Я стою посреди комнаты и смотрю на журнальный столик. Когда мы покупали его, я мечтала поставить в центре красивую вазу, наполнить ее лимонами, а рядом положить стопку журналов. Сейчас столик в йогурте и хлебных крошках, служит пристанищем игрушечных зверей и кажется мне генералом, который осматривает поле битвы.
Сегодня, например, смертью храбрых пала книжка. Красивая. С жар-птицей на обложке. Мама передала в подарок дочке к Новому году, а я не успела спрятать на верхнюю полку, оставила пакет в прихожей. Заварила чай, возвращаюсь в гостиную, а дочка уже проснулась после дневного сна, прошлепала босиком в коридор, распотрошила пакет и взяла в плен книжку. Я плохая мать, наверное. Сидела, смотрела, как она отрывает листок за листком, хохочет, подбрасывает вверх, выдает что-то среднее между «пи-и-иу» и «би-и-иу» и снова заливается смехом. Ровно три минуты и пятьдесят секунд я пила горячий чай и смотрела на сражение с книжкой. Победила дочка, а книжка так и лежит на полу, раскинув крылья, настоящая жар-птица, которой уже не взлететь.
Я стою и смотрю на жар-птицу, будто загипнотизированная кобра на флейту, разве что не раскачиваюсь из стороны в сторону. Взгляд застывает на ярко-рыжем перышке, которое вдруг начинает плясать, как пламя. В уголках глаз собираются слезы, а я изо всех сил стараюсь не зареветь. Если мне придется умываться, а потом снова краситься, мы не успеем на ужин к друзьям. На полу, диване, кресле и журнальном столике раскиданы кубики, плюшевый заяц без одного уха, паровозик, детская посуда, половина яблока, хлебная корка, кожура от мандарина. А я вижу только растерзанную книжку.
Я подбираю жар-птицу, собираю все листочки, заглядываю под диван, тянусь рукой, чтобы поднять детали от лего, игрушечную панду и карандаши, тюбик помады. Вот куда ты запропастился!
Зачем я собираю листы? Даже если попытаться склеить скотчем, книга уже не будет новой. Но мне все равно хочется все исправить и разложить по местам. Так каждый вечер я собираю игрушки, раскладываю по полкам, ящикам, рассаживаю плюшевые игрушки на диване.
Я встаю, поясница напоминает о себе тянущей болью, а я поскуливаю, как бродячий пес. Привет тебе, коврик для йоги. Спрятался в углу и укоризненно смотрит, бедолага. Я принесла его в гостиную месяц назад, чтобы заниматься хотя бы полчаса в день, но как только выдается свободная минутка, я ныряю в соцсети или пересматриваю фотографии пятилетней давности. И то и другое вгоняет в жутчайшее чувство вины. Даже не перед собой, а перед своим телом. Кто там сказал, что самое сложное в йоге — это расстелить коврик? Ну уж нет, самое сложное — это помнить, как хорошо было ходить в йога-студию три раза в неделю, а забросила на три года — и получай опущенные плечи, сжатые челюсти и ноющую шею. Теперь и поясница напомнила о себе.
Коржик, повиливая хвостом, подбегает ко мне, в зубах — кусок ткани, очень напоминающей мое любимое праздничное платье в пайетках. То самое, в котором я пять лет назад карабкалась по пожарной лестнице на крышу, чтобы отпраздновать годовщину знакомства с Костиком. Темно, холодно, еще и дождь заморосил тогда, но мы хохотали, как ненормальные, пили шампанское, а у наших ног был целый город. А теперь платья больше нет. И нет той меня. Да и на крышу уже не полезу — кого я обманываю.
— Ножницы! Маша! — Мне все равно, что стало с платьем, мысли скачут, как язычки пламени, только бы дочка не поранилась.
Я иду в комнату и вижу на кровати сердце, сложенное из лоскутов платья с золотыми пайетками.
— Смотри, мама, это подарок тебе!
Улыбается и размахивает ножницами из стороны в сторону. Я осторожно забираю их у Маши из рук. Где она их отыскала? Я же всегда прячу. Вспоминаю, как упаковывала подарки и оставила ножницы на столе. Ругаю себя и крепче прижимаю дочку. Все хорошо, спасибо, что взял платьем.
Вечером мы все вместе сидим дома у друзей. У них — камин, теплый салат с семгой и авокадо, глинтвейн. Я — в свитере, носках и теплых штанах, и в глубине души рада, что могу расслабиться, а не втягивать живот. Платье для плоского живота принесено в жертву, и давно пора. Мы провожаем старый год, дети собирают железную дорогу на ковре. Я смотрю на пляски огня в камине и вспоминаю о жар-птице. Набить, что ли, татуировку на ключице? Огненно-красного феникса? Смеюсь. Когда я была студенткой, хотела татуировку и даже пришла в салон, полистала заляпанный чем-то жирным каталог с розами, драконами и иероглифами, ничего не выбрала и ушла. Теперь я знаю, какая татуировка мне подойдет, но зачем? Чтобы помнить, как я сгораю каждый день до пепла и возрождаюсь вновь по утрам? Моему телу не нужны искусственные отметины, я уже никогда не забуду. Растяжки на животе и груди говорят лучше любой шпаргалки, что я мать, и теперь это со мной навсегда. Остается гореть. И каждый раз возрождаться, подобно фениксу.