Снег прикрывал уличные фонари тонкой цветной дымкой, невесомым абажуром, окна старых домов дразнили жёлтым, фары машин мигали — нервно, нервно. Петербург снова оказался не готов к снегопаду, и волнение его дрожало бледно-розовыми тенями в каждом забелённом блестящей крошкой проулке. Беня разглядывала их прищурившись. Вот хозяин крошечного «опеля» пытается короткой щеткой освободить машину из снежного плена, а вот женщина в красном пальто не по сезону смешно поскользнулась на мосту, выругавшись басом, а в окне дома Никитина — хмурый дед, вдруг высунул голову из окна, в одну затяжку втянул сигарету дрожащими губами и снова скрылся в тепле. За весь путь от Московского вокзала до Крюкова канала Беня не встретила ни одной снегоуборочной машины.
Завтра все это смоет январским дождем. И затянувшаяся рождественская сказка превратится в грязевые потоки.
Беня стояла у желтой уставшей стены галереи Никольских рядов. Таксист высадил ее в неположенном месте и вернулся на Садовую, чтобы врасти обратно в огромное тело пробки. Кто-то тревожный давил на автомобильный гудок без перерыва. Беня прикрыла глаза. До дома еще далеко. Но в «солярисе» было душно, страшно и матерно. А ногами так хотелось хотя бы пару шагов пройти по Покровскому. «На Покровский остров нужно входить спокойно. Как под покров, понимаешь?» — так говорила Верка, когда в первый раз показывала Бене Коломну.
Беня перешла Старо-Никольский мост, держась за скользкие зеленые перильца. За спиной схлопывался снежный апокалипсис, бился растянутый красный шарф, терялись в снежном полотне неясные воспоминания о поездке в Москву. Вернулась, вернулась, домой. Однажды сделав выбор — Петербург или Москва, мама или папа, Вера или сомнения — всегда будешь страшиться ошибки. Что, если когда-то ты сама себя обманула? И здесь на самом деле нет ничего, кроме болота? Ни старых домов, ни тесных улочек, ни мостов, уводящих тебя всегда на другой берег, всегда не на тот? Только болото и вязнущая в нем Беня. Наверное, такие мысли приходят в голову любой женщине за тридцать, и совсем неважно, в каком городе она находится.
Беня — оскалившаяся лиса, летящая по снегу, — позволила внезапной суете нести себя вперед, не замечая людей, сугробов и тяжести рюкзака. В глубину. Через пешеходный переход, мимо «Пятерочки» и вперед по каналу Грибоедова. Привет, Покровский, пока, Покровский. Могилевский, Исидоровская, Синагога, Лютеранская, привет, привет. Привет, Декабристы, старая просека через лес и болото, дорога любви царя к царице. Сотни шагов, тысячи, великие тысячи. Колено начало неприятно ныть.
Коломна не менялась. Никогда. Можно уехать, вернуться, влюбиться, постареть, снова влюбиться, умереть тысячу раз, но здесь все оставалось в ожидании. И каждый раз Беня трепетала от мысли, что большая и темная Коломна — это теперь и ее логово, не только Верино, и оно всегда ждет. Вера не любила, когда Коломну называли Маленькой Венецией. Коломна была больше этого сравнения, ее корни были темнее и мшистее, а улицы полны плача и призраков, то есть любви, и только. И Беня принимала это. Здесь не было золота и прилипчивых артистов в костюмах царей, не было притворства и тесноты — только тонкий запах ладана и эхо плохих стихов, в глубине, в самой сердцевине, которая не всем и не всегда. Роман в романе и город в городе. Сердце в сердце.
Надо было все-таки остаться в такси. Ноги гневались.
Первый дом стоял в глубине, но не прятался. Огромный, рыжий, строгий, он чуть отступил во двор, чтобы этим шагом выстроить для себя пространство сцены и безраздельно завладеть вниманием прохожих. Беня прошла за калитку. Рядом с его величеством ютилась смешная розовая кирпичная стена, безуспешно пытавшаяся прикрыть от посторонних глаз мусорные баки и чью-то оставленную жизнь — комод с открытыми дверцами, кривой стол и коробку с отсыревшей бумагой. Тут же валялось перевернутое мусорное ведро. Беня прошла мимо.
В каменной рыжей крепости открылись два сквозных прохода, ведущих во внутренний двор. Беня всегда выбирала правый, а Вера — левый. Повинуясь движению изгибающейся змеей арки, лиса вошла в маленький дворик. Здесь уже ничего не напоминало о суровости фасадов — даже стены были выкрашены в типичный для Петербурга грязно-песочный цвет.
Во дворе Беня нырнула в следующий проход, укрытый еще одним огрызком стены. И тополями — для надежности. Случайный прохожий — а таких здесь не бывало — решил бы, что за стенкой тоже стоят мусорные баки. Но там темнела арка, в которую Беня проскользнула.
Единственный путь наружу остался за спиной. Между небом и землей висели редкие снежинки, и уличный фонарь ловил их световым языком. Сквозь сугробы петляла заботливо расчищенная тропинка к маленькому дому-флигельку в два игрушечных этажа. Сердце сердца. Шкатулка с тройным дном.
На углу дома-пристройки болталась вывеска с названием улицы и номером — ноль. Первая цифра давно стёрлась, потому что не была никому нужна. Когда-то у этого домика и вовсе не было никакого номера. Флигель — бывшая дворницкая, дом домовых, — в нем не нуждался, хоть и пробыл в статусе пристройки совсем недолго. В советское время из дворницкой собрали домик на две двухэтажные квартирки в несколько комнат, в которых жилось тесно, темно, но статусно. Чудесами времени все эти крошечные и не очень, разбросанные по бывшей столице флигельки превращались во что-то новое. В башнях, где раньше жили прачки, селили работников фабрик, новые богатые владельцы перекраивали каретные сараи в безвкусные особняки или уютные мастерские скульпторов, но чаще — в склады и бытовки. Бене казалось чудом, что Верка сохранила свою квартиру. Она не могла припомнить другого похожего здания поблизости. Флигельками была богата Петроградка. И Васильевский. В Коломне же все было скромнее. Конечно, поначалу Бене казалось странным, что кто-то вообще соглашается на подобную жизнь: перебои с электричеством, проблемы с водой, вечный ремонт и разваливающаяся лестница, но потом и она научилась любить это место. Особенно после того, как Верка согласилась на авантюру с кофейней.
Подойдя ближе, Беня заметила снятую со стены вывеску. Кто-то прислонил ее к дверному косяку, будто бы временно, будто бы хотел забрать позже. Но забыл. На вывеске было написано от руки «Верочья Кофейня». Беня нахмурилась.
Сама парадная напоминала узкий вертикальный гроб. Там стояли деревянные санки, несколько потрёпанных велосипедов разного размера, металлическая корзина для зонтов и открытая коробка с отсыревшей макулатурой. За горой вещей блестел крупный амбарный замок на двери в подвал. Бене нравилось придумывать истории о предназначении подвала. Может, до Революции здесь хранили золотые слитки и украшения? Прямо под тёплым боком у спящей прачки. В стене напротив виднелись еще две двери — в кофейню и в жилую часть первого этажа, принадлежавшую раньше соседям слева.
Из сердца гробовой парадной росла хлипкая лестница. Беня пронеслась по щербатым ступеням наверх. Домик отчаянно нуждался в реставрации. Но ждал его только снос и расселение жильцов, против чего Верка боролась изо всех сил.
Верхняя прихожая была короткой, плавно вливающейся в круглую комнатку-коридор, разделявшую собой две комнаты второго этажа. На стенах висело большое зеркало в окислившейся временем раме, бумажные гирлянды и несколько маленьких фонариков. Все это изобилие не прятало уставшего вида старых обоев с розами и соловьями, а только усиливало его. Беня на ходу выскочила из мокрых ботинок и, не дожидаясь усталости тела, которая непременно возникает в тепле после долгой зимней прогулки, бросилась к плите — поднимать крышки и дышать Веркиным варевом.
— И что с вывеской? — крикнула она.
Вера молча стояла у плиты. Казалось, ее фигура растет прямо из пола. Или сразу из земли, сквозь первый этаж, фундамент и старый паркет. Фигура медленно замешивала в алюминиевой кастрюле колючий копченый дым.
Настоящая большая кухня была заперта внизу, на половине кофейни. Вера редко пользовалась двухконфорочной плитой, оставшейся от трудных времён, когда им с Беней приходилось ютиться на втором этаже. Когда-то здесь же стоял духовой шкаф и холодильник, ходить тут было сложно. Зато теперь круглое пространство между комнатами превратилось в маленький уютный закуток, где Вера готовила только самые нужные перед сном вещи — какао или теплое молоко.
Дым полз по дому и заполнял собой его кривое пространство. Из-за него — или из-за догнавшей Беню усталости и разморенности — все виделось ей смазанным и неблизким. Дым забивался в щели, проникал в самые узкие просветы в оконных рамах, забирался в замочные скважины и дыры в полу. Он густел. Не осталось ни одной возможности просочиться в теплый кокон дома извне. Посторонний шепот, гул запоздавших трамваев, шаги любопытных прохожих, чертовы визги — все это осталось там, снаружи. Дым законопатил пути в уютное жилище над кофейней сразу по Бениным следам.
Беня стянула промокшие носки и бросила их прямо перед собой.
— Ты чего тут накумарила?
Вера наконец выключила плиту, повернулась и сняла дурашливый короткий фартук в горошек. Вере — высокой, темноглазой, со строгой складкой больших губ — этот фартук совсем не шел. Она села у стола, освещенного единственной зажженной лампой, и принялась толочь красный перец и гвоздику в крошечной ступе.
— Увлеклась, — скупо ответила Вера. Голос у неё был бархатный, альтовый, грудной. Беня часто шутила, что таким голосом должна говорить печка в сказке «Гуси-лебеди».
Беня села напротив Веры и расстегнула, наконец, пальто. Она вытянула вперёд босые ноги и подвигала замёрзшими пальцами. Жар от медленно остывающей плиты приятно покусывал покрасневшую кожу. Снежная вода собралась лужицей под Бениным стулом.
— Так, а с вывеской что?
— Сняла.
Беня закатила глаза.
— Почему сняла? — нарочито терпеливо спросила она.
Не дождавшись ответа, Беня вскочила и принялась ходить кругами, включая крошечные лампочки, раскиданные по всей кухне.
— Сидишь тут в темноте, как…
Нужное слово не находилось.
— Я сняла вывеску, потому что у нас могут быть проблемы из-за нее.
Вот вечно она так. Проблем ещё нет, но Вера уже подстраховалась. Беня не могла обвинять подругу в излишней тревожности, Вера вовсе не была тревожной. Но иногда Бене казалось, будто в Вере есть какая-то стылость, недвижность, обманчиво замершая в тени злость, готовая при этом броситься на любую угрозу перемен всеми своими лапами и когтями, откуда бы угроза ни ощущалась. Даже если от аляповатой вывески на доме, в котором по документам не было никаких кофеен. И Бене совсем не хотелось сталкиваться с такой Верой. Безжалостной Верой. Беня просто согласно кивнула.
Пройдет пара дней, Вера расслабится, и вывеска вернется на место. Беня обшутит это. Как всегда. Веру нельзя переубедить, Веру можно только переждать. До знакомства с Верой Беня не представляла, что в ней самой — молочной реке с пузырьками — столько терпения. Может, бог выдает каждому, кто сталкивается в своей жизни с Верой, дополнительную порцию терпения. И если в прошлом Беня не могла похвастаться и жменькой, то теперь могла раздавать свое терпение другим людям.
— Ну ладно. Пойду занесу.
Беня включила последнюю лампу под тонким бумажным абажуром. Воздух в квартире больше не был густым. Беня всунула едва согревшиеся ступни в мокрые ботинки и вышла на лестницу. В парадной было темно.
Она постояла у выхода, втягивая ноздрями острый и обманчивый запах зимы. Беня различала в нём нездоровую сладость и передёргивалась — отчего-то казалось, будто так пахнет болезнь.
В поездке Беня навещала отца. Он жил один и пока справлялся с напастью сам. Отец знал, как пользоваться сервисами доставки, с ковидных времён не выходил без надобности из квартиры. Конечно, Беню тревожило отцовское одиночество, но тот убеждал ее, что на книжных полках ещё много всего интересного, а интернет вряд ли отключат в ближайшее время. И Беня верила. Проблема была совершенно в другом.
Он не сразу вспомнил Веру. Беня чувствовала, что момент, в котором отец перестанет вспоминать вовсе, стремительно приближается, несётся прямо к ней, через расстояния между городами. Ещё чуть-чуть и этот момент разобьет ей лицо, разобьет его на мелкие-мелкие осколочки, из которых её отец уже никогда не сможет собрать в памяти нужную картинку — так выглядит моя дочь и я знаю, что люблю ее.
Беня боялась. Поэтому сил на споры с Верой у нее уже не было.
Где-то на Банном мосту завыла собака.
Беня занесла в дом вывеску, выдохнула и снова вытянулась вперед и вверх, оскалилась и побежала наверх.
— Все, сегодня спи спокойно, вывеска в доме. Но завтра все равно работаем!
Вера улыбнулась.
— Кофе?
— Ага.
Сначала вывеска, потом кофе, потом — обсудить завтрашнее меню для кофейни, потом — позубоскалить о соседях. Что угодно, лишь бы не говорить: «Я возвращаюсь домой, я уезжаю к отцу».