С

Святой Бенедикт покидает Рим

Время на прочтение: 4 мин.

Яркий, до боли слепящий свет стоял в глазах у Бенедикта, пока он, спотыкаясь о стыки между камнями, шагал по Аппиевой дороге в сторону одноименных ворот. За спиной разверзся зев Большого цирка, обдавая жарким от пропитавших его за века воплей восторга и смерти воздухом, делая почти невозможной всякую попытку отдалиться от его нечеловеческой гигантской пасти. Первая поездка в Рим, с отцом, сестрой и кормилицей. Отец, как всегда, отлучился по делам, кормилица с сестрой стремятся к какой-то непостижимой цели, опережая его шагов на двадцать. Запах ослиной мочи. Слабо выносимое величие с обеих сторон дороги.

Вероятно, через год его отправят сюда учиться: риторике, искусству управлять людьми и чему-то еще подлинно римскому, что только предстоит понять — но уже сейчас это что-то приводит в сильное движение жизненные духи. Свет в глазах вдруг натолкнулся на громаду тени: похоже на одну из гробниц, выстроенных в те времена, когда почему-то считали, что тому, что остается от нас после смерти, нужно так много места. Мы же теперь — христиане, мы знаем, сколько причитается телу, а сколько — духу. Надобно теперь строить для духа, но учиться мастерству зодчего лучше всего именно здесь, в Риме, который до сих пор побеждал и умерщвлял дух красотою материи, и всё-то здесь замешано на крови и силе, но кто-то ведь должен взять это всё — и очистить, и воздвигнуть новое величие — тем более сейчас, когда всякий может безнаказанно славить Господа. Искусство строительства и управления — надписью на мраморе явилось Бенедикту — строительства Града Божия и управления духом, вот что зовет меня в этом городе. Господи, не дай потерять уверенности…

Две женские фигуры, от которых он все больше отдалялся, вдруг нырнули в какую-то темную низкую арку на обочине и скрылись, будто бы уйдя под землю. Бенедикт устремился было за ними, вспомнив разговор о катакомбах, но выглянувшее за поворотом стены солнце на миг затмило зрение и заставило его остановиться посреди залитой сиянием дороги — наверное, поэтому кто-то, похожий на погонщика ослов, участливо спросил: «Куда идешь, господин?» И тогда Бенедикт открыл глаза и ответил твердо: «В Рим, добрый человек, я иду в Рим».

***

Тремя годами позже обожженный римским непобедимым солнцем, но еще не святой Бенедикт из рода Анициев, ученик риторической школы, сидел с приятелем под портиком на форуме Траяна и полурассеянно-полусосредоточенно разглядывал купленную неподалеку на рынке лепешку. 

— Знаешь, Аврелий, — сказал он, едва повернув голову к склонившемуся над какой-то рукописью однокашнику, — а ведь храм Юпитера на Капитолии уже полвека как стоит в развалинах.

— Бенедикт, мы каждый день ходим мимо него в библиотеку. Не мешай мне читать.

— Развалины, Аврелий. Мы тщетно ловим тепло в едва выкачивающих последнюю римскую воду термах, молимся, склоняясь к мраморам язычников, становимся их частью, частью старого мира, преодоленного Христом. Здесь все завалено обломками жизни без Бога — не знаю, сможем ли мы… смогу ли я…

Аврелий явно не слушал, а Бенедикт непримиримо поджал чуть выступающую нижнюю губу и вдруг спросил: 

— Вот ты — ты римлянин или христианин?

— Да разве это не одно и то же? — резко и негодующе вскинул наконец голову Аврелий. — Пора мучеников прошла, Бенедикт, препятствий для счастливой христианской жизни больше нет, и лично я намерен применить всю постигаемую мною теперь языческую и христианскую премудрость при равеннском дворе. И тебе советую оставить пустые мысли, время дорого!

О том же ему толковал и отец, отправляя его в Рим, на то уповал и он сам все эти годы. Но совсем не то просыпалось в его сердце после вечерней молитвы, когда перед сном касалась его волос цвета зерен овса рука кормилицы. Разве у этого может быть что-то общее с ненасытным оскалом Капитолийской волчицы, еще не до конца омывшей клыки от крови первых христиан? Верно, мы уже не мученики, но ради чего лилась эта кровь и представали пред Богом их души? Ради того ли, чтобы, перенеся имперский двор в Равенну, мы продолжали делать вид, что сошествие Господне на землю навсегда переменило наши жизни?

Однако теперь потерян и Аврелий, даже он не понимает, что не влить новое вино в ветхие мехи. Вот его далекая уже фигура с несколькими свитками в руках проявилась было среди древних арок и растворилась в них. Непостижимо: они вместе учились, как строить мысль и речь, как вразумлять людей, как жить по-христиански и толковать Слово Божие — но как соединить всё это вместе в одну жизнь, понимали слишком по-разному. Вчера верная сестра Схоластика увещевала: «Бенедикт, вспомни, для нас истинная молитва всегда была важнее премудрых речей прошлого». Увлекшись мыслями, путаясь в слишком длинном паллии, он почти бежал вниз к Палатинскому холму, мимо Цезаря, Августа, Нервы, наконец, Арки Константина, одержавшей триумф над самими древними триумфаторами, маршировавшими когда-то по окольцованной ею дороге. Нет-нет, дело именно в новых мехах. Но отказаться совсем от Рима, на проповедь которому положил свою жизнь один из лучших его граждан? Сжавшиеся под плащом пальцы нащупали заткнутые за пояс извлечения из Квинтилиана, которые заучивали в школе вчера. Так ли, Господи? Всё, что осталось от великой прежде империи — достояние разума и языка, лишь его удастся спасти, лишь его можно унести с собой? Небо над взвившимся ввысь взором Бенедикта выпустило из серого облачного омута, закрутившегося вокруг солнца, слабый луч и качнулось навстречу.

Он пал наземь и молился, один во всем Городе, кто знал, что Город должен быть покинут. Рука сжимала холодный обломок колонны, отягчавший молитву. В амфитеатре Флавиев зияла дыра от последнего нашествия вандалов. Время застыло в трепете перед новым столетием. 

«Пойми, Бенедикт, — сказал он наконец сам себе (или это говорил с ним Дух Святой?), —  этот мир разрушен. И так нужно, потому что так задумал Господь. Оставь эти камни. Ты уже умеешь строить для духа». 

Через два дня Бенедикт стоял у развалин виллы Нерона в Сублаке и смотрел на с трудом поднимающиеся к небу неровные стены гор. Он еще не знал, что на одном из уступов также стоит и ждет его человек, уже проделавший такой же путь до него, и человек этот — монах  Роман, новый римлянин.


Иллюстрация: Нероккио Де Ланди. Святой Бенедикт

Метки