— Ах да, — спохватилась Ниёле, — напомните мне, там можно спуститься еще ниже, я вам покажу склеп!
Вот почему я никогда не живу в отелях. Кому нужны формальные улыбки из-за стойки регистрации, когда город словно встречает тебя сам, в человеческом обличье хозяйки съемной квартиры. А Ниёле совершенно прекрасная: уроженка Вильнюса, чуть за восемьдесят и ростом едва мне до груди. Как и многие литовцы ее возраста, говорит по-русски без акцента, лишь некоторые слова с непривычки даются ей с трудом. На слове «склеп» я не сдержал улыбку. Мое воображение услужливо подкинуло мне картины пыльных мрачных захоронений. Хотя, подозреваю, Ниёле имела в виду обычный подвал.
— Там открыто, вы можете спуститься и сами, — добавила она, заговорщицки коснувшись моего предплечья, и исчезла за дверью.
Я чуть перевел дух в тишине, разглядывая деревянную резную мебель, пузатые вазы на полках и тяжелые портьеры цвета потемневшего золота. Мне досталось настоящее сокровище — квартира на первом этаже старого еврейского дома, прямо на углу знаменитой улицы Пилес. Приезжая в незнакомый город, я люблю жить в самом его сердце, чтобы с утра пройтись по неровной брусчатке и позавтракать в первом же крошечном кафе по пути, а потом все дальше удаляться от туристических троп. Да и филармония тут недалеко: всего-то за угол, да пару кварталов пройти.
Играть в филармонии мне еще не доводилось. Я чаще выступаю по барам, где гости охотнее интересуются ассортиментом пивной карты, чем моими пассажами на полурасстроенном пианино. Но в этот раз я приехал не играть, а слушать. Хотя странно — с чего вдруг пан Качмарек, поляк, чье имя гремит в Париже и Милане, привез сегодня свой знаменитый оркестр именно в Вильнюс?
Я кинул рюкзак у изножья кровати, плеснул в лицо холодной водой из крана, а затем отправился исследовать новое пристанище в поисках кухни. Мой ночной автобус прибыл в Вильнюс на рассвете, и я мечтал о стаканчике кофе все утро.
Лавируя между прохожими на Пилес, я быстро выяснил, что в этом городе остаться без кофе надо еще исхитриться. Куда бы я ни сворачивал по кривым улочкам, кофейни шли одна за другой, перемежаясь с трактирами, их тяжелыми дубовыми дверями и окнами. В окнах горел свет, виднелись шитые занавески и букеты сухоцветов на подоконниках. Теплый уют, казалось, выплескивался сквозь окна на узкие улицы, отражался от стен домов и словно превращал город в одну большую квартиру, с коридорами, закоулками и полутемными комнатами. Того и гляди откуда-то со стороны кухни выглянет хозяин и, вытирая руки о полотенце, воскликнет: «Да мы тебя уже заждались, проходи скорее!»
Незаметно для себя я так расслабился, что перестал следить за направлением. Мысленно махнув рукой — в конце концов, спрошу у местных, — я толкнул дверь очередного трактира. Вдыхая будоражащие аппетит запахи жареного мяса, красного вина и меда, я сразу направился вглубь зала, чтобы умоститься в кресле за столиком в углу.
И, надо сказать, не прогадал — ни со столиком, откуда открывался отличный вид на интерьер со старинными люстрами и картинами в золоченых рамах, ни с кухней. Во всяком случае, жаркое из оленины с диковинными специями, из которых я распознал только розмарин, я умял в один присест. Попросил хозяина трактира налить мне еще вина, а сам тем временем обогнул барную стойку в поисках уборной. Узкая лесенка повела меня вниз, под низкие каменные арки, освещенные парой лампочек, мерцающих, словно факелы.
Не иначе, здесь в каждом старом доме есть склеп, подумал я. А позже, уже на выходе, заметил в нише скрипку. Мое естество музыканта запротестовало: кто же так хранит инструмент?! Посреди пыли, влажности, в подвале… Впрочем, нет, пыли на скрипке как раз не было. Похоже, кто-то на ней регулярно играл, но почему именно здесь?
Поднявшись и завидев хозяина, протирающего бокалы, я не удержался:
— Там внизу скрипка…
— Так это для нашего местного духа! — отозвался он с видом, будто сообщил мне нечто очевидное.
Я лишь развел руками. Видя мое замешательство, хозяин отложил тряпку и нагнулся ко мне через стойку.
— В старых домах Вильнюса живут духи, — объяснил он. — И они любят музыку. Наш вот обожает, когда ему играют на скрипке.
Все еще в растерянности, я накинул пальто и двинулся было к выходу, но хозяин окликнул меня со спины:
— Ваше вино, сэр!
На стойке меня ждал полный бокал. Неловко улыбнувшись, я демонстративно взглянул на наручные часы.
— Боюсь, мне уже пора.
Хозяин лишь отмахнулся:
— Ерунда, потом занесете.
Я шел по очередной безымянной улочке и чувствовал себя максимально по-дурацки. Сказки про духов, а теперь еще и это вино… В то же время, какая-то часть меня была твердо уверена, что только так и нужно ходить по городу: в незастегнутом пальто и с бокалом в руке. Как если бы я вышел с кухни и отправился искать гостиную в этой огромной, почти бесконечной квартире — или хотя бы какой-нибудь укромный уголок, где можно насладиться благородным напитком в хорошей компании…
Оглядевшись, я вдруг узнал улицу, по которой шел. Вот же как раз виднеются кресты Швянто Йоно — церкви Святого Иоанна по-нашему, — а она как раз стоит на Пилес. Там уже и до дома недалеко. До концерта все равно еще час с лишним. Заперев дверь в дом на защелку, я пару мгновений постоял в тишине общего коридора. Потом неожиданно для себя двинулся не к своей двери, а к лестнице, ведущей вниз.
В склеп, что бы это ни значило.
Щелкнул выключатель, и я, все еще с бокалом в руке, так и застыл на пороге ярко освещенного зала. Я ожидал увидеть что угодно, — склад никому не нужного барахла или даже те самые надгробия, — но точно не обтянутые рубиновым бархатом диваны, накрытый скатертью стол, уставленный массивными подсвечниками, а на стенах — черно-белые изображения вильнюсских улиц начала прошлого века. Воздух отчетливо пах сыростью, и все же за этим залом явно ухаживали, и весьма тщательно. Я бы не удивился, если бы узнал, что здесь отмечали какие-то важные семейные праздники.
Я уже решил при случае попросить Ниёле рассказать мне побольше, как вдруг мой взгляд упал на пианино. Старинное, как и вся мебель в этом склепе, значительно меньше современных инструментов, и крышка необычной формы. Я даже не сразу его опознал, раньше видел такое только на картинках в учебниках истории музыки. Подошел поближе, нежно погладил деревянный корпус. Поставил недопитый бокал на стол.
И, не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, сел за пианино.
Мои пальцы привычно скользили по клавиатуре, а я прислушивался, закрыв глаза. «Адажио» Альбинони, конечно, создано не для пианино, — эх, та скрипка из трактира пригодилась бы! — но в акустике каменных арок клавиши звучали неожиданно чисто и мощно, почти как орган. Да что там, орган и есть, удивился я, заметив, как звуки под пальцами обретают глубину и плотность, заполняя пространство, проникая в многовековой камень. Я не мог знать, что играли в этом склепе до меня, но когда мерзлая сырость воздуха вдруг сменилась теплом, легшим на плечи, как меховое манто, я улыбнулся, не открывая глаз.
Если духу этого дома по нраву Альбинони на стареньком пианино, то сегодняшний вечер в филармонии уж точно окажется по вкусу городским духам. Что-то мне подсказывает, они придут послушать.
А пан Качмарек, похоже, точно знал, что делает, когда ехал в Вильнюс.