Под мартовской голой сиренью вместо пролежней снега чернела лужа шириной с двуспальную кровать. Мужчина потоптался перед кромкой воды и ступил вперёд. Он добрался до места, где густо путались ветки кустарника и открывался вид на высокий кирпичный дом. Посчитал глазами этажи и остановился на седьмом, где желтело окно без штор. Засунул руку за борт немодного пальто и вытянул цепочку, на которой болтался серебристый кружок часов с ключиком, посмотрел время и засунул часы назад. Больше он не отвлекался и сосредоточил своё внимание на окне.
Вечер был зябким, пахло талым снегом и сыростью прошлогодней листвы. Мужчина складывал ладони в горстку, подносил ко рту и дышал в них, чтобы согреться. Переминался с ноги на ногу, от чего края брюк намокли. От ветра слезились глаза. Он щурился и вглядывался в освещённое окно, в котором ничего не происходило. Обернулся на голоса. В сторону дома направлялась пожилая женщина в синтепоновой куртке с завязанным на подбородке капюшоном. Она вела мальчишку лет пяти, который шлёпал крепким прутиком по воде.
— Мужчина, что ты в лужу залез? Пьяный, что ли? — женщина приостановилась и пригрозила. — А ну, выходи! Дети смотрят!
Он замотал головой, развёл руки в стороны и затоптался с ноги на ногу.
— Наркоман!— продолжалось ворчание.
Он растерянно улыбнулся и выставил руки впереди себя, будто успокаивал или защищался, закивал и сделал несколько шагов назад.
Женщина с мальчиком пошли дальше. Дул ветер и доносил возмущённый детский голос: «Это не мужчина, а Илларион из нашего дома. Зачем ты кричала?! Он не может ничего сказать. Он немой!»
Как только силуэты исчезли в сумерках, Илларион вернулся к своему прежнему месту и вскинул глаза на окно. Так встречают поезда, когда всматриваются в вереницу проезжающих вагонов, чтобы не пропустить долгожданное лицо. Его веки напряглись, а между бровями залегла складка. Покачал головой, поднял узкий воротник пальто и побрёл по луже в сторону кирпичного дома.
На шестом этаже Илларион не сразу открыл квартиру. Он с натугой хватал воздух у замочной скважины и колол в неё ключом. Наконец попал, толкнул дверь и шагнул в темноту. С остервенением стянул с себя пальто, насадил его на крючок вешалки и порвал. Зарычал, резанул рукой воздух и резко развернулся на мерный стук в углу прихожей. Там возвышались напольные часы в дубовой башне с человеческий рост. Он бросился к ним, дёрнул стеклянную дверку, за которой раскачивался тяжёлый металлический маятник. Длинными пальцами стиснул холодный стержень, точно душил его.
Внезапно с потолка тихо полилась музыка, играло фортепиано. Его рука ослабла, крылья носа задвигались. Он откинул голову назад, опустил веки. Уголки губ поднялись вверх, отчего рот чуть открылся, словно ловил капли дождя. Звуки проникали деликатно, минуя все препятствия, зная, что их здесь ждут. Будто невидимыми иголочками они скользили вниз, пронизывали каждый позвонок, протыкали венки, которые от напряжения лопались.
Илларион отпустил замерший маятник, потерял равновесие, пошатнулся и неровными шагами пошёл в туалет. Не стал включать свет, но даже в полумраке было видно, как в белизне потолка и стен растянулось широкой простынёй мокрое пятно.
— Пора, — выдохнул Илларион и уже через пять минут давил кнопку звонка квартиры на седьмом этаже.
Дверь распахнула девушка. За её спиной на подоконнике светила лампа под жёлтым абажуром. Левой рукой она придерживала на затылке выбившиеся из узла волосы. Она быстро говорила, её обветренные с трещинками губы двигались и показывали ровные зубы:
— Я вас опять залила, простите! Но слесарь всё наладил, весь вечер делал! Зайдите!— она пропустила мужчину к себе.
В квартире пахло пожелтевшими от времени книгами и мастикой для паркета. Таким воздухом встречают читальные залы библиотек. Почти всю комнату занимал открытый чёрный рояль. На пюпитре лежали ноты Шопена, «Ноктюрн №2». Отбивал метроном, его стрелка пульсировала вверх-вниз.
— Я вам должна возместить ремонт, но нечем, — щёки и уши девушки покраснели.— Я поступаю в консерваторию. Готовлюсь. Хотите, дам уроки музыки вместо денег? — она осеклась. — Наверно, это неуместно для вас. Или?
Илларион наклонил голову, точно благодарил, и пододвинулся к роялю.
— Сейчас?— изумилась девушка.
Он спешно закивал, чтобы ему не отказали.
— Садитесь. Начнём с простого, — девушка освободила пюпитр и стала перебирать в крепкой картонной коробке ноты.
Мужчина выпрямил спину, бросил взгляд на натянутый стержень метронома. Пальцы легли на гладкие клавиши и утопили их в нежности «Ноктюрна №2» Шопена. Девушка вскинула глаза на Иллариона, её брови поднялись.
Он играл, а она стояла лицом к окну. Её палец прижался к запотевшему стеклу и расчищал кружок. Когда Иллиарион закончил, она не обернулась. Её голос был спокойный:
— Я вам не нужна. Разве что, мой рояль. Если снова вас залью, приходите играть.
Он поднялся, пригладил волосы и вдруг неудержимо зашёлся в приступе кашля. Девушка продолжала водить по стеклу и пристально вглядывалась в темноту, как будто кого-то искала.
— Возьмите воды. Найдёте. Всё, как у вас, — махнула рукой в сторону.
Илларион включил свет и закрылся в туалете. Действительно, здесь также всё белело. Казалось, десятки тонких иголок закололи его лицо, отчего оно покрылось розовыми пятнами. На раковине — стакан, мыльница с потёртым бруском в лужице воды. Тут же — карманное зеркальце и горка шпилек, в которых зацепились волосы. Он прикоснулся к ним кончиками пальцев. На гвоздике висела узкая полоска полотенца. Погладил её тыльной стороной руки. На полу лежала книга с закладкой. Мужчина опустился к ней. Это были ноты. Полистал страницы, приложил их к лицу и глубоко в себя вдохнул. Вернул ноты на пол.
Глаза упёрлись в сдвинутый квадрат кафельной плитки за унитазом. В открытом окошке увидел трубу для воды, которая была обвязана нитками пакли, как ветка сломанного дерева. Над верхней губой выступила испарина. Он засунул руку в карман рубашки, вытащил часовой ключик и начал исступлённо рвать им паклю, пока она не набухла влагой. Илларион аккуратно установил плитку назад, поднялся с колен, налил полный стакан воды, выпил его и вышел.