Для большинства разноцветных сплющенных комков из металла это был путь в один конец. Некоторых доставали из мусорки и безжалостно давили, прежде чем сдать. Иные проходили через фандомат, избежав ботинка бомжа. Иногда этот путь в сортировку, а потом в печь, был тернист. Дальше — кому как повезет, но, как правило, их встречали шумные цеха, один страшнее другого. Ангелы перерождения в шумозащитных наушниках устало приглядывали за процессом превращения из скучного металлического листа в множество блестящих банок, поражающих своей одинаковостью.
История умалчивает, в каком цеху и на каком из этапов производства конвейер внезапно остановился. Неожиданно стало так тихо, что ангел снял наушники. Крик контролера у начала ленты летал по цеху. Перед ангелом застыл ровный ряд новеньких банок, готовых безропотно пройти очередной производственный цикл. Он коснулся одной из них, сняв перчатку. Оставил темные отпечатки на ее боку. Потом конвейер вновь заработал, унося банки дальше, к следующему этапу перерождения. Доподлинно неизвестно, когда банка вдруг ощутила себя индивидуальностью, освободившейся из бесконечности серого металлического плена. Говорят, что обычно это происходит на стадии заполнения жидкостью. Но, думаю, в этом все же виноват ангел.
Булкин купил пива. Вторую неделю он пробирался в эти дворы, боясь встретить школьных дружбанов, и смотрел на нее, на ее прическу, помятую тактическими наушниками. Со спокойной улыбкой она держала гранатомет, наклонив голову к стволу. Будто смотрела на испуганный мир сквозь нарисованный прицел, а мир этот бился в милитаристской истерике, боясь и одновременно желая мифического обнуления и освобождения от своего иррационального страха. Булкин не знал, кто нанес ее изображение на обшарпанную стену изнанки перекрестка Знакомой улицы и переулка имени Мечты, но захотел вдруг присвоить эту картину себе, дорисовать ей огромный сказочный мир, так, чтобы он прорастал на стенах кирпичных пятиэтажек, полз по канатам водосточных труб до самых крыш. И чтобы ей не было так одиноко. Булкин допил пиво и бросил пустую банку в траву у стены.
После ухода Булкина банка долго не могла прийти в себя и окончательно очнулась, лишь когда муха Желтобрюх принялся за остатки жигулевского, потрясывая хоботком. Желтобрюх заполз внутрь, пил и щурился от удовольствия, пока снаружи, заслоняя свет, не нарисовалась голова какого-то пижона. Тот мялся, делая вид, что чистит очки и поправляет костюм с отливом.
— Хочешь пива? — спросил Желтобрюх у незнакомца.
Тот уселся поудобнее и зажужжал без остановки:
— Пить с утра не комильфо, здравствуйте, меня зовут Златокрыл. Я предпочитаю нектары и соки, но только не из алюминиевой тары…
— Слышь, братуха, я полночи колбасился у лампы в подъезде, — сказал Желтобрюх, — устал, как гусеница, а ты тут…
Желтобрюх не успел договорить, мелькнувшая птичья тень заставила его броситься внутрь банки. Ноги подворачивались на скользкой железке, безжалостный птичий глаз гипнотизировал Желтобрюха. А в клюве корчился полураздавленный Златокрыл. Тут внезапно банку с хрустом сдавило и с карканьем понесло вверх. В полукруглом отверстии замелькали ветки деревьев и крыши пятиэтажек. Потом банка стала падать, брошенная птицей. Ударилась о потертое кровельное серебро и, скатившись с крыши хрущевки, упала в траву между стеной дома и трансформаторной будкой.
Булкин гулял, обдумывая новые миры вокруг новой знакомой. Для него все встало на свои места после посещения Гугла. Он узнал имя художника, Бэнкси. А в прекрасной незнакомке с гранатометом угадывалась Мона Лиза. Кто-то спер сюжет у Бэнкси и нарисовал через трафарет на задней стене трансформаторной будки, надежно спрятанной в лабиринте обшарпанных пятиэтажек под сенью тополей. Стволы деревьев вокруг домов уже были спрятаны под деревянной обрешеткой. У двух ближайших к трансформаторной будке хрущевок строители демонтировали окна и подогнали пахнущую соляркой технику для разрушения и последующей реновации. Внезапно с неба на Булкина упала пустая пивная банка. Он поорал на пустые окна для приличия, надеясь, что никто не высунется оттуда и не бросит еще какой-нибудь гадости. Потом посмотрел на банку еще раз, повнимательней, будто примериваясь к чему-то. В какой-то момент Булкину вдруг показалось, что она подмигнула ему и присвистнула алюминиевым ртом. «Ветер что ли?» — подумал Булкин, доставая краску из рюкзачка.
Пока Мону Лизу не закрасили умельцы из «Жилищника», она днями напролет дарила свою ангельскую улыбку пустым окнам расселенного дома, целясь из гранатомета и, одновременно, прихлебывая пиво из банки, нарисованной Булкиным. Будто вспомнила что-то забавное из своей прошлой жизни. И ждет теперь хоть кого-нибудь, кому можно это рассказать. И пока безжалостный конвейер большого города не перемолол одряхлевшие дома этого квартала, ее очертания, ее улыбка были живы, просвечивая сквозь дешевую краску.