Поймав пару капель дождя языком, Матвей засунул полуразрушенный телефон в задний карман джинсов и прыгнул на свой ковер-самолет. Защищенный пестрым азербайджанским чехлом скейтборд с бешеной скоростью разглаживал помятый тротуар, подгоняемый жилистой ногой. Матвей, которого распирало изнутри от только что полученной новости, так широко растягивал свои потрескавшиеся губы, что ветер неприятно задувал аж в дырку последнего его невылеченного зуба. Он резко свернул на углу Ординарной улицы, которая сливалась в полете в единое серо-голубое пятно. Его глаза выхватили из неброской вывески салона красоты букву У, с окна грузинского ресторана — Р, со свежевыкрашенного фасада отеля — А, которые в голове объединялись в звучное «УРА!»
Матвей пересек в неположенном месте основание треугольного сквера, и, не успев притормозить, со всей дури врезался в стену своего дома в аккурат под мемориальной доской, благо плешивый лепесток вытканного цветка смягчил удар. Прежде чем зайти в парадную, он попытался нахмуриться и собрать губы в трубочку, но надутая конструкция быстро распадалась. К счастью, зуб все же действительно разболелся, и Матвею с его помощью удалось стереть с промокшего лица идиотскую улыбку. Преодолев в два шпагата лестничный пролет, он уткнулся лбом в глазок пахучей двери и изо всех сил вдавил внутрь попискивающий как птенец звонок. Растянувшаяся на батарее потрепанная кошка навострила уши и облизнулась. Никто не открывал, и Матвей гадал, в честь какого созвездия были забиты гвозди в обивочный дерматин. Когда его палец свело от напряжения, Катя с предательским следом от подушки наконец повернула ключ в замке и с порога задала вопрос:
— Что с тобой?
— Да мне что-то плохо, живот крутит.
Страдальческая гримаса, которую Матвей с таким трудом на себя только что нацепил, как качественная маска на тугой резинке, плотно уселась на его лукавом лице, а его скрюченная поза с вдавленной в пупок рукой заставила Катю окончательно проснуться. Она помогла ему раздеться, кинула в угол мешкообразный рюкзак и усадила на продавленный диван.
— Сильно болит? Что ты сегодня ел?
Матвей впервые по-настоящему призадумался, перебирая в голове слойку с лимоном, овощной борщ и иранскую шаверму, но, решив не усложнять, пробурчал:
— Да все как обычно.
Когда Катя получила стопку отрицательных ответов на вопросы про рвоту, понос, лихорадку и потянулась к телефону, Матвей решил, что спектакль окончен. Он попрыгунчиком отскочил с дивана, обхватил Катю за щуплые плечи, закружил ее в победоносном танце и радостно захохотал:
— Купилась! Купилась! Каков я актер!
Катя недоумевающе смотрела на Матвея из-под складчатого лба и вопросительно подняла свои уложенные по последней моде пышные брови.
— Я роль получил! Буду пациента играть! — наконец выдохнул он.
Было видно, что Катя хотела разозлиться. Ее кукольные глаза скучковались, образовав дуло известной Матвею не понаслышке двустволки, нацелились ему прямо в лоб, но ружье дало осечку. Она сперва невольно прыснула, а затем забарабанила своими маленькими кулачками по его животу, давясь от игристого смеха. Не имея ни малейшего желания победить в этой уморительной битве, он стянул свою мокрую футболку и замахал ей перед Катиным носом как белым флагом перед врагом. Вдоволь нацеловавшись, напившись чаю с сыром и залистав до дыр отрытый на книжной полке медицинский справочник бульварного вида, они так и остались ночевать на полу у подножия дивана. То, что Катя заснула первой, Матвей отследил по сползшей в темноту улыбке с ее лица.
До указанного в сообщении адреса Матвей решил добраться пешком, поскольку доска на колесиках не очень подходила к наглаженной твердой Катиной рукой белой рубашке, да и идти было от силы тридцать минут. Яркое дополуденное солнце воскресило на петербургских улицах контрастный мир теней, в переплетениях которого исчезали целые голубиные стаи. Похожие на мокнущие раны лужи, нанесенные вчерашним дождем, постепенно затягивались, обнажая несовершенства старой тротуарной плитки. Ослепленные солнцем люди с полузакрытыми глазами переступали с высохшего островка на островок, лишь на мгновение отражаясь в смиренной глади грязной воды. Матвей дошел наконец до нужного места и наткнулся на ритмичную черную ограду, за которой виднелось ячменно-желтое высотное здание в окружении россыпи одноэтажных корпусов. Он обогнул уже два угла этой решетки, борясь с детским желанием просто перелезть, когда наконец увидел брешь, через которую текла слабая струйка разноцветных людей. Возле калитки висела карта медицинского университетского кампуса, в углу которой вокруг прозрачной чаши обвивалась гладкая синяя змея. Проникнув за ограду, Матвей повсюду выглядывал некоторое подобие съемочной площадки, или как минимум какое-нибудь броуновское киношное движение, но вокруг не было никого кроме стариков в сопровождении одинаковых медсестер. Дверь корпуса номер шесть была распахнута и придавлена к уличной стене половиной кирпича. Внутри стояла колючая тишина и не было видно ни проходов, ни дверных проемов, откуда кто-то мог бы внезапно ее сокрушить. Матвей уже схватился за телефон, чтобы уточнить у агента, по верному ли адресу он пришел, когда стена напротив входа распахнулась, и из нее вышел низенький высохший человечек с большой головой, которую украшала изящно уложенная шапка волос, превосходившая по белизне накрахмаленный врачебный халат:
— Добрый день’с! Это вы’с Матвей?
Матвей кивнул и поспешил уточнить:
— Здесь проходит репетиция?
— Какая уж тут репетиция? Скорее’с, симуляция’с, так сказать’с, реальной жизни’с.
Оценивающе взглянув на Матвеев живот, человечек продолжил:
— Итак, вы’с сегодня Иванов Петр Петрович, сорок два года, жалуетесь на боли в верхней части живота. Стул у вас черного цвета, рвота похожа на кофейную гущу. В анамнезе — нелеченый гастрит. Среди жизненных обстоятельств — стресс из-за потери работы’с. А еще, — он дал себе по шее щелбан, — вы любитель заложить за воротник’с. Все запомнили’с?
Матвей, совершенно ошарашенный, положительно содрогнулся.
— Меня, кстати’с, зовут’с Михаил Борисович, можно просто профессор, — наконец представился старичок. — Замечательно’с, что вы смогли так быстро’с заменить вашего коллегу’с. Он, можете ли себе представить’с, по-настоящему заболел’с.
Профессор развернулся на каблуках потрескавшихся черных туфель и манящим жестом призвал Матвея следовать за ним. Он отковырял в стене небольшой выступ сливающейся со стеной двери и потянул его на себя. Комната, несмотря на яркое заоконное солнце, была залита искусственным светом из потрескивающих на потолке холодных квадратов. Жесткие лучи единым столбом падали на группу студентов в белых халатах, маскируя расширенные поры и унифицируя лица. Его усадили на стул, и бойкая девушка звенящим детским голосом за три минуты выудила из него всю информацию, только что полученную в коридоре. Беспощадно грохоча, профессор прикатил скрывавшуюся до этого момента в тени кушетку в середину кабинета, велел Матвею «остаться в одних штанах’с» и радостно растер в ладонях антисептик. Кто-то из студентов схватил его наглаженную рубашку и повесил на спинку стула. Матвей оценил этот жест и в благодарность за проявленную заботу лег на одноразовую простыню, предоставив свое тело во всеобщее пользование.
После начального осмотра двенадцать пар рук приступили к детальному обследованию впалого от разочарования живота. Студенты, прикладывая холодный фонендоскоп к его коже, по очереди проводили прослушивание его неудач. Они выяснили, как он профукал все деньги, выделенные ему на нормальное экономическое образование, на сомнительные актерские курсы. Слева кто-то когтистый вспарывал регулярные жалобы родителей на его непутевую жизнь. Матвей закрыл глаза и представил, что он отделился от тела, долетел до их серого дома, прошел сквозь дерматиновую дверь и уткнулся в покрытое ароматной косой волос любимое плечо. И тут чья-то маленькая рука, в разрез с его дыханием стала волнообразными движениями пробираться вглубь и залезла ему под правые ребра, нащупав самый жуткий его страх — потерять Катю. Как много времени есть у Матвея до тех пор, пока она поймет, что достойна намного большего, чем отмечать все праздники, поедая на полу роллы по акции из соседнего ресторана? Как сможет он жить без ее бледного личика, которое по-детски щурилось, защищаясь от глупых Матвеевых поцелуев? Как он будет сносить тишину, которая не прервется громкими поисками пачки макарон, которые она хранила где угодно кроме кухни? Успеет ли Матвей стать хоть кем-то, пока какой-нибудь добросердечный, широкоплечий и успешно трудоустроенный усатый мужчина не заметит ее искрящихся смешинками глаз? От своих мыслей он скривил лицо, как от настоящей жгучей боли, заставив боязливого студента с ужасом от него отстраниться. Профессор объявил, что осмотр закончен, усадил Матвея на кушетку, ослепил его сверхоптимистичной улыбкой и, дождавшись, когда он застегнет рубашку, проводил его к входной двери:
— Спасибо’с вам, Матвей, огромное спасибо’с! Все было просто великолепно’с! На следующей неделе в это же время?
Матвей опешил и удивленно уставился на профессора исподлобья.
— Матвей, а как же иначе’с? Кто, если не вы?
Матвей молча повернулся к нему спиной и вступил в желтую лужу света, протекшую сквозь дверной проем, и подумал: «Действительно, кто, если не я?»