Мне шесть, и я индеец. Взрослые смеются и называют Гойко Митич, но я-то знаю, какие настоящие имена у индейцев. Я Зоркий Глаз или Белое Перо. Перо на самом деле голубиное, я нашла его сама и заткнула за ухо. Еще у меня есть копье, длинная светлая ветка, которую очистил от коры дядя и немного заточил с одного конца. Я держу копье в руке высоко над головой и бегаю по лужайке. Ладонью второй руки стучу по открытому рту, чтобы получился прерывающийся воинственный вопль. Индейцы в кино так кричат. Забегаю в дом, там тетя разделывает рыбу, я ей сообщаю, что индейцы рисовали на лице полосы рыбьей кровью, и мне, пожалуй, надо. Тетя удивляется моей эрудиции и расспрашивает, откуда у меня такие познания, потом меняет тему, угощает меня помидором. Я снова убегаю на улицу, забыв про рыбу.
Силюсь вспомнить, чувствовала ли я счастье тогда, или же так мне видится детство сейчас. Смотрю старую беззвучную кинопленку: определенно чувствовала. Камера трясется, черно-белое изображение мелькает то засвеченным на солнце, то исчезает во мраке комнат. Но видно, что девочка в кадре смеется, когда идет, когда сидит, когда падает. Она все время улыбается и не позирует, потому что результат киносъемки ей еще ни разу не показывали.
У меня есть бабушка и дедушка. У бабушки два брата и сестра младше ее на двадцать лет. У них семьи и дочери-студентки. У мужей и жен тоже есть братья и сестры, все эти люди окружают меня. Я единственный ребенок в этой компании, а потому звезда и центр вселенной. У меня множество терпеливых собеседников, готовых выслушать мои истории. Я чувствую, будто мои слова и мое мнение имеют ценность.
Я люблю ездить с дедушкой на его бежевом «москвиче» или с дядей на желтых «жигулях». На мой вкус это самые красивые и удобные машины. Когда по улице проезжает «Волга», прохожие останавливаются и цокают языками ей вслед. А я не понимаю этих восторгов. В «Волге» меня всегда укачивает, в ней пахнет душно и терпко, а от маленьких черных точек на светлых стенах и потолке салона рябит в глазах. Все самое лучшее — у нас. А чего у нас нет, то не особенно и хорошо.
Я гуляю с бабушкиной сестрой. У ее дочери два поклонника. Первый приглашает нас прогуляться в крепость. На крепостной стене кафе, он покупает мне мороженое в железной тарелочке на тонкой ножке. Продавщица дает ему сдачу, одну монетку. Он дарит ее мне. Золотистая монета с тремя львами. Нет ничего красивее этих монет. Я рассматриваю поклонника и думаю, что он очень симпатичный, светлоглазый, беловолосый, тихий и добрый. Он о чем-то неспешно говорит с моей тетей, но мне никак не поучаствовать в разговоре. Я стесняюсь и не знаю, о чем ему могла бы рассказать. Молчу, и мне быстро становится скучно. Монетку храню в красном пластмассовом кошельке, а больше о кавалере мне сказать нечего.
Следующий кавалер рисует со мной картинки, бесконечно балагурит, загадывает загадки и кривляется так, что я хохочу. На их свадьбе у меня нарядное платье, и я бесконечно кружусь.
Все кругом добры и приветливы, я никогда не чувствую себя одинокой. Когда я засыпаю одна в комнате, меня греет печка на кухне. Кровать приставлена к печному боку и за стеной кухня, там бабушка топит ее, готовит еду, тихо переговаривается с сестрой. Я засыпаю и чувствую тепло.
Мне тридцать, в моем кошельке серебристые монеты с двуглавым орлом, и я уже позабыла, как это — спать за печкой.
Приезжаю в гости к родителям, сообщаю, что у меня будет ребенок. Мама отвечает: «Ты просто не хочешь на работу ходить, вот и придумала пойти в декрет». И добавляет, что у нее работа, путешествие в отпуск, абонемент на фитнес и танцевальная школа. Она не готова становиться бабушкой, она еще не насладилась свободной жизнью. Дети, наконец, съехали.
Моя бабушка говорит, что самое главное достижение для человека — увидеть правнуков. Кто правнуков увидит — тому откроются двери рая. Никогда от нее не слышала ничего про рай, кроме этой фразы. Бабушка довольна, а я предвкушаю снова вернуться в детство и прожить его еще раз со своим младенцем, снова засыпать за печкой.
Когда у меня отошли воды, я написала сообщение мужу, он долго не мог понять, какая вода. Спрашивал про дождь. А может, затопили соседи? Когда понял, порекомендовал позвонить маме и позвать ее. Мама порекомендовала вызвать такси самой и ехать в роддом. Я стояла перед воротами клиники темным ноябрьским вечером совсем одна, по голубым джинсах стекали околоплодные воды, а руку оттягивал огромный полиэтиленовый мешок с вещами.
Когда я оказалась снова дома, теперь с дочерью, муж признался, что никогда не видел младенцев прежде. Живой ребенок оказался совсем не похож на образы из милых видео или открыточные фотопортреты. Поэтому он не знает, как себя вести и участвовать в воспитании не будет. За окном не рассветало, ноябрь поливал дождем, к нам никто не приходил, я никуда не выходила. Дочь не вызывала никаких эмоций. Казалось, будто все младенцы выглядят одинаково, и уж точно невозможно определить, на кого она похожа.
Бабушка с дедушкой приехали неожиданно. Мама позвонила однажды утром и сказала, что раз ребенку уже две недели, можно и в гости приехать. Пили чай из вычурного свадебного сервиза. Мне говорят, что я должна радоваться и быть счастлива. Отворачиваюсь к окну, чтобы скрыть раздражение.
Бабушка говорит на прощание, что ребеночек хорошенький, теперь надо не затягивать со вторым. В прихожей нет окна, мне некуда отвернуться.
Бабушка возвращается домой и звонит сестре: «Ездила, видела. Хорошенькая девочка, буду доезжать до них и гулять немного с колясочкой, чтобы молодая мама отдыхала. Вот так я придумала. Помогу хоть немного». «Отличный план», — говорит сестра.
Тем вечером бабушка легла спать и больше не проснулась.
А я назавтра проснулась в новом мире. Где нет любви и нет никого, кроме меня. Я грызла себя за раздражительность, невнимательность, нетерпимость. Прихожу к выводу, что обменяла бабушку на ребенка и хочу откатить эту сделку назад. Бабушку я знаю всю жизнь, а эту личинку человека впервые вижу. Никогда больше не вернуться мне в то индейское лето и не поспать за теплой печкой.
Из туннеля непроглядной депрессии я вышла только через два года. У моей дочери нет такого многоцветного многолюдного детства с бабушкой и ватагой родственников, какое было у меня. Ее папа отдаляется, пока не исчезает из нашей жизни. У дочери вообще нет никого, кроме меня.
Есть я и безусловная поддержка, которой меня научили в моем детстве. Через шесть лет читаем с ней книгу «Маленькая принцесса» Бернетт. Ей не очень нравится и совсем не близко. Хорошо, говорит, что ты у меня не такая мама, как в книге, любишь меня и всегда рядом, а не как у них. И тут же без паузы: «Мама, а тебе нравится наша жизнь? Мне очень. Мы с тобой так хорошо живем вдвоем».
Раньше я верила, что детство должно быть таким, как было у меня: веселый шумный дом и многочисленные внимательные родственники. Поглощенная ежедневными заботами, не успеваю расстроиться, что у моей дочери такого дома нет. И к семи ее годам вдвоем мы построили свой другой мирок.