Свежую царапину у мизинца я заметила, только когда забирала у Василия сдачу. Не помню, где поцарапалась. Взялась за ручки дорожной сумки, потянулась открыть дверцу такси.
— Дай, подую, — он дотронулся до моего запястья, но положил руки на руль, заметив движение штор в спальне на первом этаже. Кивнул на окно, разрезанное полоской света. — Мамка, поди, ждет тебя.
Таксующий за наличные деньги Василий забирал меня с автостанции каждый раз, когда я приезжала. Даже если была не его смена, даже если междугородний автобус, на котором я выбиралась по пятничным пробкам из Москвы, опаздывал. Час был десятый, темнота на окраине поселка в Тульской области, удаленного от магистральных трасс — глаз выколи. Из размытого облака торшерного света на улицу испуганно и грустно смотрела Соня.
— Случилось чего, доча? — пытаясь сдержать гипертонически подскочившую тревогу, я замедленно выпутывалась из колец шарфа.
— Она Анастасию свою не может найти, — ответила за Соню мама. — Мы гулять ходили, по магазинам. Дома уже искали, нет нигде. Савва не брал ее.
Кинув взгляд на пальто, которое я так и не расстегнула, мама зачастила:
— Юля, завтра пойдем ее искать! Ночь, ты с дороги, вон, глаза ввалились!
Мы говорили шепотом, опасаясь разбудить трудно засыпающего Савву, но про глаза мама сказала уже голосом. К тревоге начали прибиваться набившие оскомину «виноватые» мысли: после развода и переезда из Ташкента дети жили с мамой в поселке, я приезжала на выходные и каждый раз, когда что-то случалось в мое отсутствие, на меня накатывало: не была рядом, не пришла на помощь первой, не подула на царапину.
— Нет уж, какой теперь отдых, — буркнула я, открывая дверь в подъезд, — пойду искать.
— Найди ее, мамочка, это… — дыхание у Сони перехватило, но она собралась и почти выкрикнула мне в спину, — это всё, что у меня осталось от папы!
— Савву разбудишь, — прошипела я и вылетела на темную площадку, где кто-то снова скрутил лампочку.
— Случилось чего, Юль? — щелкнувшая зажигалка осветила лицо Василия.
Я оттерла к вискам быстрые, тяжелые уже на старте слезы и подошла. Вдохнула дым от его сигареты и уже спокойнее сказала:
— Дочка где-то в поселке игрушку потеряла, иду искать, а то не уснет.
Василий, у которого дочек было две, не удивился, уточнил деловито:
— Что за игрушка? Приметы какие?
— А ты чего не уехал, Базиль? — спросила я в ответ с невесть откуда взявшимся раздражением. — Дома не потеряли?
Мы постояли молча, глядя друг на друга, думая каждый о своем.
— Ну, кто бы там ни был, нечего тебе одной по чернотропу ходить, — решил он и открыл багажник. — Где-то у меня фонарик был.
— Это верблюдиха, плюшевая, — сказала я, когда мы двинулись по тропинке между домов. Василий обшаривал светом фонаря придорожные кусты, я мельтешила огоньком Нокии под ногами. — Без горбов, но морда, грива и хвост верблюжьи, одета, как балерина.
— Откуда такое чудо? — спросил он, усмехнувшись.
— Из Дубая. Верблюд — сувенир оттуда, типа символ Эмиратов.
Вернувшись с поздней тренировки, муж однажды вытащил из сумки игрушку и вместо ответа на вопрос «Ужинать будешь?» позвал Соню. Он в тот год набрал несколько групп, давал индивидуальные уроки. На волне популярности фильма «Давайте потанцуем» заниматься бальными танцами стало модно. Только взглянув на зверюгу с милой верблюжьей мордой под платиновой гривой из витой шерсти, длинные ноги в шелковых пуантах, розовую тюлевую пачку, я воскликнула влюбленно: «Вылитая Волочкова! Давайте назовем ее Анастасией?»
Муж притянул меня к себе, чмокнул в макушку — с его ростом это удавалось ему легко. «Люблю, когда ты шутишь», — сказал он, едва заметно поморщившись от запаха моих духов. «А не выносишь мне мозг», — продолжила я мысленно. Тогда всё уже было плохо, но не доказательно. В плоскости одних только предчувствий я нервно огрызалась на его затянувшиеся тренировки, отказы есть дома, привычку класть мобильник под подушку. Он все отрицал: «Тебе показалось, ты просто устала, что-то себе придумала».
Довольно скоро из его переписок, которые я начала параноидально взламывать в надежде на «показалось», стало ясно, что надежда убивает. Уже несколько месяцев он встречался с ученицей из взрослой хобби-группы, набранной в качестве эксперимента, в дополнение к детской, турнирной. Предполагалось, что в группу придут те, кто никогда раньше не занимался танцами и мечтает обучиться основам ча-ча-ча и румбы как «вертикального воплощения горизонтального желания». Собрались, что ожидаемо, одни партнерши-соло. Анастасию привезла из отпуска в Дубае одна из них. Та, для которой эксперимент удался.
Я строила планы, как незаметно вынести верблюдиху из дома, кому-то передарить, мечтала, чтобы ее отобрали при пересечении границы, когда мы уезжали. Соня же, словно назло мне, привязывалась к игрушке все сильнее. Казалось, приклеилась к ней, отказывалась без нее засыпать. Каждый раз, когда, увлекшись чем-то, она обнаруживала, что не может найти Анастасию, Соню охватывало такое взрослое отчаяние, что поиски верблюдихи я назначила своей вымученной обязанностью, заставляя себя не испытывать злого отвращения.
— Юлечка, дорогая моя, здравствуй. Смотрю — с гостем идешь. Только приехала? — тетя Тася говорила с лёгким фрикативным «г», по-домашнему уютно. Не стесняясь, она разглядывала Василия и, закончив беглый осмотр, подвела итог: — А гость-то местный, видела я его.
Василий бровью не повел, даже поздоровался в ответ.
— Из города он, таксист. Вы игрушку Сонину нигде не видели? Верблюдиху в розовом, она везде с ней ходит. Потеряла.
— Опять? — ахнула тетя Тася. — Иди давай к Римке в аптечный, пока она не закрылась, они были там сегодня.
В поселке не спрятать ни раннюю беременность, ни пьяный адюльтер, ни маршрут прогулки. По пути к небольшому продуктовому у единственной аптеки мы повстречали местного дурачка, еще крепкого на вид высокого старика, которого все называли Алёшкой. Дурачок говорил с заметным старческим пришамкиванием, при этом в голосе его звенел неубиваемый комсомольский задор. Он прокричал, как обычно при виде меня, что мне здесь не Ташкент, так что про игрушку я даже не стала спрашивать.
Кроме тети Таси, больше Сониной потерей никто особо не проникся. Парни на остановке сами были неместные, на вопрос про игрушку заржали. Саввина нянечка, припозднившаяся в гостях, спросила недоверчиво: «Балерина? Что значит, в пачке? Не видела никогда». В аптечном Анастасию помнили, но тоже не находили.
Василий все время был подчеркнуто словоохотлив. Стараясь заглушить тоненькое подвывание в солнечном сплетении, я хотела ответить ему что-нибудь, но вместо этого вспомнила, как перед отъездом Соня все стены в квартире изрисовала балеринами. Больше всего из оставленного мне до сих пор жаль именно этих стен. Я была близка к тому, чтобы начать звать верблюдиху в голос, распугивая своим криком морозную тишь. На подходе к дому шаркала сапогами — от усталости и придавившей плечи тяжести.
— Дай мне тоже затянуться, Базиль, — сказала я, когда он потянулся в карман за пачкой. Он протянул мне сигарету, как делали когда-то мальчишки в школе, когда прикуривали и передавали ее девочке, которая нравилась — никотиновый воздушный поцелуй.
Услышав позади скрип гравия под чьими-то неровными шагами, я обернулась. Василий направил на прохожего фонарь. В его луче замер, ссутулив плечи и поднеся руку к глазам, Алёшка. Второй рукой он придерживал запахнутый ворот. Узнав его, я встала поближе к Василию. Мама называла Алёшку не дурачком, как почти все в поселке, а божьим человеком. При встрече всегда останавливалась поговорить, и он обращался к ней уважительно, заметно радовался ее вниманию. Я же относилась к нему настороженно, даже с опаской, не знала, чем отвечать на его выкрики.
— Где Соня твоя, Юль, спит? — я не нашлась, что сказать. Какое ему дело до моей дочери?
— Соня — значит, спит, — ответил он сам себе, засмеялся с подвизгиванием и распахнул ворот. — Тут эта ее … Анестезия.
— Анестезия? — выдохнула я, разглядев торчащую из-за пазухи старика блондинистую макушку. — Где же вы ее нашли?
— Что имеем не храним, потерявши плачем, — хихикнул Алёшка.
Приняв в ладони плюшевое тельце, нагретое, как будто у Анастасии поднялась температура, я сказала серьёзно, глядя на нее: «Никогда больше не вздумай теряться!» — и замерла от предвкушения, как сейчас взлечу по ступенькам и отдам игрушку Соне, глотну радости из ее радости. Переступала на месте, но нельзя было уйти так, не поблагодарив и не попрощавшись. Обернувшись к Василию, я торопливо погладила его по рукаву куртки, улыбнулась блеску его глаз из-под рыжеватых прямых ресниц. Кивнула Алёшке: «Спасибо вам, дядя Алексей, вы даже не знаете, какое вам спасибо!»
Стоило мне войти в подъезд, приоткрылась дверь, и звонкий Сонин шепот позвал:
— Мамочка, это ты?
— Не спишь еще, ласточка? — я подняла в воздух верблюдиху, изобразила в полоске света танцевальную поддержку. Соня распахнула дверь мне навстречу, свет из прихожей ослепил глаза, привыкшие к темноте. Я подумала, что надо бы найти у мамы запасную лампочку для подъезда, и мы с Анастасией зашагали по ступенькам вверх, на Сонин голос.