Помню хорошо этого Рыжего, как его звали, Уолтер, точно, Уолтер Элбридж. Мы с его папашей, Элбриджем-старшим, работали одно время вместе на угольной шахте, хороший был напарник, работящий, немногословный. Не расставался со своей губной гармошкой, такие трели на ней выводил, чисто Моцарт. Пил, это да, как лошадь. А кто не пьет в Эрвине? Грязное, убогое, богом забытое место, забитое повозками, палатками и чумазыми детьми шахтеров. Таких городов в Теннесси хоть пруд пруди. Как подвели железную дорогу, так стало еще хуже, город выглядит, как нескладный подросток в лопающихся по швам бриджах, из которых он давно вырос. В городах платят больше, чем на фермах, нужда гонит людей в города. Думают, что тут лучше. А здесь жизнь совсем не сахар. Работаешь от зари до зари, а когда не в шахте, то пропиваешь те жалкие крохи, которые остались после оплаты счетов. Полная безнадега. А если что случится, как с моей рукой — мигом пошел вон на улицу. Так, вот, старший Элбридж сгорел от чахотки, не старый еще был, жить да жить, а за ним и жена его вскорости померла, спаси Господь их души. Парнишка остался один, было ему шестнадцать или семнадцать, какая разница, помыкался в Эрвине туда-сюда, а потом исчез, уехал куда-то в поисках лучшей доли. Говорили видели его в Сэйнт-Поле, в Вирджинии, работал портье в местном отеле «Риверсайд».
И вот я вижу Рыжего Уолтера на спине Большой Мэри, огромной слонихи из «Великолепного Цирка Чарльза Спаркса», который каким-то чудесным ветром занесло в нашу дыру. Сидит в красивом костюме, приосанился, лыбится, ну чисто звезда цирка. Я аж глаза протер кулаками, подумал, может хватанул лишнего. Нет, точно он, только возмужал, конечно, в сравнении с тем, когда его последний раз видел. Хороший парень, в отца, не зазнался, узнал старого Пьянчугу Фрэнка, помахал мне рукой и прокричал что-то радостно. А что прокричал, разве услышишь. Весь город собрался на пыльной главной улице посмотреть на цирковой парад, яблоку негде упасть. Духотища страшная, дышать нечем, как всегда перед грозой бывает. Шум, гам, идет шествие. Впереди — духовой оркестр с бравурными маршами, медные трубы блестят на солнце, как лысина шерифа Гэллахана. Рожи у музыкантов красные от усилия и наверняка бурбона уже приняли на грудь, меня не проведешь, глаз наметанный. Прямо за ними Рыжий Уолтер на Большой Мэри, и три слона поменьше позади топают, их двое слонят торопливо догоняют. Смешные такие, ушами шевелят, хвостами от надоедливых мух отмахиваются, прямо как коровы. За слонами наездники-ковбои гарцуют на белых лошадях. Верблюды идут задумчиво, качают горбами, жуют свою жвачку. Красивые цирковые повозки, окруженные жонглерами, акробатами и клоунами. Пестро, ярко, громко, аж душа поет. Сегодня вечером будут два представления. На пустыре, недалеко от станции уже собирают цирковой шатер.
Порадовался за Рыжего, что возвращается в родной город даже не на коне, а на слоне. В люди выбился. Мне потом рассказали, что ему повезло, устроился на подхвате у дрессировщика слонов в цирке Чарльза Спаркса, ухаживать за животными и готовить их к парадам и выступлениям. Хуже мошенников, чем владельцы цирков, не бывает, страшные прощелыги, им бы только честного человека обсчитать и своих циркачей обмануть. Но этот Чарльз Спаркс порядочный бизнесмен, из глубоко верующей семьи, в его цирк, как в воскресную школу, можно смело детей отправлять, там ничего непристойного не будет. Жалованье своим артистам платит день в день, солидное семейное предприятие. Жена его, миссис Спаркс, статная женщина, кровь с молоком, работает в цирке ветеринаром и готовит для всей труппы. Стряпня у нее — пальчики оближешь. Каждый может съесть сколько влезет, не жизнь, а рай на земле, мне бы так. Но одно правило четко — за стол только умытым и причесанным. А за плоские шутки можно схлопотать поварешкой по кумполу. Женщина строгая, с принципами, но отходчивая, с добрым сердцем. Детей им с мистером Спарксом Бог не дал, вот она и относится к циркачам, как к своим детям. А самый любимый их ребенок — это Большая Мэри.
Говорили, что маленького игривого слоненка купил покойный отец мистера Спаркса, основатель семейного цирка. Торговец, который продал его, хвалился, что это первый слон, рожденный на американской земле, но этот жулик наверняка приукрасил, чтобы продать подороже. Мистер Спаркс, тогда еще маленький Чарли в шортиках, был на седьмом небе от счастья. Он и назвал слоненка Мэри. Всю жизнь они вместе — друзья не разлей вода. Сейчас мистер Спаркс уважаемый владелец цирка в костюме, очках, шляпе и неизменной сигарой в зубах, а Большая Мэри — главная звезда его труппы. Люди ломятся посмотреть на самого большого слона в Америке, который стоит к тому же целое состояние — двадцать тысяч долларов. Это ж сколько виски можно купить на такие деньжищи. Говорят, что Большая Мэри не обманывает ожидания и отрабатывает каждый пенни, который публика потратила на билеты. Она играет разные мелодии на музыкальных рожках, танцует, крутится на голове и отбивает бейсбольные мячи. А когда «бейсбольный судья» якобы по ошибке не засчитывает ей очки, она гневно трубит ему в ухо, выражая свое фу и зрители катаются по полу от смеха. Словом, одиннадцать тысяч фунтов чистого таланта, которые к тому же приносят мистеру Спарксу отличный доход.
Как только шествие прошло мимо меня, Большая Мэри внезапно остановилась, как стоп-кран дернули, и весь парад гармошкой собрался за ней. Слониха подумала немного и хоботом взяла половинку спелого арбуза с тележки миссис Роббинс, торговки фруктами. Стала задумчиво жевать, двигая ушами. Уолтер держал в руке багор для погонщиков слонов — толстую деревянную палку с металлическим острым наконечником и крючком. Он легонько постучал багром Большую Мэри, мол, пойдем, хорошая моя, надо идти, парад как никак, работу надо доделать. А ей хоть бы хны, доела арбуз и потянулась за новой порцией — взяла еще одну половинку. Толпа начала улюлюкать и подначивать Уолтера: «Эй, слоновий ковбой, ты до вечера тут стоять будешь?», «Эй, Рыжий, может, слезешь и подтолкнешь», «Дай палку, я тебе покажу, как слонов погонять». Миссис Роббинс торопливо пыталась переложить арбузы со своей тележки куда подальше. Рыжий занервничал и ткнул Большую Мэри багром — ноль внимания, фунт презрения. Еще сильнее — никакой реакции. Мальчишки стали кидаться в Уолтера огрызками яблок и разным мусором, всем, что попадалось под руку. Тут парень совсем потерялся. Был бы его босс-дрессировщик рядом, он бы ему помог, да не было его, черт знает, куда он подевался. Уолтер от отчаяния стукнул слониху со всей мочи и ткнул ее багром посильнее. И тут Большая Мэри вздрогнула. Клянусь, я это видел. Как разряд электричества сквозь нее прошел. Она бросила арбуз на землю, корка хрустнула, и красная мякоть разлетелась в пыли. Потом она крепко обхватила Уолтера своим хоботом и подняла его легко как перышко. Парнишка заорал от страха. Слониха с размаха бросила его в тележку с фруктами, и тележка от удара разлетелась вдребезги. Рыжий лежал на земле, струйка крови стекала из его рта. Люди в ужасе разбегались кто куда. Большая Мэри подошла к бездыханному Уолтеру, громко протрубила, а затем подняла переднюю ногу и с размахом опустила на его голову. Раздался такой же хруст, как раньше от упавшего арбуза. Я стоял, как парализованный, не в силах ничего сделать. Какой дьявол в нее вселился? Из своей кузни с ругательствами и кольтом в руке вывалился Хенч Кокс, подбежал к слонихе и расстрелял в нее в упор целый барабан своего револьвера. Пули не причинили Мэри никакого вреда, они просто отскочили от ее толстой шкуры, как от брони. Хенч Кокс от досады запустил кольтом в голову Мэри. Она стояла как ни в чем ни бывало, помахивая ушами и хвостом. «Убийца! Убийца! — стали скандировать люди. — Бешеный слон. Кровавая Мэри».
Шериф Гэллахан, когда потом играл в покер со своими приятелями, рассказал, что мистер Спаркс на следующее утро после смерти Уолтера умолял его отпустить Большую Мэри, решить вопрос полюбовно. Мол, в цирке разное бывает — несчастные случаи, травмы и даже иногда люди гибнут. Страшная трагедия, конечно. Деньги большие предлагал, ведь она ему как родной ребенок, ничего не жалко было для нее. Главное, чтобы жила дальше, можно было сменить ей имя и продать куда-нибудь на Запад или в Канаду. Что делать, ужасное стечение обстоятельств — миссис Спаркс осмотрела Мэри, и оказалось, у нее зуб воспалился, парнишка неудачно ткнул ее в больное место, вот она и взбесилась. В словах мистера Спаркса была правда, и шериф был склонен договориться. Но у нас новости распространяются, как огонь летом в сухом лесу. Газетчики прознали про то, что случилось, и как водится, все преувеличили и переврали. «Джонсон Сити Стафф» написала, что бешеная слониха затоптала восемь человек. Шерифы соседних графств оборвали телефон шерифа Гэллахана. Они настаивали, чтобы он убирал сам свое дерьмо, мол, им беспорядки не нужны. Никто не хотел видеть слона-убийцу в своем городе. Люди были взвинчены. Из Кингспорта выехали пять активистов со старой пушкой времен Гражданской войны. Хотели линчевать слониху. Хорошо, что ливень размыл дорогу и пушка застряла в грязи. Угрюмый Хенч Кокс дал понять шерифу, что если он не решит вопрос сам, они с парнями это дело так не оставят и возьмут правосудие в свои руки. Уолтер был из наших, из местных, а за своих в Эрвине любому глотку перегрызут, хоть бы и слону. А потом, когда шериф Гэллахан уже озверел от бесконечных звонков и угроз, его набрал губернатор штата, сказал, что он не позволит бешеным животным топтать его избирателей и снисходительно напомнил, что кто-то должен лучше делать свою работу. Дело было кончено. Большая Мэри должна была умереть.
Буйные головы предлагали, прости, Господи, привязать Большую Мэри к двум локомотивам и разорвать на две части, или наоборот, раздавить ее между двумя паровозами, но шериф Гэллахан сказал, что такого изуверства он не допустит. Несколько лет назад, в Нью-Йорке казнили электрическим током бешеного слона, но на станции не было достаточной мощности, и этот вариант тоже отпал. Пистолеты и ружья не годились, никакой мало мальской пушки не было. Мистер Спаркс, убитый горем, с красными, опухшими от слез глазами, хотел легкой смерти для Мэри и дал ей еду, начиненную стрихнином, но Мэри отказалась есть. Она как будто чувствовала, к чему дело идет. Ее приковали к столбам у станции, и она грустно покачивалась из стороны в сторону, не понимая, почему мальчишки злобно швыряются в нее камнями.
В итоге решили Большую Мэри повесить. Подогнали большой железнодорожный кран. Паровым экскаватором выкопали неподалеку, в трехстах ярдах, большую, как амбар, яму для могилы. Народу собралось поглазеть на казнь — мама дорогая, сроду столько не видел. Ночью прошел ливень, и люди стояли плотной толпой по щиколотку в ржавой грязи. Моросил противный дождь. Места на террасах зданий напротив места казни продавались по пять долларов, и отбою от желающих не было. Все близлежащие деревья и крыши домов были усеяны мальчишками, которые сидели, как нахохлившиеся мартышки. На крышах вагонов разместились железнодорожники. Чего, спрашивается, собрались, ироды? Побоялись бы Бога. Ладно бы негра линчевали, но повесить слона, божье создание, не по-христиански это, противно, неправильно.
Большая Мэри отказалась идти на казнь сама, никто не смог сдвинуть ее с места. Пришлось идти на хитрость — привезти других слонов, и она, привычная к парадам, весело махая хвостом, прошла с ними до места, где стоял железнодорожный кран. Когда слоны уходили, они оборачивались и трубили, как будто прощаясь с Мэри. Животные — а все чувствуют, как люди, честное слово. Много я видел за свои пятьдесят лет, но вот это просто сердце мое сжало и защемило, аж дышать было тяжело. Шею Мэри обвязали цепью и стали поднимать, ее ноги оторвались от земли, и она повисла в воздухе. Раздался громкий щелчок, массивная цепь лопнула, и Мэри грузно рухнула на землю. Толпа ахнула, и началась паника. «Кровавая Мэри всех затопчет! — в ужасе кричали зеваки, разбегаясь в разные стороны — Спасайся кто может!» Рейнджеры изготовили ружья. А толку? Ей их пукалки, как укус комара. Но Мэри никуда не побежала. Она сидела на задних ногах, как огромный лопоухий кролик, недоуменно крутила головой и жалобно трубила, ее уши повисли. В глазах у нее, я клянусь, были слезы. Она плакала. Мистер Спаркс подбежал к ней и обнял ее за ногу. Из его глаз градом катились слезы. Так они и плакали вдвоем — слон и человек.
Шериф Гэллахан рассказал потом, что мистер Спаркс рыдал от счастья — он думал, что второй раз нельзя казнить за одно и тоже преступление, что-то твердил про пятую поправку к Конституции. Шериф сказал, что так-то оно и есть и что он был готов отпустить Мэри, он не мясник какой, а представитель закона. Но дело было плохо. Миссис Спаркс осмотрела слониху, и оказалось, что у нее сломано бедро. Что делать со слоном со сломанной ногой? Шериф Гэллахан, теперь уже из сострадания, дал команду вешать Мэри второй раз. Мистер Спаркс отвернулся и ушел в слезах, весь поникший, чтобы этого не видеть. Мэри что-то тихо трубила ему вдогонку. Прощалась. Она уже не так брыкалась, как в первый раз, когда на нее снова набросили цепь. В этот раз ее обмотали несколько раз, чтобы наверняка, и кран снова поднял Мэри вверх. Она подергалась немного и вскоре затихла навсегда. Потом ее похоронили, народ разошелся, и цирк уехал. Я напился в тот день до полного беспамятства, чтобы эта повешенная слониха не стояла перед глазами. Говорили, что еще несколько месяцев слоны «Великолепного цирка Чарльза Спаркса» не могли привыкнуть к тому, что Большой Мэри с ними уже нет, искали ее, ждали. Джамбо, огромный слон из цирка Барнума и Бэйли, который был на целых три унизительных дюйма ниже Мэри, стал самым большим слоном в Америке. А наш Эрвин, пропади он пропадом, навсегда остался городом, в котором повесили слона.
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«По моему мнению, просто замечательно. Повествование от лица Фрэнка окрашивает сюжет настоящей художественностью, дает автору много стилистических возможностей, убирает из текста некий налет публицистичности, который так часто встречается в произведениях, написанных об исторических событиях. Получился, по сути, монолог человека, который не вторгается в происходящее — образцовый наблюдатель. Яркий, эмоциональный, остроумный — «Порадовался за Рыжего, что возвращается в родной город даже не на коне, а на слоне».
В целом чувствуется, что строй языка англоязычный, это автору удалось.«Все близлежащие деревья и крыши домов были усеяны мальчишками, которые сидели на них, как нахохлившиеся мартышки». «Мальчишки» — «мартышки» мне нравятся.
Последнее предложение — «А наш Эрвин, пропади он пропадом, навсегда остался городом, в котором повесили слона» — отличное, образцовый финал.»
Рецензия критика Валерии Пустовой:
Яркое достоинство рассказа — в его цепкости к реалистичным деталям. Всё, что происходит, очень легко рисуется в воображении, потому что автор позволяет рассмотреть именно те подробности, которые важны для понимания ситуации. В рассказе выбрано повествование от имени наблюдателя-очевидца, явно не совпадающего с автором, это особенно ярко проступает в его реплике о том, что казнь негра бы он еще выдержал, в отличие от казни слонихи — тут видна примета времени, противоречия прошлого. И прием очень удался — это другое достоинство рассказа. Текст действительно порождает ощущение, что мы стоим с рассказчиком в толпе и сами всё наблюдаем.
Кроме того, автору удалось схватить и передать интонацию устного рассказывания, так что повествователю начинаешь доверять с первой фразы: очень живым, непосредственным слышится этот голос. В самом строении сюжета найдены острые, неожиданные повороты. Рассказ глубоко трогает прежде всего благодаря этой резкой изменчивости. Например, картина шахтерского городка резко сменяется образом парада, на котором опять же резко преображается образ человека из Эрвина — юноша на слоне кажется вестником большого мира, больших возможностей. Мирная, скорее, комичная сцена поедания слонихой арбузов резко обращается в трагедию. И, как и герою, читателю надолго запомнится сцена казни — именно в силу введенных автором подробностей: как слониха не сразу шла, а пошла только по цирковой привычке, как на парад, как с ней прощались слоны, как все оборвалось и вроде бы закончилось, но оказалось, что теперь ее важно умертвить из своеобразной человеческой жалости, как обнимал ее за ногу и рыдал вместе с ней ее хозяин.
Отдельно хотелось бы отметить сатирическую убедительность картины общества — автор очень метко и едко описал волну реакции на трагедию, участие в судьбе слонихи разных общественных сил. Образ застрявших линчевателей особенно запоминается. В рассказе есть интересное, хоть и не впрямую — что тоже удачно — выраженное противопоставление реакции людей и поведения слонихи: слониха на фоне людей выглядит правдивей, подлинней, поскольку в ее поведении нет двойной природы, она животно честна и в своем гневе, и в своих жалобах, тогда как люди разыгрывают карту слона, кто во что горазд, причем это касается и хозяина Мэри, который, с одной стороны, зарабатывает на ней, с другой, относится к ней как к ребенку, а с третьей, опрометчиво передоверяет слониху юноше, не умеющему с нею справиться.
Есть, однако, в рассказе и свойства, на которые стоит обратить внимание, чтобы уйти от них в дальнейшей работе. Первое — это нарушение границ и стиля в выбранном типе повествования. Да, рассказчик звучит очень убедительно и живо — но есть фрагменты, где автор заставляет его говорить больше, чем он мог бы сказать. Причем больше — и по смыслу, и стилистически. Смысловые границы выбранного повествования нарушаются, когда рассказчик открывает нам полную историю слонихи, тайны семьи владельца цирка, особенности циркового быта. Рассказчик просто не может всего этого знать. Как в цирке обедают, из каких тайных чувств владелец очень полюбил Мэри, как Мэри обычно выступает и т.п. Или в сцене казни: мол, Мэри не понимала, почему в нее швыряют — но рассказчик не может так выразиться, для него закрыто знание о душевном состоянии слонихи. Он может говорить только как очевидец, регистрирующий все, что ему важно заметить, что он сам пережил.
Стилистически рассказчик изменяет себе, когда выражается чересчур литературно, и устная речь вытесняется письменной: «Весь город собрался на пыльной главной улице», «верблюды идут задумчиво», «красная мякоть разлетелась в пыли», «сидели, как нахохлившиеся мартышки» — тут рассказчик слишком усердствует в описаниях, и видно, что это автор рассказа хочет создать образ поярче, пообъемнее, потому что рассказчику было бы плевать на эпитеты и сравнения. Лучше было бы не превышать полномочия рассказчика — а напротив, заострить ощущение, что эту историю нам рассказывает очень конкретно живший и понимавший жизнь человек.
И вот тут второе — вопрос о смысле истории, о том, для чего и кем она рассказана. Автор начинает рассказ с очень интересного контрапункта — рассказчик ощущает свою жизнь в городе бесперспективной и бесправной и вдруг видит сына товарища, которому удалось сбежать от общей жалкой судьбы, вернуться в город если не на коне, то на слоне, как это остроумно в рассказе подмечено. Но вдруг оказывается, что судьба и рассказчика, и этого юноши абсолютно не важны: рассказ выходит на вневременной и потому довольно-таки абстрактный сюжет противостояния общества и природы, человека и животного. Боюсь, это достаточно банальный поворот истории. Да, слониху жалко, но жалость к ней предсказуема, как и реакция людей на трагедию, как и сама трагедия. И не открывает нового смысл рассказа: мы оплакиваем животное, которым люди заигрались, изъяв из его естественной среды и погубив, едва она перестала вписываться в среду человеческую, ей чуждую. При этом совершенно теряется из виду судьба и особенности того, кто нам все это поведал, и того, кто стал жертвой этой действительно страшной и жалкой, постыдной истории. В перспективе было бы удачно соединять линии рассказа: случай со слоном важен не сам по себе, а потому, что он что-то открыл рассказчику именно как человеку с конкретной судьбой. Сейчас же случай со слоном важен сам по себе, а рассказчик совсем не важен, случаен, на его месте мог бы быть любой другой человек, как и на месте пострадавшего юноши. То есть, герои оказываются только поводом к рассказу о слоне, но сам этот рассказ не открывает ничего нового: каяться перед природой люди начали давно, сейчас этот процесс набирает обороты.
Ну и третье — про соотношение истории и сейчас. Рассказ убедительно рисует время и место действия. Но остается вопрос о связи этой истории с сейчас, о том, как современность может актуализировать и повернуть такой сюжет. Ведь невозможно читать этот рассказ вне времени, вне знания о том, как развиваются отношения человека и природного мира, как усложняется понимание и человека, и, условно скажем, слона. Остается вопрос, почему автор выбрал именно это время и место для такой истории. Чем эти время и место удачнее, чем любые иные, почему именно они выбраны для раскрытия этого смысла. Намеренная актуализация сюжетов может выглядеть поверхностно и пошло, но и игнорировать историю, след темы в литературе и обществе для писателя невозможно. Образы страдающего животного и безжалостного человека уже прочно вошли в культуру, в историю вопроса. Неизбежно перед автором, берущимся за эту тему сегодня, встает задача пересмотра, обновления или актуализации темы, раскрытия ее в новом ракурсе или новыми средствами. Тогда читатель ощутит, что эта история про него сегодняшнего, к нему сегодняшнему обращена, тогда его рассказ не только тронет — но и заденет глубоко. Эти замечания я высказываю, имея в виду дальнейшую работу автора в прозе. Если же говорить именно об этом рассказе, то он производит в целом убедительное и трогательное впечатление.