Сорокин влюбился мгновенно. Свадьбу сыграли быстро и скромно. Из родственников была только мать невесты, остальные то ли умерли, то ли отбыли в неизвестном направлении — жених выяснять не стал. Впервые в жизни, крепко обнимая любимую, он спал без кошмарных армейских и детдомовских сновидений и был абсолютно и как-то очень подозрительно счастлив.
Жили молодожены легко и весело, беспрерывно хохоча и обнимаясь в перерывах между походами мужа на завод и вялыми поисками работы женой. Дети у них стали появляться сразу же после свадьбы. По воскресеньям они все вместе гуляли в парке, а вечером, сидя на маленькой кухне, строили планы. Сорокина, прижатая к плите стройным горячим телом мужа, представляла большой дом с яркими занавесками и розами в саду. Муж говорил, что вскоре они родят пятого и уже хватит, дом построят, детей выучат и будут по миру «за солнышком ездить», чтоб грустно одним не было. Всю их замечательную жизнь спланировал. Свои записи, таблицы с подсчетами жене всё время подсовывал, карандашом подчеркивая, что да как. Ну ей эта бухгалтерия всегда быстро надоедала, и она начинала тихонько целовать мужа, который тут же забывал про графики и, не выпуская из пальцев карандаш, крепко обнимал любимую. Часто после их «совещаний» на полу под столом тетрадка со странными закорючками и молниями поверх расчетов так и оставалась лежать всю ночь.
В одно из воскресений, с утра, позавтракавший и довольный, Сорокин поцеловал жену и сказал: «Вечером сюрприз тебя ждет! Только не шарь в шкафу, как всегда, неугомонная моя, потерпи!» Но куда там: Сорокина тут же дверцы распахнула, а на полке конверт с бантом. Она его и так и сяк: и потрясла, и понюхала, но открыть не решилась. Вон он лежит, сюрприз…
Мечты о светлом будущем начали таять под грохот телефонного звонка. Подходя к аппарату, Сорокина почувствовала, как заломило в затылке и сжало горло, откуда-то она уже начинала понимать, что не будет ни роз, ни занавесок.
***
Веру Ивановну по соседству знали все: за тридцать лет работы медсестрой она побывала практически в каждой квартире района, где когда–либо рождались дети. Обладая удивительной памятью на имена, помнила всех сестер, бабушек, тёть, братьев своих пациентов.
— Я маму новорожденного спрашиваю: «Как назвали мальчика?» «Григорий», — говорит. «Вы ж вроде Петю своего тоже хотели так назвать в честь вашего дедушки Григория Михалыча, а потом передумали». Мамаша глаза вытаращила. «Вера Ивановна, как вы всё помните?» «А чего помнить? Люди как фотографии из детства, я их вижу, и они всегда со мной!»
Работа была почти всей ее жизнью: первые мысли при пробуждении и последние перед отходом к короткому беспокойному сну были о пупках, прививках, пробах Манту и предстоящих патронажах на дом. Заканчивая первый визит к новорожденному, она уже знала всю его родословную, все проблемы, заботы семьи и очень быстро находила нянь, работу родителям, убеждала нерадивых папаш платить алименты. И все это как бы мимоходом, просто давая совет, нужный телефон или адрес. Её караулили у дома, перед кабинетом, в магазине — она никому не отказывала. Много лет назад переехав в город, сняла комнату и, выучившись на медсестру, она устроилась в детскую поликлинику. Тогда, давным-давно, ей и в голову не могло прийти, что все эти чужие люди с их сложными характерами, чудесными детьми и станут ее реальной большой семьёй с каждодневными заботами «в печали и в радости».
В родном поселке за много километров от города она оставила любимую младшую сестру с семьей и своё разбитое сердце. Уезжая, Вера Ивановна прощалась навсегда с дорогим местом, где прошло ее детство, где она познакомилась с любимым мужем, прожив с ним пять счастливейших лет и в одночасье став вдовой после нелепой автокатастрофы, так же, как и Сорокина. Она же первой в свой выходной и примчалась к молодой матери в то ужасное воскресенье, вместе с ней пережив день неверия и неприятия страшной действительности.
***
В последние дни Сорокина жила, как в киселе — вязком и полупрозрачном. Готовясь к похоронам и поминкам, она звонила, договаривалась, варила, стругала, шинковала. Машинально обнимала и гладила детей, которые висели на ней с утра и до вечера, глядя огромными от страха глазами. Да и ночью, вздрагивая и всхлипывая во сне, все спали вповалку на большой кровати, вцепившись друг в друга.
Похоронили Сорокина в сумрачный осенний день, зябкий и печальный. Народу было мало: соседи, кое-кто с завода и Вера Ивановна. Мать Сорокиной не успела приехать, собиралась в скором времени, но ненадолго — муж, хозяйство. Сорокины, вплетенные друг в друга, стояли над могилой и не плакали. Внутри было пусто и страшно. Что дальше делать, не знал никто.
Через несколько дней после похорон молодая вдова наконец-то решила открыть конверт-«сюрприз», оставленный мужем. Внутри она обнаружила купчую на участок в поселке для строительства дома. Как обнаружилось несколько позже, Сорокин взял большой кредит в банке.
Скорбные дни быстро утекали вместе со скромным запасом на сберкнижке и «детскими» деньгами в уплату процентов за кредит. Сорокина звонила матери, но та с инвалидом-мужем мало что могла предложить дочери. Чуть ли не каждый день забегала Вера Ивановна, подкармливая детей и подсовывая деньги молодой матери, которая все чаще соглашалась их принять, понимая, что скоро совсем будет туго. Через месяц Сорокина подкараулила Веру Ивановну после вечернего приема. Она уже всё решила два дня назад, но как же ей было страшно! Вера Ивановна ласково обняла истощавшую красавицу-мать.
«Что делать-то будешь, милая моя?»
«Ой не могу, Вера Ивановна!» — зарыдала Сорокина.
«Но нет же другого выхода, придется мне их всех, четверых, сдать в детский дом… А что с пятым — я еще не решила…, есть три недели на раздумья».
Вера Ивановна много всего повидала, работая в поликлинике, но как-то уж очень прикипела она душой к этой веселой и дружной сорокинской семье и потом, чтоб при живой матери всех четверых в детдом! А пятый, пятый, о котором мечтали все дети и отец!
До ночи они сидели на кухне, перебирая все возможные варианты — другого выхода не было.
***
Вера Ивановна редко посещала родные края и не потому, что пережила там самую большую в жизни потерю, и не потому, что прижилась за много лет в городе. Она любила свою младшую сестру и ее детей больше всего в жизни, но видеть ее супружеское счастье, такое теплое и настоящее, было тяжело, и сознаться в этом стыдно. Потому вечные отговорки на «завал на работе» позволяли ей регулярно и единолично завладевать двумя симпатичными племянниками на часть каникул, праздников и прочих свободных от школы дней.
Привозил их отец, часто бывавший в городе по службе. Пирожные, мороженое, цирк, карусели — мальчики обожали тетку и всё чаще к ней наведывались, ещё и присматривая себе институты на будущее. Сестра сначала сердилась, что редко видит Веру Ивановну, а потом ей предложили возглавить районный детский дом, и печалиться стало совсем некогда.
Но каждое утро две сестрички, как две ранние пташки, созванивались и делились всем, что радовало и печалило их родные души. Вот и сейчас первой, кому позвонила Вера Ивановна после встречи с несчастной молодой матерью, была ее родная сестра. Четверо сорокинских малышей должны были оформляться в её детдом. И надолго ли, непонятно, так как кормить такую ораву было вообще некому. Родни почти никакой и надежды тоже. Вот такая печаль!
***
Докторша жила одна уже больше десяти лет, с тех пор как разошлась с мужем. Детей они не завели, друзей и любви не было, расстались спокойно. Говорить было не о чем. Родители оставили ей большую городскую квартиру, машину и деревянную просторную дачу на речке. Живи и радуйся! Но как-то тоскливо и одиноко было и в центре, и за городом.
В ранней юности, отучившись пару курсов в мединституте в другом городе, будущий доктор приехала на каникулы, сообщив родителям, что рассталась с возлюбленным, ждет ребенка и вообще больше не хочет учиться. Её мать тут же пошепталась с мужем, пару дней побегала по городу, съездила в районный детдом и отправила дочь назад учиться, пока та не родит. Затем так же оперативно в роддоме проследила, чтобы девятнадцатилетняя студентка отказалась от ребенка, даже не взглянув на него. И всё. Жизнь покатила дальше. Оглядываться было боязно и стыдно.
Два раза была замужем за коллегами, но детей больше не было. Всё чаще за последнее время она сожалела о своем опрометчивом поступке в молодости и даже втайне от еще живой матери как-то ездила в детдом, но сказали, что справок не дают, и на том она и успокоилась. Но иногда ей снился ребенок, такой теплый и нежный, ее малыш, хотя ей так и не сказали в роддоме, мальчик это был или девочка.
Когда Сорокина пришла на прием и сообщила, что отдает детей в детдом, докторша так и не поняла, что почувствовала: с одной стороны, было жалко этих симпатичных малышей, а с другой стороны, ей даже как-то полегчало, что вроде бы и не она одна такая. Вот ведь обстоятельства… Да и Сорокина, вечно смеющаяся, счастливая и нарядная, всё время раздражала докторшу. Но об этих своих чувствах она постеснялась сказать даже Вере Ивановне — своей медсестре и единственной давней подруге.
***
Ближе к ночи в квартире Веры Ивановны раздался звонок. Для пациентов было слишком поздно, и, подходя к телефону, она уже заранее начала беспокоиться. Любимая младшая сестра рано ложилась спать и вечером звонила только по особым случаям. Вот и сегодня она не стала вдаваться в подробности, а коротко сообщила: «Верунчик, не волнуйся, мы все живы-здоровы». У Веры Ивановны немного полегчало на душе. «У меня для тебя невероятная новость, не могу говорить, ты должна срочно приехать!» И потом вдруг зашептала в аппарат: «Только не спрашивай меня! Больше ничего не могу сказать, а то меня точно уволят! Жду тебя!» И повесила трубку.
Вера Ивановна в полном недоумении еще полчаса просидела возле телефона, но, зная характер сестры, перезванивать не стала: всё равно ничего не скажет, вредина, всегда она так, туману напустит — и мучайся! Ну что делать, просто так бы не позвонила — надо собираться!
Рано утром, с первой электричкой, Вера Ивановна прикатила в родной поселок. Сердце всегда начинало поднывать за станцию до места назначения. А на перроне уже вовсю бушевали эмоции, перегоняя друг друга — слезы то ли радости, то ли печали, по прошествии времени понять уже было невозможно.
От станции до родного дома она дошла пешком, любуясь особыми красками и видами, знакомыми с детства. Спокойно зашла внутрь (жили в поселке по-деревенски просто), двери никто не запирал. Полюбовалась на спящих племянников и тихонько, с улыбкой, разбудила сестру, которая сладко спала, крепко обнявшись с мужем.
Взъерошенная сестра, проснувшись, сразу кинулась обнимать Верунчика — давно не виделись. Потихоньку перебрались в кухню с занавесками, вышитыми ещё Верой Ивановной, и красивой печкой с изразцами, давным-давно выложенными отцом. Заварили чаю с мятой из огорода и уселись рядышком, прижавшись, как в детстве. Будто и не было этих месяцев вдали друг от друга.
«Ну, не томи, родная!» — начала Вера Ивановна. «Верунчик! Даже и не знаю, как сказать, не имею я на это право, и ты должна мне поклясться, что будешь молчать, пока мы не придумаем, что делать!»
Вера Ивановна аж замерла и только кивнула головой, прижав руку к левой груди — мол, клянусь! «Вроде бы, если ничего не напутано в документах, я нашла бабушку! Бабушку сорокинских детей!»
Вера Ивановна боялась пошевелиться: «Где нашла, откуда она взялась? Ну, говори скорее, не томи!»
Сестра, окончательно проснувшись, поведала изумленной Вере Ивановне, что, нарушив все возможные правила и предписания, залезла в архив и нашла-таки ту фамилию, что ей показалась такой знакомой. Поиски она начала с умершего Сорокина, который оказался их воспитанником. На какое-то время его отдавали в приемную семью, но вернули назад с удручающей формулировкой как «не оправдавшего ожидания». Вот он до восемнадцати лет и остался в детдоме. Выучили, дали профессию, квартиру! На завод пристроили. А он гляди, какой молодец — женился и пятерых детей родил. Жаль, конечно, очень хороший парень был, сестра его даже видела как–то, приезжал в детдом повидаться. А потом нашлись ещё и документы в отказниках, вроде бы как с фамилией матери Сорокина.
«Ну ты прям Шерлок Холмс! — восхитилась Вера Ивановна. — Ну и кто эта бабуся?» «А вот это самое главное!» — торжественно объявила сестра.
«Кто? Кто?» — Вера Ивановна чувствовала, что ещё чуть-чуть, и она упадет в обморок от напряжения.
Сестра накапала корвалола в рюмку, протянула Вере Ивановне и громко прошептала: «Ну, это ещё не точно… Если я ничего не напутала, то похоже, что это… твоя докторша!»
***
Сдав детей в детский дом, Сорокина перестала есть и спать. По ночам она бесцельно бродила из угла в угол, а днем бегала по агентствам, пытаясь найти хоть какую-нибудь работу. Ничего путного не получалось, профессии не было, а за остальное платили так мало, что она и себя едва могла прокормить. Радовали только еженедельные посещения детей в детдоме, по воскресеньям. Это были такие счастливые минуты, что Сорокина даже забывала на какое-то время о случившемся.
Целый день они сидели все вместе на старенькой хромой скамейке, и со стороны казались большим и веселым великаном со множеством рук и ног. Но наступал вечер, и этому доброму и счастливому великану приходилось делиться на четверых несчастных рыдающих лилипутов и крошечную, ссохшуюся от горя мать. Но что было делать, всё возвращалось на места… Сорокина, ничего не видя, плелась в родной, но страшный и пустой дом, а дети — в сытый и казенный.
***
С раннего утра понедельника что-то не задалось: кружилось в голове, давило в висках. «Как надоела эта работа, а особенно эти противные мамаши, вечно они чем-то недовольны, как будто я виновата, что их дети болеют», — сердилась докторша и медленно плелась к поликлинике.
Вчера они с Верой Ивановной допоздна «посидели», как обычно в воскресенье. Но то ли погода, то ли возраст, то ли «душещипательные» беседы о внуках, которых у них не было — стало как-то тошно и тоскливо.
Докторша присела на скамейку возле дерева передохнуть перед приемом. Наверху в гнезде громко горланили птенцы, требуя пищи и заглушая всё в округе. На краю гнезда сидела тощенькая серая птичка, еле удерживая в клюве жирного извивающегося червя. «Мамаша! — пронеслось в голове докторши. — А ведь и я могла бы…» Посидев немного и вытряхнув из головы «сентиментальную ерунду», докторша поспешила в поликлинику. Вера Ивановна в кабинете ловко намывала лотки и столы. До приема было еще много времени, надо было доделать отчет. Разложив тетради и бланки, они уселись за рабочими столами друг напротив друга.
Промучившись всю ночь и не заснув ни на минуту, Вера Ивановна приготовила для докторши стройную и красивую речь, которую утром согласовала с сестрой. Два дня сестры спорили, ругались, плакали. Младшая всё время повторяла: «А вдруг я ошиблась, ну не всё там сходится! Но если и ошиблась, это ж всё равно всем радость будет? Да, Верунчик?» Извелись обе, но всё-таки решили рискнуть!
Вера Ивановна одернула белоснежный халат, поправила чепчик и громко прокашлялась: «Я тут сейчас вспомнила, как вы вчера мне сказали, что хотели бы… когда-нибудь увидеть своих внуков!»
Докторша, увлеченная составлением отчета, потирая висок болевшей с утра головы, хмуро буркнула: «Да я бы все отдала, лишь бы хоть одним глазом взглянуть на них!» Вера Ивановна рассеянно посмотрела на коллегу и вдруг ни с того ни с сего выпалила, моментально разрушив всю свою стратегически идеальную речь: «Да вы ж их раньше чуть не каждый день видели!» Докторша медленно подняла глаза от тетради и уставилась на Веру Ивановну: «Что вы сказали? Вы что-то знаете?»
Она буравила удивленными глазами медсестру. Нервно обернувшись, через приоткрытую дверь неожиданно заметила в коридоре скорчившуюся одинокую фигуру Сорокиной, тоскливо сидевшей перед кабинетом. В висках у докторши вдруг сильно сдавило, в голове что-то закрутилось, завертелось, она побледнела и медленно сползла на пестрый пол лечебницы.
Очнувшись через какое-то время, докторша увидела перед собой круглые встревоженные глаза Сорокиной, державшей у её носа ватку с нашатырем. Докторша дотронулась ослабевшей рукой до плеча молодой мамаши и охрипшим от волнения голосом произнесла:
«Как же так, столько лет… а я и не подозревала!»
***
Прошло время, сестра Веры Ивановны оформила все необходимые документы, и Сорокина переехала с детьми в большую докторскую квартиру. Притирались они долго: в постоянных ссорах, выясняя, как воспитывать детей, чем их кормить, чему учить. Но зато и смеялись все вместе над детскими проказами, а по ночам готовили в огромных кастрюлях на всю большую семью: маму, бабушку, пятерых детей и Веру Ивановну, которая по воскресеньям, как было заведено давным-давно, выпивала со своей старинной подругой, теперь уже в кругу её большого семейства.
Часто навещали Сорокина на кладбище, плакали, а вечером вместе с детьми рассматривали фотографии: сколько всего было хорошего и даже смешного. Каждое утро докторша поднималась ни свет ни заря и тихонько шла в детскую, где любовалась на свое «сопливое счастье», свалившееся невесть откуда на ее седую повинную голову. «За что мне такое?» — вопрошала она, не веря своим глазам. Неутомимая Сорокина, спросив разрешения, стала устраиваться на лето на просторной даче новой родственницы. Заброшенное и неуютное жилище она отремонтировала, посадила цветы, навязала подушек, пестрых ковриков. Вера Ивановна сшила красивые шторы.
Медсестра часто потом спрашивала себя: «А вдруг и правда в документах было что-то напутано?» Много чего ещё непонятного позже обнаружила младшая сестра, но они всё-таки решили дальше не копать. Уж больно всё хорошо устроилось. Да и чужой, хмурый дом вскоре преобразился.
А Сорокина по прошествии какого-то времени с удивлением вдруг стала замечать, что то, о чем они мечтали с любимым мужем, постепенно, не быстро, но стало как-то сбываться. И даже яркие занавески и розы в саду…
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Отличная история, великолепный язык. У автора несомненно есть литературные способности, жизненный опыт богатый, писательское воображение богатое. Воображение необходимо не столько даже для придумывания сюжетов и персонажей, а для преображения реальных сюжетов в произведения прозы.
«Все спали вповалку на большой кровати, вцепившись друг в друга» — очень хорошо. А это, через несколько строк, выглядит как повтор: «Сорокины, вплетенные друг в друга…» Это тоже отличный образ. Он повторяет прежний, но употреблен спустя время и смотрится сильно и ново: «со стороны казались большим и веселым великаном со множеством рук и ног». Замечательный эпизод: «Докторша так и не поняла, что почувствовала, с одной стороны было жалко этих симпатичных малышей, а с другой стороны, ей даже как-то полегчало-что вроде бы и не она одна такая, вот ведь обстоятельства…»
Рецензия критика Валерии Пустовой:
«Мне очень понравился рассказ — как выстроилась в нем интонация, как почти везде, кроме финала, автору удалось удержаться от давления на чувства читателя, как сочетаются в рассказе острый трагический сюжет и нежные домашние образы. В рассказе есть что доработать, но прежде особо отмечу то, что мне понравилось. Я уже писала, что мне понравилась первая, экспозиционная (до завязки — смерти мужа) часть рассказа. Часть про медсестру очень убедительно оканчивается: автор действием доказывает свойства героини — в выходной и в самый тяжелый для Сорокиной «день неверия и неприятия» она готова поддержать многодетную вдову. Далее следует описание состояния Сорокиной, в котором тоже найдено очень много достоверных деталей.
В целом рассказ крайне симпатичен и убедителен именно тем, что в нем почти нет рационализации, рассуждений, авторских оценок — автор предъявляет читателю детали, живые подробности, факты о героях. Мы объемно, отчетливо понимаем, почему Сорокина в западне. Мы видим горе семьи — опять же не в слезливых фразах, а в жестах, проявлениях чувств: вцепились друг в друга, спят вместе, не плачут на похоронах; понравился ниже и образ счастливого великана, распадающегося на плачущих лилипутов — вроде бы не оригинальная аллегория, но тут очень пришлась к месту, очень ярко сработала, как бы обновилась по смыслу.
Далее мне понравилось, что медсестра и Доктор не схематичны, что автор их раскрыл в свете их предыстории. Если раньше мы видели просто абстрактно добрую медсестру и абстрактно суровую докторшу — то теперь их свойства укоренены в их истории, показаны как закономерные. И у обеих есть стороны показные и уязвимые. Добрая медсестра боится контакта с прошлым, скрывает ревность к счастью своей сестры. А суровая докторша на деле винит себя, стыдится прошлого и потому угрюмо, закрыто реагирует на пациентов.
Удачно работает и контраст положений Доктора и Сорокиной: нищая с детьми и бездетная, полностью обеспеченная родителями. Именно здесь такой контраст позволяет прочувствовать дефицит обеих героинь: каждой из них не хватает очень существенного для полноценной жизни.
А вот что мне не понравилось в рассказе — это финал. Над ним еще стоит поработать. Сомнения у меня начались с момента, когда оказалось, что бабушка Сорокиных — это и есть Доктор. В этом так и чувствуется подстановка от автора, уж слишком все совпало, словно подготовлено загодя. Может быть, сестра медсестры не нашла бабушку — а придумала, что нашла ее, когда раскопала историю мужа Сорокиной и узнала от медсестры тайную драму Доктора? Ведь и правда все сходится — почему бы не сделать такую маленькую аферу, вполне человеколюбивую? И сестры могут на это решиться ради спасения, как говорится, многих жизней.
Картина блаженства в самом последнем эпизоде, на мой вкус, переслащена. Уж и дача, и доктор возле кроваток, и все сбылось. Все же у них умер Сорокин, а это невосполнимо никакой докторшей, никакой дачей, да и докторша получила деток — но не то чтобы закрыла гештальт, если говорить именно о ее поступке в юности.
В целом весь этот финальный фрагмент предложила бы переписать в более реалистичном ключе, сейчас это выглядит сказкой, подстроенной автором. Стоит увидеть финал таким, каким он может быть ввиду свойств и биографии персонажей».