Почему так неприятно умножение
К тридцати годам Ваня Мошкин имел маленькую должность, маленькое звание и маленький доход, поэтому никто не удивился тому, что его жена спуталась с хиромантом. Просто однажды, дождавшись мужа со службы, Нюра так и заявила, что, дескать, их судьбоносные линии расходятся, а с Шур Шурычем, хиромантом, они сходятся. Мошкин ещё тогда подумал, что у супруги перестройка мы́шления дала неправильный фазовый сдвиг. В школе милиции учили стрелять первым, но вверх. А в американских фильмах — во врага.
Вечером Мошкин и Нюра сидели на диване без покрывала в проходной комнате двушки стандартной солнцевской пятиэтажки и выясняли то, что выяснять было не надо. Из кухни, надеясь развлечься, пришлёпала собака редкой породы, чтобы посмотреть на действо. Вместе с ней пришёл запах съеденных накануне щей. Он вызвал у хозяев ненужный в таких случаях аппетит. Мошкин и Нюра посмотрели на собаку с длинными, как кухонные полотенца, ушами и сглотнули слюну. А она смотрела программу «Время» и смиренно принимала неизбежность повышения роли человеческого фактора. Все, включая пса, понимали, что в гласности собакам не место.
— Ну, — сказал Мошкин, втянув голову в плечи, — меня сейчас вырвет от вашей херомантической подлости. Заявляю, не таясь: как только ты заснёшь, я тебя излюблю.
Мошкин не сказал «насмерть», но жена услышала «насмерть»: муж — хоть и маленький, но сыщик. Все его клиенты в подобных ситуациях чикали ножами жён, как повара — салат в первом кооперативном кафе на Кропоткинской.
— Мошкин! — закричала жена, вращая зрачками.
Оба — и Мошкин, и Мошка, стайная гончая по кровяному следу породы бассет-хаунд, — посмотрели на неё с той печалью, с какой смотрят живые существа на почти мёртвых. От греха Мошкин заперся в ванной, но, увидев в зеркале сморщенное от переживаний лицо, пошёл доставать дедовский наградной вальтер.
Ночью Мошкин спал не с женой, а с другом. Роль друга досталась пистолету. «Вот я голодный, а друг холодный, хорошо, что не наоборот», — решил Мошкин.
Назавтра, в субботу, с утра пораньше Мошкин заявился в тёмную хиромантскую, расположенную на первом этаже соседнего дома, и спросил Шур Шурыча напрямую:
— Вот вы стали любовниками, а если все так будут поступать, кто тогда после перестройки человеками сделаются?
Подлец сидел за заваленным всякой эзотерической хренью дубовым столом и молчал, опустив голову, тщательно изучая свою левую ладонь с неожиданно прервавшейся линией жизни. За его спиной на стене светились сквозь ультрафиолетовые фильтры армейские прожекторы. Распространяемый ими жар выбивал пот из посетителей для того, чтобы Шур Шурыч запросто работал. У Вани намокли с трудом найденные без жениной подсказки носки, и он решил что-нибудь сделать. С хиромантом, с женой, с собой — неважно. Главное — не сидеть просто так без семечек. Однако, его размышления были прерваны телефонным звонком. Шур Шурыч, немало удивившись, подозвал Мошкина (тогда Мошкин всегда докладывал, куда направлялся). Дежурный сообщил, что его вызывают на дело с убийством. Ура! Наконец-то убийство! До этого Мошкина к подобным делам не допускали. Он поразмыслил и решил, что один труп хорошо, а два —лучше, и с помощью вальтера взял хироманта с собой.
«Господи, если кому-то можно убить, то почему мне нельзя?» — думал Мошкин, пока чёрная прокурорская «Волга» с сиденьями из жёлтого дерматина везла его в Чоботы. Одновременно он получал от генерала по телефону звуководящие наставления. Мошкину надлежало за два часа, то есть до прибытия криминалистов, выявить злодея или злодейку, устранив тем самым ненужные нервы из дачного отдыха начальства. Дело ответственное, и если поставленная задача вовремя не решится, то Мошкина не возьмут в милицейский кооператив при главке. Шутка. Ха-ха! Генерал смеялся собственной шутке так громко, что его смех услышал сидевший рядом водитель. По выражению его лица Мошкин понял, что тот его жалеет. Как говорится, спасибо и на этом.
Через десять минут старший лейтенант Мошкин с хиромантом входили в трёхэтажный кирпичный особняк с металлической дверью, в котором располагался массажный кооператив «Лечение одуванчиками». В доме жили три одуванчика, убитая — видимо, главный одуванчик, и охранник Олег. Последний — крепкий сорокалетний мужчина с телячьим взглядом — открыл им дверь и пропустил внутрь. Мошкин с Шур Шурычем прошли вслед за ним в просторную гостиную с пафосными колоннами по углам и белым роялем посередине. Возле камина лежал женский труп c обычной в таких случаях лужицей крови возле головы. Собственно, сама картина убийства явилась Мошкину в самом незамутнённом виде: несчастную толкнули, и она, ударившись о край мраморной плиты, прекратила связь с жизнью. Где раньше грелись у камина, придётся мёрзнуть от трупа, некстати подумал Мошкин и вздохнул.
Перед ним встали два вопроса.
Первый — когда?
Судя по всему — примерно час назад. В это время Мошкин бегал по квартире и искал пару для первого носка.
Второй — кто? Кто-то из девиц-одуванчиков или охранник?
Первый одуванчик — Зина, высокая статная шатенка двадцати пяти лет. Второй — Зоя, среднего роста блондинка двадцати двух лет. Третий — Зухра, маленькая брюнетка девятнадцати лет. И Олег. С его опроса Мошкин и начал.
Он попросил Шур Шурыча поработать с руками одуванчиков, а сам прошёл в комнату Олега вместе с хозяином.
Вспотевший (почему?) охранник утверждал, что с шести утра сидел на стуле возле входной двери. В дом никто не входил, и никто не выходил. В восемь пятнадцать он обнаружил то, что обнаружил. Конфликт с убитой? Да, был, как и у всех остальных. К нему приехала повидаться мать. Так эта сука, извините за выражение, не разрешила ей пройти на территорию. Конспирация, видите ли! Так мать и ждала его на лавке возле переделкинской церкви целых шесть часов. Хорошо, что дождалась. Хорошо, что перед тем, как испить свою жизнь, заглянула в его. А то бы он себе не простил. Убитой было тридцать семь. Все знали, что её родили сразу без сердца. Но он её не убивал. Кто убил? Кто убил? Да любой одуванчик.
— А не холодно было сидеть на улице?
— Нормально…
Они вернулись в зал и накрыли труп простынёй, чтобы он понапрасну не мёрз.
Время поджимало, а Мошкин не хотел остаться без халтуры и заработка. Поэтому он включил музыку и пригласил Зину на танго. Она танцевала нервно, крутила головой, часто моргала и не попадала в такт.
— Как вы можете? — вскрикнул или, скорее, взвизгнул вдруг Олег. — Пусть она… — Он кивнул в сторону камина. — Несмотря на жару и остывает. Но она — человек, хоть и находится в трупном состоянии.
Чтобы не потерять пульс событий, Мошкин не стал отвечать охраннику. От Зины пахло жареной курицей, чесноком и духами. Она с семи утра готовила угощение для пятилетнего сына, который живёт с бабушкой в Переделкино. Из-за того, что мадам не разрешала часто видеться с ребёнком, Зина с ней постоянно ругалась. Все это слышали и знали, поэтому скрывать было бы бесполезно. В гостиную до того, как всех позвал Олег, она не выходила. Кто убил, не знает.
— Расскажите, а что вы готовили? — Мошкин посмотрел Зине в глаза, и она, не выдержав, отвела взгляд, но моргать перестала.
— Гедлибже, ну, это курица такая, тушится в сметанном соусе, с чесноком и луком.
— Про чеснок я уже понял.
— Думала, духи всё перебьют, — сказала, покраснев, Зина. — В общем, я раскалила сковороду и стала ложить куски кожей вниз. Пока она жарилась, я готовила соус — в курином бульоне развела сметану и муку. Тут, главное, без комочков…
— Стоп. А чеснок вы в соус кладёте?
— Нет, прямо в тушку…
Можно ли раскрыть преступление на голодный желудок? Прямо издевательство какое-то!
Шатенку сменила уверенно танцующая блондинка Зоя с запахом оливкового масла. Она встала в шесть утра и сразу отправилась в бассейн, где и плавала, пока её не позвали сюда. Старая карга заставила её прервать беременность, поэтому Зоя её ненавидела, но чтобы из-за этого убивать…
— Кто мог убить? Конечно, Зухра. Старуха стуканула родным, чем она тут занимается. Братья приезжали — резать хотели. Еле отбили.
— Почему вы такая бледная?
— Ох, от бассейна, наверное.
— Может, не стоит столько плавать?
Зоя пожала плечами и пошла меняться с Зухрой, но та категорически отказалась подходить к камину, у которого Мошкин вытанцовывал подозреваемых. Он прочитал решительное «нет» в её чёрных округлившихся глазах и не стал настаивать. Вместо танго они поднялись в комнату Зухры, где она показала пейзаж, над которым работала всё утро.
— Вам наверняка уже растрепали про то, как я хотела уйти, а мадам позвонила брату отца, он в Москве живёт, а тот передал в аул родителям. Теперь меня зарежут как барана. Честно сказать, убить её хотела, но не убила.
— А почему у вас на рисунке горы? Здесь кругом сосны.
— Я так возвращаюсь на родину.
Внизу у окна, в кожаных креслах сидели Шур Шурыч, Зина и Зоя, и сосредоточенно колдовали над женскими ладонями, и с вниманием рассматривали какую-то точку — или запятую — на руке шатенки Зины.
— Ну, что скажешь? — спросил Мошкин помощника.
— Во-первых, — докладывал дрожащим голосом Шур Шурыч, — у всех четверых имеются квадратные образования. У Зины и Зухры они примыкают к линии жизни, а у Олега и Зои — к линии судьбы.
— И что квадрат означает?
— Он означает, что человек находится или в больнице, или в тюрьме, или в монастыре и не может оттуда выбраться.
— Ну, правильно. Они здесь как в тюрьме жили. Что ещё?
— У всех девушек глубокая и широкая линия жизни, сложные узоры на основании большого пальца, где находится самый большой бугор ладони, и на втором возвышении ладони, расположенном ниже основания мизинца. А у мужчины — длинная прямая линия сердца без ответвлений.
— Так что, он — убийца?
— Этого не определишь. — Шур Шурыч вымученно улыбнулся.
— Можешь сказать, кто убил? — Мошкин скрестил руки на груди.
— Нет… — очень тихо ответил Шур Шурыч.
— Тьфу ты, господи! — Мошкин посмотрел на часы, пытаясь остановить время. — Вот ты всё больше про общее. А в чём они все различны?
Хиромант задумался, глядя на то, как сыщик сжимает и разжимает кулаки. И в тот момент, когда Мошкин решил достать железный аргумент, выдал:
— Мягкостью. Они различаются мягкостью. Самая грубая — и это естественно — у Олега, потом Зухра, потом Зина. Самая нежная — у Зои.
У Мошкина заколотилось сердце, и он замер в предвкушении. Вот-вот удача клюнет.
— Так у блондинки, ну, у Зои не сморщенная ладонь?
— Вовсе нет. Очень мягкая и гладкая.
Мошкин упёр руки в бока и съязвил:
— Ни хера ты своей херомантией не можешь! А я могу!
Пятнадцать секунд, чтобы набрать номер генеральской дачи.
— Товарищ генерал, докладываю: убила Зоя.
— Ты мне, Мошкин, не по именам, по именам я их не помню. Ты мне по цвету волос.
— Так блондинка. Блондинка убила.
— Точно она?
— Точно она! Соврала, что в бассейне два часа плавала, а от этого, сами знаете, кожа морщится, а у самой гладкая… Уверен на сто процентов!
— Порадовал, Мошкин. Как говорится, дырявь погон для звёздочки.
— Спасибо, товарищ генерал!
— Ну что, Шур Шурыч, хоть ты мне не схиромантил как надо, настроение умножать зло у меня пропало. Остановимся, пожалуй, на одном трупе.
Хиромант с радостью согласился.
Вернувшаяся жена накормила на всякий случай Мошкина свежими щами. Ел он молча, потому что думал над перестройкой, гласностью и особенно над умножением. То есть, над ускорением.
Окно с видом на Нескучный сад
После триумфа Вани Мошкина в Чоботах смерть урчала в его животе голодным котиком всякий раз, как его вызывали на «деликатес». Так генерал Акулов называл свалившуюся на голову какой-нибудь известной персоне неприятность, требовавшую деликатного разрешения. «Социалистическая законность, — говорил генерал, — может иногда и подвести, если её вовремя не развести здравым ментовским подходом». Он ценил Мошкина за настоящий ищейский нюх, и «деликатесы» с убийственной направленностью доверял только ему.
Вот и сегодня некий военный генерал вместо Кремля отправился в Голицынский корпус Первой Градской на предмет реанимации после мощного отравления.
— Это мой дружок! Мы с ним так дали жару! В своё время. — Глаза генерала Акулова увлажнились, и он отвернулся от Мошкина, представившего себе двух пузатых мужиков на вороных конях с шашками наголо.
— Теперь кто меня в нюансы посвятит? — Генерал Акулов кивнул на включённый телевизор «Рубин» с репортажем с девятнадцатой партконференции, который смотрела вся страна. — Мне охота знать, куда подует властный ветер.
«Хорошо быть генералом и думать о всякой фигне, — подумал Ваня. — Пока ты капитан, надо думать о продуктовом заказе».
Отравленный генерал жил в двадцать четвёртом доме на Ленинском проспекте — как раз у Нескучного сада. Нескучный сад Ваня любил: и название, и осины, и берёзы, и развалившийся грот, и весёлый овал пруда, и застрявшее в листве солнце, и небольшую опушку, куда школьником ездил играть в настольный теннис.
Отказавшись от машины, Мошкин вышел из насквозь прокуренного здания ГУВД на Октябрьской, перешел на другую сторону площади и сел в троллейбус тридцать третьего маршрута.
Чтобы не скучать и не думать о том, как подбросить труп жены, которого ещё нет, на место преступления, Ваня стал считать обгонявшие троллейбус машины. Не набралось и полсотни — на третьей остановке, улице Стасовой, пришлось выходить.
У нужного подъезда стояла чёрная «Волга», из которой навстречу Мошкину вылезли три здоровых мужика и один худой, все в серых костюмах. Стало слышно, как из автомобильного приёмника словопадом выливается доклад генсека. «Выслуживаются или прислуживаются?» — задался вопросом Мошкин. Худой оказался у «конторских» главным. Он представился Александром и объяснил, что руководства «трёшки» и «пятки» сцепились за право раскрыть преступное отравление боевого генерала.
— Когда расцепятся? — Мошкин надеялся, что гэбисты не пустят его в квартиру и он сможет погулять в парке на законных основаниях.
— Пока Горбачёв не кончит и не даст команду. Сам понимаешь, кончает он долго. Часа три у тебя точно есть.
— Чего кончит-то? Перестройку? — пошутил Ваня, но худой даже не улыбнулся. — Чего говорит-то?
Александр посмотрел на сморщенный мошкинский нос и ответил:
— Говорит, что облик надо менять.
— Кому? Ельцину?
— Какому, на хрен, Ельцину! Социализму!
— Тогда дело дрянь.
— Я тоже так считаю, — сказал Александр и сел с товарищами в машину. Дверцы «Волги» закрылись, прекратив доступ к словоблудию.
На нужном этаже два хлопца в таких же серых костюмах, как их сослуживцы внизу, пропустили Мошкина в четырёхкомнатную квартиру.
Антикварная мебель, подлинные картины на стенах, японский телевизор «Сони» — всё как положено. Гостиная, большая кухня, спальня, кабинет хозяина и маленькая комната домработницы — есть где разгуляться. «Минимум сто метров, — подумал Ваня. — И для трупа жены место найдётся, тьфу ты, господи!» Окна спальни и кабинета выходили во двор и на Нескучный сад, а остальные — на проспект, поэтому Мошкин устроился в генеральском кабинете (письменный стол, шкаф из дуба, два кожаных кресла, портрет хозяина, запах коньяка и «Мальборо»). Для начала он пригласил на допрос всех участников вместе. Это были:
— во-первых, генеральша, жена Вера — тридцатилетняя фифа, строящая из себя аристократку;
— во-вторых, домработница Рая — сорокачетырёхлетняя женщина с таким уставшим лицом, как будто она не пыль в квартире протирает, а шпалы укладывает на проходящей по соседству кольцевой железной дороге;
— в-третьих, пятидесятилетний повар Алессио, по-приятельски одолженный хозяином у владельца кооперативной пиццерии в соседнем доме.
Оказалось, что генералу поплохело сразу после завтрака, за которым он:
— выпил бутылку «Боржоми» и стакан кефира;
— съел яйцо всмятку и бутерброд — чёрный хлеб и сливочное масло;
— выпил чашку кофе со сливками и заел его канноли.
Канноли приготовил тот самый повар Алессио.
После чего генерал закатил глаза, свалился со стула, и у него изо рта, как у припадочного, полилась пена. Ему повезло — скорая приехала быстро. Медицина промыла вояке желудок, сделала укол и срочно отвезла в операционную. В общем, у генерала появился шанс выжить, тем более что накануне ему удалось выжрать втайне от жены пятизвёздочную бутылку. Правильно говорят: алкашам везёт. Вот к чему гласность привела: никто не скрывает, что командир — горький пьяница.
Мошкин слушал говоривших, сутулился, восседая в генеральском кресле, кое-что записывал в зелёную копеечную тетрадь в клеточку с гимном СССР на обратной стороне. Изредка он смотрел через чистые стёкла аристократического окна на Нескучный сад. Он мечтал о том, что кто-нибудь убьёт кого-нибудь именно здесь, в этом прекрасном парке с мягкой землёй. И тогда можно будет избавиться от жёниного трупа запросто. Ах, как бы он тогда на радостях поиграл в настольный теннис или шахматы в их клубе или покатался бы на лодке… Завёлся бы в Нескучном саду маньяк! Мошкин бы его поймал, и в «МК» бы написали: «Превозмогая боль личной утраты самого дорогого для него человека, капитан Мошкин разоблачил Нескучного маньяка!» Ваня даже самодовольно улыбнулся и сделал грудь колесом в ожидании щелчка фотоаппарата. Но вместо ожидаемого звука раздался кашель повара, вернувший Ваню в генеральскую квартиру.
Мошкин отпустил прислугу и остался с генеральшей.
— Почему вы ничего не ели за завтраком? — спросил Мошкин, любуясь её красивой фигурой и курносым носом. Если бы у его жены Нюры был бы такой нос, то он бы простил ей измену с хиромантом и не стал бы убивать.
Вера элегантно опустилась в кресло, закинула ногу на ногу, перехватила взгляд Мошкина и спрятала оголённые колени под полой шёлкового халата с драконами. От неё пахло сладкими французскими духами.
— У всех же разный режим. Я сижу на часовой диете и раньше двенадцати ничего не ем. Только пью морковный сок. В моей семье были приняты совместные трапезы, в первой семье Вани (Господи, почему он оказался генералу тёзкой?) не было такой традиции. Они вместе трапезничали, только когда были гости. Когда мы поженились, мне было двадцать лет. Думаете, я могла поменять хоть одну его привычку? Вначале переживала по этому поводу, старалась приучить мужа, но со временем избрала другую тактику. Когда он ест, я просто сижу рядом с ним, мы беседуем, что-то обсуждаем…
— Скажите, кто здесь прописан?
— Постоянно — мы с мужем, временно — Рая, ну, наша домработница…
— Я понял. А ещё кто?
— Никто. Правда, Ваня хотел сына своего прописать. От первого брака сын. Но потом передумал. Я знаю, о чём вы хотите спросить — общих детей у нас нет.
— Он что, вас бьёт?
— Нет, что вы!
По тому, как Вера моментально побледнела и вздрогнула, словно стряхивая напудренный аристократизм, Ваня понял, что она врёт.
— Вы на кухню часто ходите?
— Ну, как часто? Раза два-три в день.
— Спасибо. Пока у меня всё. Пойду искать вашего кулинара.
Они вместе вышли из кабинета, Вера направилась в спальню, а Ваня — на кухню, где вместо повара оказалась домработница. Она стояла перед окном и дымила в открытую форточку. Увидев Ваню, Рая вынула левой рукой сигарету изо рта, отвела её в сторону и спросила, тыча указательным пальцем в грудь:
— Я, в смысле, мне идти?
— Нет, мне нужен Алессио.
— Он в туалет пошёл.
— Когда вернётся, пусть явится в кабинет.
Прошёл час, а Ваня допросил только одну подозреваемую. Он тяжело вздохнул и погладил ладонью заболевший под тяжестью урчания живот. Сад заскучал и стал заглядывать в окно «нескучной» квартиры: интересно, кто из этой троицы — убийца?
Повар оказался наполовину русским, наполовину итальянцем — немцы угнали его мать к себе в Германию, откуда она перебралась на Апеннины и вышла замуж за отца Алессио. Она с детства разговаривала с ним по-русски, читала книги и стихи, поэтому он хорошо понимал и говорил. Правда, сознался он в этом не сразу, а минут через пятнадцать, когда Мошкин поймал его на враках. Он стал читать итальянцу русские стихи, и осмысленный взгляд лгуна выдал его с потрохами.
— Мой московский бизнес — партнёр захотел порадовать генерала, а я не мог отказаться от выгодного предложения. Он мне сказал: «Алессио, дружище, сделай генералу пирожное, чтобы он наконец забыл об оружии!».
Чтобы успокоиться — клюёт, клюёт удача! — Мошкин сжал кулаки и попросил повара описать процесс приготовления этих самых пирожных.
— Аллора, чтобы сделать сицилийские канноли с рикоттой…
— Что за зверь такой?
— Сыр такой сладковатый.
— Вы его здесь готовили?
— Нет, получили из Италии. У нас поставки…
— А остальное? Тоже из Италии?
— Нет, здесь. Аллора, вчера вечером я приготовил тесто для трубочек каннола. Смешал муку, сахар и корицу. Потом нарезал маргарин на кусочки как горох. По центру сделал круг и вбил желток. Аллора, добавил немного нашего вина, уксуса и воды.
— Так, стоп! Уксус и воду тоже с собой принесли?
— Зачем? Это же не дефицит. Попросил — и мне дали. Аллора, я все это перемешал до однородного теста и месил руками на деревянной доске пятнадцать минут. Завернул его в тряпку и оставил в холодильнике до утра. Вернулся сюда в шесть утра. Достал тесто и разделил его на три части. Теперь внимание: я раскатал каждую часть настолько тонко, что через неё можно смотреть и видеть контуры крупных предметов. Потом посыпал мукой и вырезал круги с помощью принесённой миски.
— Миска ещё здесь? — спросил Ваня и хрустнул пальцами.
— Здесь. — Алессио быстрым движением вытер пот с ладоней о цветастый фартук. — Аллора, завернул тесто в трубочки, а концы склеил яичным белком. Трубочки варил в кипящем масле, святая Мария, первый раз в такой ужасной газовой духовке — где их только делают? — и аллора, мне это удалось! Они получились золотистые! Начинку я сделал из подсушенного сыра рикотта и сахара и натёр туда лимон. В семь я заправил канноли начинкой и посыпал тёртым шоколадом и миндалём.
— Так вот почему никто не удивился запаху миндаля! — Мошкин расправил плечи и поднял подбородок. — А зачем уксус в тесто добавляют?
— Аллора… — Алессио слабо улыбнулся. — Как это по-русски… Для клеёности.
— Клейкости? Хорошо, я сейчас опрошу домработницу и освобожу вас от своего присутствия.
Разговор с Раей ничего не дал — она повторила в точности то, о чём говорила вместе со всеми. Мошкин задумался и перешёл в гостиную, включил телевизор. Седой оратор вещал с трибуны КДС:
— Говорят, что у нас нет мафии. Я утверждаю, что она у нас есть. Может, не сицилийская — там стреляют. Но тут тихо, ежедневно тянут и разоряют государство. И сделать что-то очень трудно…
«Здравствуй, мальчик Бананан, — подумал Мошкин, выходя из квартиры. — Ты бы ещё «Ассу» вспомнил». Оба сотрудника в серых костюмах вопросительно на него посмотрели. Мошкин показал на выпирающую из внутреннего кармана рацию ближнего к нему гэбиста и кивнул в сторону двери генеральской квартиры.
Через две минуты Александр с тремя другими поднялись на этаж. Ваня поприветствовал их легким кивком и сказал:
— Итальянец — не повар.
Александр шумно вздохнул и посмотрел вверх.
— Откуда знаешь?
— Вот ты, майор, бывал на Сицилии? — Мошкин демонстративно вскинул брови и продолжил: — А если бы бывал, то знал бы, что в канноли по-сицилийски уксус добавляют не только для клейкости теста, но и для того, чтобы трубочки получались с пузырьками. Это знают все сицилийцы и все итальянские повара. Дон Карлеоне, и тот знает, а Алессио — не знает.
— Понял! Ну, брат, с меня, как водится, флакон. Что предпочитаешь, водку или коньяк? — спросил Александр с сияющими глазами.
— Всякое предпочтение ведёт к разочарованию, ибо наверняка вызвано буржуазным предрассудком.
— Во как! Кто сказал?
— Ленин в письме Троцкому. Раньше скрывали, сам понимаешь. Теперь гласность открывает смыслы. Так что давай то, чего не жалко.
— Замётано!
Заодно замели и Алессио, и источающие миндальный аромат сицилийские канноли.
Мошкин с телефона в коридоре позвонил Акулову и доложился о поимке злодея, не забывая отслеживать передвижения женщин.
Вера выпила рюмку коньяку и засобиралась к мужу в больницу. Выйдя в коридор, она глухим голосом произнесла:
— Рая, запиши меня в парикмахерской на маникюр.
— Так маникюр запретили, Вера Николаевна! — Рая потёрла левой рукой шею. — Из-за СПИДа.
Хозяйка вздохнула и ушла. Рая взяла мусорное ведро и тоже вышла из квартиры. Мошкин догнал её на лестнице и поддал ногой ведро так, что оно ударилось о чугунную батарею. Отходы рассыпались по ступенькам. Рая охнула и прижалась к стене. Мошкин вынул из-за пояса вальтер, погрозил им домработнице и присел на корточки, дулом разгребая сор. Его привлекла свёрнутая рулоном и связанная бечёвкой газета: оказалось, что пропахшая миндалём «Правда» скрывала скелет селёдки с целой головой, пустой коричневатый пузырёк и левую резиновую перчатку.
* * *
— Ну, колись, герой, как ты догадался, что это не повар? — Генерал Акулов сощурил глаза и похлопал Ваню по плечам.
— Я рассуждал так, товарищ генерал. Допустим, убийца хотел отравить генерала печеньем. Для этого ему было бы необходимо внести изменение в рецепт, то есть добавить яда.
— Допустим.
— Я опросил повара и понял, что он приготовил канноли строго по рецепту. Значит, он не убийца. Яд подлил кто-то из женщин.
— Молодец! Проси награду, но учти — майора я тебе сейчас дать не могу. Придётся потерпеть.
— Мне бы продуктовый заказ — рис, крупа, гречка, мука, масло…
Из генеральского заказа изъяли икру, а остальное отдали Мошкину. Он вручил жене продукты и наказал сделать гречневую кашу с молоком. Через полчаса он ел кашу и смотрел сквозь немытые стёкла родного окна на улицу Главмосстроя. Мошкин думал о том, что хорошо, что он пока не ухлопал Нюру, потому что варить гречку ему было лень. Пока.
Апрель 2020