Уже неделю каждая вторая сториз у моих друзей — «последнее фото в России». На моем последнем фото выцветшая лужайка, светотень, опавшие листья. 20 сентября — в тот день стояла отличная погода, и в обеденный перерыв я решил прогуляться в парке. Я только что договорился с другом снимать квартиру в Москве: ему был нужен сосед, а мне — возможность отвлечься и сменить обстановку. Новая компания позволяла работать удаленно, и к тому же в Москве мы собирались делать спектакль с театральным проектом, где я участвовал. Я щурился на осеннее солнце и думал, что жизнь — это все-таки не «живи сегодняшним днем», жизнь — это планы, надежды, мечты. На следующее утро в России объявили частичную мобилизацию, и погода испортилась. Я смотрю на это фото, но все-таки не выкладываю его: не вижу смысла. Мой отъезд — не повод для гордости и не политическое заявление. И одна фотография ничего не объяснит.
Первый раз решение об отъезде я принимал в марте. Тогда я работал в крупной международной компании, и нам предложили релокацию в одну из стран СНГ. Я согласился. Вообще о переезде я думал уже давно: если ты гей и живешь в России, то думаешь об эмиграции примерно раз в неделю, потому что настолько часто ощущаешь себя вырезанной сценой из фильма. Например, удаленным в российском прокате титром из «Рокетмена», в котором говорилось, что Элтон Джон нашел свою любовь, вышел замуж и воспитывает детей. Я всю жизнь прожил в Туле, но часто бывал за границей, и еще чаще — в Москве. Я ходил в московские театры и на бродвейские мюзиклы, гулял по Гайд-парку и обедал в пабах с радужными флагами. Этих вылазок в большой город и большой мир мне хватало, чтобы возвращаться домой, где были друзья и родители, и делать здесь что-то важное. Но в 2020 случился ковид, границы закрыли, и остался только маленький мир Тулы. А 24 февраля 2022 не стало и мира. Я согласился уехать.
О начале мобилизации я узнал на работе. В офисе все нервно шутили, и, кажется, никто до конца не мог поверить, что это происходит в действительности и коснется кого-то из нас. Вечером я приехал к родителям, и они перечислили мне все причины, по которым я на фронте не нужен. Ночью, вернувшись в свою квартиру, я вышел на балкон и долго смотрел на Тулу: с восьмого этажа весь город как на ладони. Это был не просто маленький мир, это был мой мир, и я честно хотел сделать его лучше. В тот день я так ничего и не решил.
В марте, пока мы ждали инструкций по релокации, я чувствовал, что каждый день с чем-то, с кем-то прощаюсь. Мне всегда казалось, что я по натуре одиночка и разлуку с друзьями перенесу легко. Но было совсем не легко, а я ведь еще никуда не уехал. Абсолютно все в моем окружении были в растерянности, все чувствовали одно и то же. Мой друг поставил в своем магазине издательские цены на антивоенные книги. Еще один друг вышел на площадь и отсидел пять суток. Мы писали посты, потом удаляли посты. Мне хотелось обнять каждого. Я устроил что-то вроде прощальной вечеринки, поставил фильм «Гордость» — о том, как ЛГБТ-активисты объединились с бастующими уэльскими шахтерами и что-то изменили. Мы были все вместе и ничего не могли изменить. Так прошло три недели, а потом компания, где я работал, просто закрыла российский офис. Никого не релоцировали. Уезжать самостоятельно я не стал.
На четвертый день мобилизации я, ни с кем не советуясь, купил билет до Еревана: понял, что больше не понимаю, зачем здесь оставаться. И все равно успел передумать еще раз десять. На работе обещали помочь, если будут технические проблемы с удаленкой. Маша, с которой мы пять лет делали в Туле независимый театр, сказала: «Все правильно!» — и обняла. Женя, мой несостоявшийся сосед, которому мобилизация не грозила по причине казахстанского гражданства, написал в конце нашего разговора: «Ты совсем приуныл, Антон». Родители опять привели десяток аргументов, почему мне ничего не грозит, но в итоге отвезли меня в аэропорт, как отвозили раньше, когда я летал в отпуск. Я прошел паспортный контроль. Выдохнул. Купил кофе. Вылет задержали на сорок минут. В очереди на посадку мне запомнился мужчина, который говорил в телефон: «Мама, ты не понимаешь!» — одну эту фразу, снова и снова.
В аэропорту Еревана меня встречает Нина — хорошая подруга, чья компания успешно релоцировалась полгода назад. Она разрешила мне пожить несколько дней в ее квартире, пока я не найду жилье. Ночь по-летнему тёплая, и мы сидим на ее балконе до пяти утра, разговаривая о России, об Армении, о всех наших планах, которые рухнули в этом году. Под нами — широкий проспект, по которому даже в этот час гоняют автомобили. С утра я работаю, а в обед выхожу на улицу — и сразу попадаю под обаяние этого шумного, но одновременно спокойного в своей будничной суете города. Чувствую, как хорошо вдруг побыть посторонним, непричастным тревогам и заботам этого чужого места. Как здорово, вместо страха и ступора последних месяцев, иметь список понятных дел: обменять деньги, купить симку, позвонить риэлтору.
На третий день в Ереване, когда я осматриваю очередную квартиру, мне звонит шеф. Выяснилось, что на моем проекте работать из Армении нельзя: политика заказчика. Но выбор у меня есть: остаться без работы, вернуться в Россию или срочно вылетать в Казахстан, откуда работать можно. Вернувшись к Нине, я пересказываю ей новости. Она на мгновение задумывается, а потом объявляет: «Пошли в бар, все решишь завтра! Сегодня все равно пятница». Я слабо протестую, но желание отложить новые судьбоносные решения до утра берет верх. В баре Нину встречают другие знакомые из России, прилетевшие раньше меня. Мы пьем самбуку и смеемся, словно все самое страшное уже позади. Каждый хочет рассказать свою историю, и я тоже становлюсь одной из историй — историй про тех, кто что-то решил и возможно ошибся, а возможно нет, но сегодня пятница, и можно жить пятницей.
Утром я звоню Жене, как единственному среди моих друзей эксперту по Казахстану. Я боюсь, что он до сих пор обижен на меня за то, что я не стал его соседом. Я боюсь, что он скажет мне возвращаться. Но Женя в восторге: «Казахстан — лучшая страна на Земле! По крайней мере среди тех, куда пускают без визы». Правда, сам Женя несколько лет назад переехал из «лучшей страны» в Москву из-за отношения казахского общества к ЛГБТ. После я звоню шефу и еще раз обсуждаю все варианты. Потом покупаю билет и иду гулять по Еревану.
Вечер четверга, и в баре почти пусто. Играет лаунж. Я пью сидр за стойкой, когда двое ребят — москвичи — предлагают мне поиграть в настолку. Мы берем «ИлиТо» — игру, где нужно выбирать одну из альтернатив и объяснять свой выбор. Я играл в нее на этот Новый год с Женей. «Что бы вы выбрали: всегда жить в одном месте или постоянно переезжать?» За две недели в Алматы я снял квартиру, сходил в кино (и никто не вырезал из фильма мимолетный поцелуй двух девушек), нашел автомат по продаже воды и этот ЛГБТ-бар. Здесь с моего балкона виден большой тенистый двор, где после обеда всегда галдят дети. «Что бы вы выбрали: всю жизнь жить с родителями или всю жизнь жить одному?» Москвичи — они пара и собираются дальше ехать в Турцию — так долго думают над каждым вопросом. Я отвечаю быстро, но не всегда то, что отвечал десять месяцев назад. А я тогда еще подумал, что в эту игру будет неинтересно играть второй раз. «Что бы вы выбрали: каждый день забывать всю прошлую жизнь или знать всю свою жизнь наперед?» Все, что я сейчас знаю наперед, — что в субботу иду в местный театр. С его актерами дружит Маша, она просила передавать им привет. «Что бы вы выбрали: возможность вернуться в прошлое или отправиться в будущее?» Я выбираю сейчас: этот вечер, это место. В одном сериале герой — чернокожий гей, первый раз оказавшийся в гей-баре, — произносит: «Мне не нужна революция. Я просто хочу место, где можно выпить и на минутку расслабиться». И хозяин бара ему отвечает: «Так в этом весь смысл!» Я фотографирую барную стойку со старомодным светильником и блестящими в его свете стаканами, выкладываю фото вместе с цитатой из сериала в сториз. Бар закрывается, мы прощаемся с москвичами. Из такси я пишу Жене: «Я тут квартиру снял за огромные деньги, мне очень нужен сосед».