У него была собачка. Йоркширская терьерша, черные горошины глаз умно блестели на гладко вычесанной морде, на голове красовался аккуратный алый бант. В первую нашу встречу шел дождь, собака была одета в розовый плащик. Из-за порывов ветра дождь был горизонтальным, куцый зонт не спасал, я бы сама не отказалась от такого наряда. Он заговорил со мной уютным топленым голосом, что-то внутри мгновенно откликнулось: захотелось протянуть к нему руки, словно к чашке с горячим шоколадом.
Его студия на Патриарших окнами выходила на пруд. В квартире всегда была стерильная чистота, прохлада, пахло нежилым помещением. Я на цыпочках пересекала комнату, устраивалась в единственном кресле напротив окна. Он наливал вино, располагался недалеко на полу. Буравил непроницаемыми черными глазами, много говорил. Я слушала его, а сердце стекало восковой свечкой в живот: вот он сейчас увлечется рассказом, и следующий взмах руки завершится мягким приземлением на мою ногу, и теплота в животе взорвется и перекроет кислород, свет, мысли, и я превращусь в безвольное животное.
Собачка укладывалась у него на коленях или вытягивалась колбасой вдоль ног. Терьерша досталась ему от бывшей жены. Судя по тому, как он холил псинку, жена была горячо любима. Единственное, что мне казалось перебором — ошейник собачки: из драгоценных металлов и камней, тонкая пластинка на груди сверкала гравировкой Never let you go.
Я сама порой чувствовала, как горло стягивает невидимый ошейник: меня тянуло в квартиру на Патриарших. Я тосковала, ждала следующего свидания, вся изнутри коченела, преодолевая знакомый маршрут: Маяковка, выход к концертному залу, налево, семь минут против шерсти Садового кольца, поворот на Малую Бронную, подъезд наискосок от памятника Крылову.
Постепенно вся моя жизнь сосредоточилась на пятачке вокруг Патриарших прудов. Я стала приходить туда каждый день. Даже когда мы не договаривались о встрече, я надеялась случайно с ним столкнуться или увидеть издалека. Я бросила учебу, с нетерпением ждала конца рабочего дня, чтобы провести время в его стылой квартире или хотя бы на лавочке в сквере . Иногда мне становилось страшно от того, что все зашло слишком далеко. Периодически я думала, что мне нужно уйти от него, только увидеть бы его еще раз, в последний раз.
В тот вечер я была настроена решительно: за день до этого написала ему, что между нами все кончено, он уговорил встретиться на прощание. Не успела я закрыть за собой дверь, как ему позвонили. Он вышел, показал мне знаками, что скоро вернется. Это нарушало порядок наших встреч. Я растерялась. Присела на краешек кресла. Встала. Приблизилась к окну: дорогие машинами заполонили дороги, люди пестрели яркими красками летних нарядов. Типичные Патрики. Я сделала круг по комнате, потрепала за ухом йорка. В голове метнулась бледная мысль — «Я ведь ничего о нем не знаю», а затем — «А что, если?». Нет, стоп, нехорошо как-то. Что, я буду рыться в его вещах? Нет уж, я не из той породы! На кухонном столе благородно мерцала бутылка Шато Клерк Милон, я нашла бокал, наполнила его на треть, сделала большой глоток, вернулась в кресло. А, черт с ним. Поставила бокал на подоконник и подошла к большому белому комоду. Верхний ящик выкатился навстречу плавно, внутри стопочками кипы бумаг, какие-то документы, визитки. Второй ящик — та же картина, но из-под пачки договоров выглядывал бок рамки. Я выудила ее на свет. В рамке обнаружилась фотография женщины: брюнетка с высветленными прядями волос, небольшие темные глаза, аккуратная, миловидная. Наверное, это и есть его бывшая жена. Изучая снимок, я заметила, что чокер на шее женщины удивительным образом напоминает роскошный ошейник собаки: тот же блеск, толщина, тоненькая пластинка, зависшая в ключичной впадине, только не разобрать, есть ли гравировка. Странное чувство вдруг заполнило тело, поднимаясь откуда-то снизу колючей волной. В глазах немного потемнело. Я заставила себя вдохнуть. Что все это значит? Это странно. Как минимум. Наверное, у него крыша того. Хотя, я бы заметила. Или нет? Как много психов я знала за свою жизнь? Я же чувствовала, что что-то неладно. Надо валить. Потом все обдумаю. Я убрала фотографию на место. Закрыла комод. Развернулась. И увидела, как из противоположного угла комнаты за мной внимательно наблюдают его глаза.
***
Ненавижу Патрики. На дух не переношу этих пижонов, разукрашенных девиц, их леденцовые туфельки. Почему надо гулять именно здесь? У терьерши вблизи оказались очень грустные глаза. Я думаю, если бы мы могли, нам было бы о чем поговорить. Розовый дождевик трет подмышки, а ошейник, хоть и с драгоценными камнями, никак не скрашивает собачью жизнь.