Сейчас уже невозможно вспомнить, кто из нас придумал это первым — ты (пятый этаж, дореволюционная печь в твоей спальне, книжные шкафы с чернеными в глянс торцами в спальне твоих родителей и предмет моей бесконечной зависти — печатная машинка «Ундервуд», всегда прикрытая вязаной крючком салфеткой) или я (третий этаж, привидение, которое видела только бабушка, и предмет твоей бесконечной зависти — граммофон His Master’s Voise с коллекцией винила — в спальне моих родителей), вот только именно с тобой мы столкнулись, стоило мне впервые выйти за порог новой, вернее, бывшей бабушкиной квартиры, мне срочно нужно было рассказать хоть кому-нибудь о привидении, в существование которого, разумеется, никто кроме меня и покойной бабушки не верил. «Привет», — сказал ты, и я тоже сказала «привет», потому что сразу поняла, что ты очень хочешь услышать про мое привидение, и выложила эту историю прямо там же, в подъезде, сидя на деревянном бабушкином сундуке, в котором мама собиралась хранить картошку. Ты выслушал меня со всей серьезностью, не отвлекаясь даже на ведро с мусором, все это время болтавшееся в твоих руках — до тех пор, пока с пятого этажа не понеслись увесистые напоминания об этом самом ведре, только уже пустом, и мы конечно пошли опустошать его вместе: привидение тактично скользило между твоим правым и моим левым плечом.
В четырнадцать кажется, что все в тебя влюблены, а ты влюблена во всех. Я приходила к тебе, чтобы вернуть книги, ты ко мне — чтобы слушать пластинки. Я была влюблена в тебя и книги твоих родителей, ты — в меня и пластинки моих родителей. К тому же, все еще надеялся увидеть привидение, но ему требовалось время, чтобы привыкнуть к новым жильцам, поэтому оно предпочитало отсиживаться в сундуке.
Мы оставались дома одни и выключали весь свет, кроме гирлянды на елке и одного торшера. Сидели рядом и слушали «Sugar Man». Мы слушали снова и снова: валил рождественский снег, твои и мои родители гуляли по Невскому, привидение покачивало штору — возможно, ему осточертело слушать одно и то же, но мы делали вид, что ничего не замечаем, и заводили пластинку по новой, мы были влюблены в нее, блуждая взглядами по лепнине потолка, но даже случайно ими не пересекаясь.
— О чем эта песня? — спросила я.
— О сахарном человеке, — ответил ты. — Который причина исчезновения всех вопросов, потому что у него есть волшебные серебряные овечки.
— Сахарный человек, ясно, — сказала я. — Знаешь, кто живет на третьем этаже?
— Не-а, — ответил ты.
— Ш-шу, — ответило привидение.
— Хочешь, узнаем? — предложил кто-то, то ли ты, то ли я.
— Хочу, — согласился кто-то, то ли я, то ли ты.
Мы придумали позвонить в дверь, спрятаться пролетом выше и посмотреть, кто откроет, но заставлять хозяина квартиры подниматься с теплого кресла и открывать дверь просто так показалось нам слишком подло, поэтому мы стащили из родительского серванта коробочку с крошечными бутылками ликеров, привезенную папой из Риги, и решили, что с ней не обидно.
Мы поставили свой подарок под дверью и кто-то, то ли ты, то ли я, нажал на кнопку звонку. Взлетев по ступеням на твой этаж, мы зажали друг другу рты, стиснулись плечами и начали смотреть.
Дверь приоткрылась. Появившийся оттуда человек с сахарно-белоснежными бровями, волосами и бородой покрутил головой по сторонам, затем взглянул вниз, шустро схватил нашу коробочку и расплылся в широкой улыбке. Зубы у него оказались белыми, как рафинад.
— Привет, — сказал он.
— Ш-шу, — ответило привидение.
— Я тебя ждал, чего не появлялось? — сказал он.
— Ш-шу, — ответило привидение.
— Из Риги? — спросил он.
Привидение промолчало. Оно не знало, откуда мой папа привез эти ликеры, а само никогда не бывало нигде, кроме Москвы.
— Ну, заходи.
Как только дверь за ними захлопнулась, мы с тобой уставились друг на друга, позабыв о том, что рты уже можно не зажимать.
— Фуф-фуф, — сказал ты, и только тогда я убрала руку. — Шугамэн!
Дверь квартиры на третьем снова отворилась, и на коврике перед нею появилось нечто крошечное, подаренное нам взамен.
Сейчас уже невозможно вспомнить, кто из нас придумал это первым — что в подъезде можно целоваться.
На коврике лежала маленькая серебряная овечка.