Т

Ты же моя подруга

Время на прочтение: 5 мин.

2001 год. Она открыла дверь и возникла — вся в зеленом, но благородном зеленом, разных оттенков камней и трав. Я это помню и через двадцать лет, через сотни разговоров на кухне первые годы за водкой, потом за кофе; через белизну младенческого одеяльца в темноте ночной детской, за уловленным боковым зрением плачущим ее лицом, — вместе смотрим фильм, а смотрим только те, где в конце нужно плакать. Вошла и назвала имя редактора.

— Его нет сейчас, а вы по какому вопросу? — Мне тут же стало стыдно за оборот речи, как у булгаковских секретарш.

— Неважно, — ответила она. — Я Алёна Канаткина, автор. 

Она осталась ждать редактора. Мы пили кофе и, едва знакомы, говорили о Феллини и Тарковском, и о том, как однажды редактор пришел в разных носках. Алёна закурила и держала сигарету так красиво, что я стрельнула у нее, хотя бросила неделю назад. Редактор позвонил, что сегодня его не будет. «Спасибо вам за интересную беседу», — сказала я Алёне.

— Давай на «ты», что мы, собственно, — бросила Алёна, как только вошла на следующий день. — Поможешь мне с двумя бумажками? У меня от этой бюрократии судороги  начинаются.

2007 год. Телефон зазвонил и высветил: «Алёна Канаткина». Привычно напрягся живот. Я собираюсь на день рождения к другу, а Алёна звонит, если что-то случилось. 

— Няня заболела. Сможешь сейчас приехать, посидеть с детьми?

— Я не могу, бабушка Сережи нездорова, я обещала отвезти ей продукты. — В голове молниеносно сложилось, что развлекаться я не вправе, а вот больная бабушка весома.

— Приезжай после. Мне нужно на работу. Я зарабатываю на жизнь своих детей. Если меня уволят… Речь идет об их жизни, понимаешь. — Голос Алены становился свинцовым.

Алена была моим компасом, с ней жизнь становилась понятной. Вот это хорошо, вот это плохо. Алена и ее дети настоящие, живые, а моя жизнь — болото, которое я пытаюсь оживить пустыми тусовками. Я быстро ходила взад-вперед по комнате, взращивая чувство правоты своего «да» Алёне, успокаивая пульсом бившееся «не хочу». Сняла с веревки недосохшую одежду, надела.

Друга, на чей день рождения я собиралась, я больше не увидела. Он погиб в том же месяце.

2010 год. Я везла прогулочную коляску с двумя близняшками Алены, чтобы забрать старшего из сада. Мы опаздывали, от спешки я сделала крутой поворот, и коляска перевернулась на бок, в сугроб. Дети опешили на секунду, потом засмеялись. Позвонила Алена, я попыталась нажать рукой в варежке на зеленую трубку, но промахнулась и сбросила звонок. Когда мы переходили проезжую часть, телефон настойчиво звонил снова.

— Знаешь, что я подумала, когда ты сбросила? — сказала Алена, когда я наконец перезвонила. — Что ты упустила коляску, и дети под машиной. 

Вечером Алена вернулась домой, заплатила мне за очередной день работы. Я несколько лет помогала Алене «по дружбе», а потом, когда я увольнялась с очередной работы, она позвала меня поработать у нее няней — за деньги. Мы пили чай, Алена говорила о фильме Миядзаки, а я молчала, думая о коляске, которую я перевернула днем на узенькой тропинке между сугробами. А если бы это произошло на проезжей части? Нет, не могло. Но Алена считает меня способной на такую неосторожность. 

2012 год. Я работаю редактором в маленьком издательстве.

Я развожусь с Сережей.

У меня женатый любовник, Макс.

И сообщение от Сережи: «Живи с Аленой. Может, у вас и дети появятся».

После работы я еду к Алене — помочь с детьми, сменить няню. Алена будет поздно: ей надо иногда выдыхать, и она идет на фильм Триера. А вечером, когда она вернется, я расскажу ей про Макса.

— Как ты могла не оценить «Меланхолию»? — сказала Алена с порога. 

— Почему, мне же понравилось.

— Ты сказала, что это неплохой фильм. Ты должна была сказать, что он гениальный!

В горле пересохло, и даже «пока» получилось отрывистым. Я проглотила и набрякшие слова о Максе, и те, которые рвались в ответ Алене. 

2017 год. Мы сидели на кухне у Алены. Она развелась недавно со вторым мужем, а я собиралась замуж за француза Патрика. Шел третий час ночи, дети спали по своим комнатам, Алена была влюблена и плакала, потому что это был совершенно не вариант. Этот Слава, которого я никогда не видела, оброс для меня плотью и кровью из обрывков переписки, нерезких фотографий, которыми делилась со мной Алена. И когда я почувствовала эту историю телесно — со сладком жаром в солнечном сплетении, — из подсознания всплыл мой собственный «не вариант» — Макс. 

И я начала рассказывать историю наших коротких отношений с Максом. И вдруг заметила, что, рассказывая, я повторяю Алену — говорю с ее интонациями и пафосом. Алена смотрела на часы, то и дело вставала, чтобы проверить, спят ли дети, и наконец сказала:

— Не рассказывай больше.

Она пояснила, что, рассказывая, я воскрешаю эту историю, и что это может плохо обернуться для меня и Патрика. Но потом уронила:

— Ты играешь.

Для меня это прозвучало: ты фальшивишь. Ты фальшивка. Я сжала в руке стакан, подняла, чтобы треснуть по столу, но потом поставила на место. Тихо, чтобы не проснулись дети, я сказала Алене:

— Сука.

Мне показалось, что глаза Алены стали еще ярче.

2020 год. «Прости за то, как я себя тогда повела. Я серьезно больна», — и сообщила Алене диагноз, услышанный утром от французского врача.

Каждый день, который я провела в больнице, я получала Аленино «Как дела?». Я пыталась поудобнее устроиться на кровати, чтобы не тошнило, но не получалось: меня тошнило. И все же удавалось написать ответ: о трубке, которая у меня торчит из носа и уходит в желудок, о том, как сильно хочется газировки, и не простой, а советской, которую пил Шурик в «Операции Ы» (мне было запрещено не только есть, но и пить, меня питали через капельницу). Я не узнавала Алену. Ни слова о соседе, с которым Алена судилась, о детях, которые не моют посуду, о подругах, которые совсем офигели. Только о фильмах, которые я могу посмотреть на маленьком экране телефона, чтобы не думать о трубке. И все же почему-то, когда я видела очередное «Как дела», мне хотелось запихнуть телефон поглубже в сумку. Слишком по расписанию, будто Алена исполняла обязанность. 

2021 год. Я в ремиссии и доехала до России. На даче у Алены мы запекали камамбер на мангале, пламя освещало лица Алениных выросших детей. Я рассказывала им, какие они были в детстве, они вспоминали что-то, что не помнила я. Я прочитала Алене рассказ, который победил в конкурсе вместо моего. Алена сказала, что автор совсем не умеет писать, а я талантливая. Я почувствовала, что время, когда я кидалась помогать Алене по первому звонку, миновало, а теперь мы будем просто читать тексты друг друга, ругать более удачливых авторов, а при встрече жарить камамбер и смотреть кино.

2022 год. «Ты подготовишь Женю к экзамену по русскому?» — пришло от Алены.

Я написала: да, хорошо, но мне надо вспомнить все правила, я ничего не помню, конечно, со школы.

Я скачала и открыла школьные учебники. Там были дебри. Я прикинула, сколько времени мне потребуется, чтобы подготовить саму себя, чтобы потом подготовить Женю к экзамену. Еще мне почему-то вспомнилось, как я лежала в больнице с трубкой, торчащей из носа, а в палате перед моими глазами висели огромные часы. Я написала Алене: «Извини, у меня совершенно нет времени». И почувствовала, как будто у меня все оторвалось ниже сердца.

От Алены: «Я обратилась к тебе, как к другу».

От меня Алене: «Мне очень хотелось помочь, но речь идет о моей жизни».

И от Алены: «А, ну если о жизни, то мне нечего сказать», и следом: «Я очень на тебя обиделась», «Ты же моя подруга». 

Чай, кухня, младенческое одеяльце, детские игры, температура под сорок на градуснике, «Умница Уилл Хантинг» на мониторе, камамбер на мангале, повестка в суд по распрям с соседом, смех Алены, смех детей, их же слезы и снова улыбки. И вдруг все это было брошено на одну чашу весов, а на другую брякнулось одно маленькое металлическое «нет». Чаши заходили вверх-вниз, да так и не остановились. 

Я шагала взад-вперед из сада в дом, из дома в сад, я начала писать Алене: «Считаю, что за все годы я выполнила и перевыполнила свои дружеские…» — и на следующем слове осеклась.