В

В добрый путь

Время на прочтение: 8 мин.

В распахнутое окно видно зеркало и кусок давно не крашенной стены. Чешуйками сползает на пол потерявшая цвет краска. В раме зеркала, она знала, стоит фотография — Элена и Роже в день свадьбы. Двадцать лет покоится Роже под тяжелой плитой деревенского кладбища, а жена по-прежнему разговаривает с мужем: 

— Видишь. — Она выглядывает в окно и кивает белой головой в сторону вспотевшего правнука. — В футбол бегает, хорошо ему тут, места много. 

Петя бьет по мячу, отодвигает тяжёлую ветвь яблони с редкими бело-розовыми цветами, улыбается прабабке. Он знает, что здороваться необязательно: она разговаривает только с мужем. Элена распахивает окно, вдыхает весенние запахи, любуется садом и семьей с верхнего этажа их общего дома. Она не уверена, что помнит, как зовут детей, внука и правнука, и еще какая-то молодая женщина нюхает розы, но приветливо кивает каждому деревцу, посаженному мужем, каждому колокольчику, своей главной сирени и любимым цветам дочери — пионам, еще в бутонах. Элене девяносто восемь, так написано в письме швейцарского посольства. Роже родился швейцарцем, и посольство Конфедерации каждый год поздравляет вдову с днем рождения. Сама Элена полячка — ее родители приехали убирать урожай с полей Франции, когда девочке было два года, да так и не вернулись.

Спускается Кристин, морщится при виде матери. Кристин не любила мать в детстве, не любит и сейчас, не за древность же ее любить, в самом деле. Это только вина улучшаются со временем, да и то не все. Кристин уже предупредила сына и невестку, что не хочет лежать под одной плитой с матерью. Роже был рачительным хозяином. Он построил дом, разбил сад и выкупил две могилы на кладбище. Первая уже занята наполовину — им самим. В семье их четверо — если Элену похоронят над мужем, то Кристин предстоит соседствовать с братом. Этого она тоже не хочет. 

Все утро сегодня Кристин вытирала пыль, начищала ванную и зеркала. Ее маленькая квартирка из трех комнат на среднем этаже большого дома покоится в белом свете чистоты. Та же опрятность и умиротворенность  в самой Кристин: вот уже сорок лет как она начинает день горсткой антидепрессантов. До депрессии Кристин работала директрисой поварской школы, не «Кордон блю», конечно, но тоже с хорошей репутацией. Школа была далеко от дома, далеко от любимого отца и обожаемого сына. Через три года она вернулась в парижский регион, получила должность в лицее Нантера и заболела депрессией из-за общения с большим количеством юных арабов, её учеников. Арабов она не любит почти так же, как не любит свою мать.

Пока Элена щебечет мужу о весне, цветущих яблонях, маленькие саженцы которых он посадил еще в прошлом веке, дочь ее жалуется невестке. Невестка русская, назовем ее Наташей.

— Матери давно пора на свалку. — Кристин поджимает губы, руки в молитве, немного дрожат. — Ты только посмотри, сколько вокруг ухоженных пожилых женщин! А она не хочет даже одеваться, слоняется по квартире в халате, ее надо скрутить силой, чтобы заставить принять душ. Но как она ест! — Кристин поражена и хочет поразить собеседницу: — Она съедает тарелки с обедом и ужином еще за завтраком! 

Каждое утро Кристин должна открыть ставни окон в квартире Элены, а вечером — закрыть их, это ее единственная забота о матери. Всем остальным занимаются муниципальные службы, в пятницу вечером приносят еду на все выходные. Кристин сложно выходить из дома целых два раза, тем более что весенними вечерами еще прохладно, она может заболеть, простудиться. Поэтому и старается закрыть ставни еще в два часа дня. Невестка возражает: Элена и так видит мало дневного света, ладно зимой, но весной, когда все живое радуется солнцу, обидно оставаться в темноте. Кристин лишь пожимает плечами. Она рассказывает о своем детстве, как любила отца, радовала его хорошими оценками, а мать не устраивала праздников в дни рождения детей. Когда Кристин исполнилось четырнадцать, ее отправили в парижский пансион. Элене было сложно справляться с домом, огородом и двумя детьми, и было решено, что к замужеству дочь подготовится в пансионе.

Наташа слушает монолог Кристин без осуждения, но немного удивлённо. Ей непонятно, как уживаются в свекрови страстное обожание Христа — которого любят уже два тысячелетия миллионы людей, целуют его раны и поют ему песни — и равнодушие к её собственной, ещё живой, матери. Зачем Христу столько любви? Наташе кажется, что любить Христа уже общее место. Любить мрамор, музыку, холсты, созданные ради него, хорошо, но эта любовь стерильна, она никого не согреет и не спасет. Она так рада, что у ее сына есть прабабушка, своих прабабушек она в живых не застала. Как много бы она отдала за возможность поговорить со своими бабушками,  просто прижаться к ним, поластиться — к русской бабушке Дусе и армянской, папиной маме — Гаяне. Каким добрым светом они наполнили её мир в самом начале пути! Цветные картинки, навсегда сохранённые в памяти сердца, меняются, как преломленные солнечные лучи внутри закрытых глаз. Сжать посильнее — и иссиня-черные и фиолетовые круги плывут вокруг зрачков — русская бабушка с раннего утра заговаривает дрожжевое тесто на пирожки. Скворчат на сковороде золотистые кружки кабачков. Бабушка лепит пельмени и выгоняет деда из дома за смородиновым листом: внуки наелись свежих огурцов, пришла пора малосольных. Если потихоньку поднимать верхние веки, блики запляшут красными, жёлтыми, оранжевыми всполохами — у бабушки армянской из еды только яичко всмятку и хлеб с маслом нарезан длинными полосочками — солдатиками. А в маленьком кухонном окне — полоска бескрайнего моря, и где-то совсем рядом, бабушка знает наверняка, несётся на всех парусах корабль. А на корабле и Незнайка, и Буратино, и Чиполлино, и Алиса, и, конечно же, капитан с бородой. Они плывут к ней, от скорой встречи сдавливает восторгом сердце, ей еще хочется вспомнить, как по-разному пахли морщины так рано ушедших бабушек, но надо лезть под машину за мячом сына. Щедрое черноморское солнце из детства припекает маленький подпарижский городок.

— Петя, надень кепку!

Ребёнок делает вид, что не слышит. Кристин опять морщится: ей не нравится, когда при ней говорят на непонятном русском. Из всех иностранных языков она признает только английский. Когда-то даже дружила с английской семьей, вообще до депрессии была важным, уважаемым всеми человеком. 

Женой Кристин побыла недолго. Мужа выбрали по критерию — живет рядом, родители-работяги, брат порядочный. А муж оказался скандальным, кричал, возвращаясь с работы, бросал стулья на пол, сейчас уже никто и не помнит — зачем. И все это в общем доме, хоть и на разных этажах. Роже поговорил с дочерью, что так продолжаться не может, и Кристин выставила мужа и запретила общаться с сыном. Петиному папе был год, когда мать подала на развод. Это была эпоха, когда матери сами решали, будет ли у ребёнка отец. Но церковь, так горячо любимая Кристин, развод не признавала, и молодая женщина испугалась, впервые в жизни, остаться без духовной поддержки, без Бога в каждом своем дне. Отчаявшись, она подкараулила деревенского священника после службы и поделилась своим горем. Отец Луи попросил произнести всего одну фразу: «Христос, я люблю тебя!» Кристин вложила в нее столько искренней любви и никому, кроме Бога, не нужной нежности, что священник простил ей развод, и Кристин вновь вернулась на почетное место ближайшей от алтаря скамьи.

Петя мастерски ведет мяч по асфальту от дома до сада. Мяч пролетает между маминых ног. Мальчик весело кричит и сам себя обнимает от радости за забитый гол. Он занимается футболом в том самом Нантере, в котором в семидесятые годы прошлого, неизвестного Пете века, Кристин потеряла равновесие и уверенность в том, что она — это она. Не справилась — с чем? С пониманием, что её Бога не существовало для этих шумных неопрятных детей? Со страхом за их жизнь без бога? Со страхом за собственную жизнь? С тем, что этим детям и слово нельзя сказать вопреки — тут же прибегут отцы и старшие братья? С тем, что учителя были каждый за себя, и за детей никто и не боролся? Как ни пыталась объяснить невестке, точнее сформулировать не удалось. Знала только, что именно тогда все понеслось в тартарары, и республиканские и христианские ценности распались на атомы и вновь соединились — в серо-белых таблетках, без которых она не может ни встать, ни заказать такси, ни растолочь картошку в пюре непритязательному внуку.

Невестка выводит Элену в сад, помогает сесть на неудобный пластиковый стул. Кристин тут же предлагает матери конфеты, купленные для Пети. Она предпочитает, когда у матери занят рот, тогда она не может говорить. Элена сначала пытается разговаривать с конфетой во рту, но Роже не отвечает, а когда отвечает кто-то другой, прабабка не слышит: в слуховом аппарате сели батарейки, и поменять некому. Поэтому Элена грызет карамель — у нее до сих пор целы зубы, отмечает Кристин, — иногда вскрикивает весело, совсем как Петя, что так и носится с мячом. Мальчик уверен, что прабабка восхищается его игрой и начинает отбивать мяч носком правой ноги. И все торжественно считают: мать по-русски, прабабка по-французски, Кристин — на английском. 

Вечер потихоньку приходит на смену жаркому одинокому дню. Время готовить ужин, но и ужинать они будут каждая на своем этаже. От Элены немного пахнет старческим недержанием, и когда ветер меняет направление, Кристин привычно морщится и отодвигает свой стул. 

Несмотря на быстрые сумерки, она все говорит и говорит, оттягивает час возвращения в одинокую квартиру, где из всех радостей — тоненькая книжка Псалмов на тумбочке и розовые четки, привезенные Наташей из Ватикана.

Просто Кристин не может знать, да и никто не может, что сегодняшний вечер — последний, что она быстро заснет в пахнущих лавандой подушках и больше не захочет просыпаться. Чистое зеркало на секунду отразит ее испуганный дух, еще не полностью покинувший тело. Дух повисит в лунном свете как будто сомневаясь, а потом расправит крылья, окрепнет в душу и уже ничего не боясь и почти не страдая, устремится за белым столбом света навстречу отцу.


Рецензия критика Валерии Пустовой:

Рассказ получился атмосферный, дышащий настроением дня, домом, воспоминаниями, которые, в свой черед, тоже атмосферно напитаны. Автору удается показать движение момента, драгоценное сверкание вроде бы обычного семейного дня. И бабушки в воспоминаниях, и правнук в саду, и напряженная нелюбящая дочь, и нездешняя уже, не со здешними говорящая прабабушка — все тут предстает в деталях, жестах, движении. 

Рассказ написан скользяще, легко. Иные его фразы скрывают сильное напряжение — например, заметна внутренняя ирония в описании Кристьян, когда говорится одно, а подразумевается другое: внешне нам предлагается ее точка зрения, но фраза скрывает подтекст, переворачивающий смысл сказанного. Такой стиль — скользящий, поворотливый, вбирающий подтекст, непрямой, мне очень нравится. В нем видна именно творческая работа со словом. 

Очень интересна и сама сцена. И то, что по сути весь рассказ — это всего лишь сценка. Сценка, вобравшая в себя так много. Мы видим обычный день большого дома, в рамках этого дня ничего не случается, напротив, участники даже утомлены привычным течением дня. Но автор раскрывает контекст все шире, и оказывается, что за простыми жестами —  поесть, поиграть, поздороваться, пожаловаться — таится множество конфликтных линий, старых обид, невысказанных возражений. 

Сами герои тоже удались. Беспечный правнук, идиллическая, потому что не контактирующая с настоящим временем, прабабушка, напряженно безупречная внешне, болезненная Кристьян. 

К тексту у меня есть одно принципиальное замечание. Мне все же кажется, что было бы хорошо очистить его от давления, от авторских оценок. Просто показать этот день, этот сад, эти воспоминания, тихие шепотки и едва видимые жесты конфликта, тихую мирную смерть. Этого было бы достаточно — и более того: это бы и ошеломило читателя, сам этот контрапункт внешне благополучно устроенной, сверкающей, большой жизни семьи — и тесноты, болезненности конфликтов и переживаний. Автор же словно не доверяет истории, не доверяет и читателю. И пытается сам расставить оценки, все объяснить, проанализировать, сопоставить. Читатель ведь сам хочет во всем разобраться. Если рассказ сводится к выводу, к морали, то достаточно прочесть этот вывод в кратком содержании. Но суть художественной прозы в том, что сам строй ее, сами образы — это не формулируемый в двух словах месседж. Если суть произведения можно сформулировать в двух словах — то нужно оставить эти слова, а произведение не писать. Художественный текст не занимается ответами, оценками, судом. Он показывает, он создает этот мечтаемый план жизни, дополнительную реальность нашего опыта. 

Вы же сводите весь рассказ — такой атмосферный, тонко выписанный, — к морали. И мораль эта проступает и в оценке Кристьян, которая показана явно негативно, и в рациональном противопоставлении человечности и религиозности, и в финале, где автор прямо отражает свое отношение к этой семье, выделяет любимую героиню, можно сказать, благословляет ее. Тема «последнего» вечера очень болезненная, многие переживают об этом. И конечно, это интересный поворот. Но мне непонятно, зачем писать об этом вот так — педалируя, наседая на читателя, заставляя его разделить осуждение героев, которые, мол, не знали, что вечер последний. Я не очень понимаю, как тот факт, что вечер последний, может помочь нам разобраться в героях и ситуации, в этой семье? Они ведь проживали свой обычный день, не хуже и не лучше прочих дней в году. У каждого из них свои интересы и травмы. Как и у этой прабабушки — ей уже столько лет и она настолько душой перенеслась за мужем, что ее уход более чем ожидаем. Мне не понятно, что именно автор подчеркивает, когда говорит: «Просто Кристьян не может знать, да и никто не может, что сегодняшний вечер — последний, что она быстро заснет в чистых, пахнущих лавандой, подушках и больше не захочет просыпаться». Что это меняет для восприятия дня, рассказа, героев? Тут видно, что автор хочет провести свою линию. Но эта линия не кажется органичной строю рассказа. Откуда тут картина загробья? И как эта картина соотносится с темой религиозности в рассказе? Ведь про отношения прабабушки с Богом не сказано, она говорит с цветами и мужем. Религия — мотив Кристьян. То есть финал получился оценочный, напористый по смыслу, но то, на чем он настаивает, не соотносится с тем, что нам показано в рассказе. 

Предложила бы в будущем уходить от рациональности и оценочности. Попробовать в плане эксперимента просто рассказывать историю, показывать ситуацию и людей. Если временно себя дисциплинировать, отказаться от соблазна делать выводы и судить за читателя, постепенно эта склонность уйдет. Мне кажется это важным, потому что выводы в рассказе замещают образы, а прямые оценки отнимают у читателя возможность живого контакта с историей, в которой он мог бы разобраться и сам».

Комментарий писателя Романа Сенчина:

«Рассказ в общих чертах получился. Главное, есть атмосфера. И гнетущая, и в то же время сладковато-грустная. Есть три героини, и переходы от одной к другой у автора, я считаю, почти получились. Повествователь-демиург есть, и он здесь очень кстати. 

«…внуки наелись свежих огурцов, пришла пора малосольных» — отлично. И это тоже: «ей еще хочется вспомнить как по-разному пахли морщины так рано ушедших бабушек, но надо лезть под машину за мячом сына. Щедрое черноморское солнце из детства припекает маленький подпарижский городок».