Я сфотал на память.
— И так везде?
— Я и говорю. И как такое подавать?
— Да, тут только на повара и надеяться. Он небось все соусом залил. Я сегодня с утра смотрел — литра два ушло, не меньше.
— А на рынок ты теперь скоро?
— Как пойдет, посмотрим. Осталось еще слегка.
— А как гости, все понравилось?
— В конце, говорят, слегка остыло. Одна, такая, говорила: «На кухне сегодня недожар». Но в целом пойдет, чаевые были норм.
— А сегодня что?
— Как обычно, и четвертый зал под резерв, человек восемь будет точно. Надеюсь, всем хватит, а то девочка только завтра будет.
— Да все заебись, я проверял с утра, чего волноваться-то?
— Да никто вроде не волнуется. Даже на суп должно хватить.
— А что у нас с костями, кстати?
— Да как обычно. Они сами теперь приезжают по графику и забирают.
— Много там?
— Да не, он сам был сантиметров сто семьдесят, не больше.
— Ну, гуд…
— А чего сегодня у нас на обед?
— Холодец. По случаю Володя сделал нам.
— Чо-то он как-то уже заветрился.
— Ну он и полежал полдня, типа.
— Ну вот, смотри…
— Да, уже не очень. Но ничего, зато его и давно не было.
— Вкусняшка.
— А то.
— Ну, я курить.
— Ладно, я во второй, проверю, как там…
* * *
Ирина Костарева. Без названия
Удел критика — одиночество, удел гастрономического критика — ужины в одиночестве. Я сижу в столовой с видом на террасу: там, на зеленой траве, — опрокинутые белые стулья, которые ждут тепла. На стене напротив — большое, старое, потемневшее по краям зеркало в тяжелой раме. Стоит мне залюбоваться, как за длинный стол перед ним начинает рассаживаться компания. Одна из них, девушка лет двадцати, садится спиной ко мне, но я хорошо вижу ее отражение в зеркале. Есть в ней что-то, что притягивает взгляд. Когда она говорит, то выставляет узенький подбородочек вперед, щурит глазки и говорит так, будто щебечет птица. Я без труда мог бы увлечься ею. На тарелке передо мной — тонкие красные ломтики говядины. Они ровнехонькие, такие аккуратные, что я не устаю поражаться мастерству повара. А еще у мяса цвета ее губ — коричневый, подкрашенный медно-красным, — и впиваясь в него зубами я испытываю странное наслаждение. Мясо мягкое и сочное — не помню, когда ел такое (мысленно я делаю реверанс заведению и записываю в уме «плюс один»), — молодое, нежное и практически не кровит.
Иногда мне мерещится, что она смотрит в мою сторону, и я прячу взгляд, развозя по тарелке серый перечный соус. У нее такие же глаза — сумеречные, а в них — веселые огоньки, подожженные вином. У соуса нужная густота, с внедрениями крохотных черных перчинок. Я смотрю в соусницу, как в омут, погружаю в разлитую по тарелке лужицу кусочек говядины и смакую нежное мясо.
Официант меняет тарелки, и теперь передо мной два ломика молодого ягненка на кости, вокруг — размазанный по краям тарелки соус цвета спелого апельсина. Сопровождающий ягненка гарнир складывается на моей тарелке в композицию. Длинные пальцы моркови оттеняет густо-зеленый комок шпинатных листьев. Желтая полента — в тон тонкому картофельному кружку. Все такое желтое и радостное, аж противно. Я режу морковь на кусочки, смотрю исподтишка: пару раз я отчетливо видел, как люди за соседним столом, подглядывая за мной, шептались. Страшно хочется пить. Я делаю большой глоток, облизываю сухие губы и подзываю официанта. Вино льется по тонкой стенке бокала, разбивается на донышке брызгами, как волна — о скалы.