Высокий худощавый юноша шел по Невскому проспекту, и был он оживлен и весел, как и все праздные гуляки в этот майский вечер. Да и о чем можно всерьез грустить в восемнадцать лет, когда ладится учеба, впереди поездка к морю, каникулы, да что там каникулы — впереди целая жизнь. И хотя он не совсем еще понимает, что такое жизнь, но все же чувствует, что это здорово, все же готов окунуться в нее с головой.
Дует с Невы первый по-настоящему теплый весенний ветер, треплет волосы, затекает за ворот рубахи, раздувает полы пиджака, приносит с собой запах воды и балтийского простора, и в этом ветре что-то чувствует он: силу и напор своей юности, ожидание нового и неизведанного, причастность какой-то тайне, а какой именно, он и сам еще не знает. Вся жизнь — как чистый лист бумаги, и долго-долго еще писать ему на этом листе; что-то перечеркнётся, что-то будет скомкано и брошено в печь, а что-то навсегда останется вписанным в книгу жизни.
Миновав Дом Актера, он остановился возле небольшого кафе. Три ступеньки вниз, сразу налево, прямо у окна небольшой столик с двумя стульями; здесь неделю назад он впервые увидел ее, сидящую за чашкой кофе с пирожным. Он подошел, попросил позволения сесть рядом, а она разрешила, хотя в зале было полно свободных мест. Он пил свой американо и украдкой разглядывал ее. На вид ей было немногим меньше тридцати. Было в ней что-то привлекательное: черные слегка вьющиеся волосы свободно падали на плечи, взгляд карих глаз был, казалось, насмешливым, под черной блузкой вырисовывались небольшие упругие груди. Он украдкой взглянул на стройные ноги в узких лодочках, прикрытые до колен клетчатой юбкой, и у него перехватило дыхание. Они нечаянно о чем-то заговорили, и он испытал сладостное, щемящее чувство, лишившее его с этого мгновения сна и покоя. Прощаясь, она оставила ему свой адрес и номер телефона, и он обещал позвонить и зайти в гости, а она улыбнулась и назвала его обманщиком. Он и правда думал, что все это лишь шутка, случайное знакомство. Он никогда бы не решился идти по этому адресу, если бы не зонтик, случайно оставленный ею на спинке стула. И сейчас он держал в одной руке цветастый желтый зонт, в другой — листок бумаги, исписанный красивым женским почерком, и казалось, что его мучают сомнения. Наконец, он опустил записку в карман и направился в сторону Литейного проспекта.
Двор-колодец, старинный подъезд, третий этаж, стальная коричневая дверь. Он нажал на кнопку звонка, короткое ожидание, и он снова увидел ее. Синие джинсы, обтягивающая яркая блузка, недорогие сережки, но все ей идет, все подчеркивает достоинства хорошей фигуры.
— Здравствуй, Михаил! Не думала, что ты придешь.
— Ты забыла. — Он, смущаясь, протянул ей зонт.
— Ах, это… Надеюсь, ты пришел не только из-за него! Проходи. Да ты стесняешься?! В кафе ты был смелее!
Она звонко рассмеялась, показав два ряда идеально ровных белых зубов, и Михаил подумал, что грусть и веселость как-то сочетаются в ней, неожиданно сменяя друг друга.
Большая комната с высоким потолком, давно требующая ремонта, небогатая мебель, но все очень чисто и опрятно. На туалетном столике, между флаконов с духами и статуэткой трехпалой жабы с монетой во рту — фотография в рамке. Он сразу узнал ее, хотя на снимке она была значительно моложе — совсем девочка. На небольшом овальном столике — бутылка полусладкого аргентинского, три мандарина и пара яблок в стеклянной вазе.
— Хочешь выпить? — спросила она, доставая посуду из старого дубового серванта.
Не дожидаясь ответа, сама наполнила бокалы, посмотрела на свет на рубиновое вино.
— Ну что же, за нас, за нашу встречу!
— За нас, — согласился он, и ему на мгновение стало страшно и захотелось удрать.
Во рту сладкое послевкусие от вина. Разломил мандарин — резкий аромат. На сердце тоже что-то сладкое и неверное. Она с интересом смотрела на него, и промелькнула в ее чертах жесткость и решительность, как у человека, привыкшего добиваться своей цели.
А через мгновение Михаил почувствовал, как ее шелковистые волосы щекочут его лицо, увидел ее жаркие губы совсем близко, почувствовал вкус мандарина на своих губах, а затем все закружилось и утонуло в каком-то тумане.
— Ну что, первый блин комом, — выдохнула она, откидываясь на высокую белою подушку.
Со двора доносились громкие голоса подгулявшей компании. Где-то поблизости забулькала вода в батареях. Комната погрузилась в вечерний сумрак, и она включила торшер. Они лежали рядом на тахте, и Михаил видел, что ее тело было таким же, как он себе и представлял — словно выточенным из слоновой кости. Своего тела он стеснялся и прятал худые голые ноги под пледом.
Ее звали Мариной. Она рассказала про своего бывшего мужа, бросившего ее, когда случилась внематочная беременность, оставившая безобразный шов по низу живота. Как шла по больничному скверу, тихая и опустошенная, когда врачи вынесли ей приговор, сказав, что детей иметь она уже не сможет. После этого муж и ушел. Она училась на биофаке, но ушла с четвертого курса после замужества. Теперь работала в большом зоомагазине, где пернатые и хвостатые подопечные заменяли ей общение с людьми, которых она не умела любить. Она была скупа на слова и все же была не прочь поговорить о жизни. «Молодой ты еще, жизни совсем не знаешь, — говорила она с горестной усмешкой, — смотри, обожжешься миллион раз». А он, счастливый и несчастный одновременно, не мог понять — обжегся он сейчас или нет.
Она ненавидела мужчин, считая, что все они сволочи, и все же жить не могла без случайных связей. А может, надеялась найти того, единственного? Кто знает? Михаилу вдруг стало ее бесконечно жаль: он увидел, насколько она одинока и несчастна в своей замкнутости.
Закончилась короткая майская ночь, в комнате стало совсем светло, со двора доносился шум отъезжающего автомобиля. Они прощались. В прихожей она прильнула к его губам, гладила непослушные волосы, смотрела в его глаза, словно пытаясь запомнить каждую черточку, затем неожиданно оттолкнула его:
— Ты больше не приходи ко мне.
— Никогда? — опешил он.
— Никогда! Не приходи, не нужно.
Михаил вышел на лестницу. Уже во дворе он бросил взгляд на ее окно, увидел, как она машет ему рукой, и с грустью подумал, что видит ее в последний раз.
Литейный проспект, остановка автобуса, дворник хлопочет на тротуаре, сметая следы вчерашнего праздника. На лавочке сидит старик, опираясь руками на трость, на остановке ждет автобуса женщина с девочкой-пятиклассницей. Дует с Невы тот же, что и вчера, весенний ветер, но что-то чуждое ощутил Михаил в этом ветре, как будто дует он не с Невы, а из неведомого пространства, лишенного жизни. И неуютно стало ему, что-то новое, необъяснимое почувствовал он в себе, исчезла вчерашняя радость и ощущение счастья. Ему казалось, что про него все всё знают: и старик с тросточкой, и женщина, и девочка, и даже дворник с метлой. Знают так, как будто он оказался вдруг без кожи — совсем голый.
— Что же за преступление я совершил? — спросил он сам себя
В ушах звучал ее голос, ее волосы как будто все еще касались его лица, а на губах не растаял еще солоноватый вкус поцелуя.
Подошел автобус, Михаил запрыгнул на ступеньку, закрылись двери-гармошки. Он стоял на задней площадке у самого окна, прижавшись лбом к мутному стеклу, смотрел, как оживает, очнувшись от сна, большой город.