Заметив, наконец, яркие всполохи, мерцающие далеко внизу, император утомленно прикрыл глаза. Он не спал почти двое суток и теперь с особой остротой ощущал все звуки и запахи жаркой июльской ночи — стрекотание цикад, слабое движение горячего летнего воздуха, прикосновение к телу жесткой, намокшей от пота туники. Ему было душно.
Вместо занимающегося внизу пожара он все еще видел перед собой лицо юноши, умершего прошлой ночью. Его рука помнила тепло воды, смешавшейся с вытекшей из открытых вен кровью, помнила его кожу, до которой он не мог не дотронуться, настолько она вновь поразила его своей смуглой гладкостью.
Его губы невольно кривились в усмешке, которую так точно запечатлеют многочисленные мраморные бюсты, когда он вновь и вновь возвращался к одной мысли: как странно, что жизнь с такой одинаковой лёгкостью покидает тело раба, воина, патриция или поэта.
Неужели для богов нет никакой разницы в том, кто именно прощается с земным бытием.
Словно он ожидал, что лезвие сломается о нежную кожу запястий, или гром небесный поразит слугу, совершающего убийство.
Словно до последнего он верил в чудо, которое не произошло.
***
За день до Великого пожара Рима в городе состоялась малозаметная казнь, одна из тысяч других казней, к которым уже привыкли люди, как привыкали они и в более поздние века к проявлению жестокости своих правителей.
В покоях Нерона был казнен молодой греческий кифаред, за свой совершенный голос прозванный беотийским Орфеем, победитель соревнований, не раз увенчанный лавровыми венками.
Слава о его пении дошла до императора, и он приказал привезти его в Рим, чтобы самому убедиться в красоте его голоса и проникновенности стихов, а также посостязаться с ним в пении перед главными судьями страны.
Когда юношу привели в императорские покои, Нерон поразился его сходству со статуей Аполлона, стоявшей в атриуме. Не желая, чтобы кто-то еще заметил это сходство, император приказал набросить на статую ткань.
Юноше принесли одну из императорских кифар, инкрустированную золотом и драгоценными камнями, предварительно обрезав одну струну. Императору хотелось посмотреть, как музыкант выйдет из положения. С легким поклоном взяв кифару из рук слуги, юноша проверил струны и, не подав виду, что одной не хватает, начал играть.
С первых звуков всем собравшимся стало ясно, что диапазоном голоса, гибкостью пальцев и силой стиха он может тягаться с самыми прославленными кифаредами империи.
***
Когда пение кончилось, собравшиеся увидели, что император исчез. Кто-то пояснил, что он приказал отнести себя в сенат, сказав, что не пристало императору ради развлечений отрываться от государственных дел. Однако на самом деле, покинув дворец, Нерон незаметно вернулся обратно и, встав за колонной, неотрывно смотрел на юношу.
Вечером, пройдя в атриум и сдернув ткань со статуи Аполлона, Нерон несколько раз аккуратно провел по ее прохладным мраморным изгибам. Затем он приказал принести вина. Он чувствовал, что этой ночью не сможет заснуть от давно забытого ощущения сладостной тревоги, которое так часто испытывал в юности, слушая игру мастеров, и которое давно покинуло его, когда лучшие поэты, стараясь угодить императору, начали исполнять плохие стихи.
***
Через три дня были назначены публичные состязания. Император приказал не беспокоить себя и три дня и три ночи сочинял стихи и музыку. Юноше отвели покои во дворце императора, и иногда оттуда доносились приглушенные звуки лиры.
Накануне состязания император послал судьям по десять тысяч сестерциев, велев передать, что это скромное вознаграждение за их тяжелый труд выслушивать не только лучших из лучших.
Нерон выступал первым. Больше всего он любил именно эти мгновения, когда, выйдя на сцену в простом одеянии кифареда, он старался представить себя той Великой пустотой, в которой зарождаются и принимают бесконечно разнообразные формы мельчайшие частицы, в таинственном, одним богам известном порядке, заполняющие Вселенную.
Как обычно, полностью отдавшись музыке и стихам, он не мог в точности сказать, дурно или хорошо у него выходит, но на этот раз краем сознания он понимал, что голос его звучит мощнее, а сочиненные накануне строки получились сильнее, чем обычно. Он знал, что выступил хорошо, возможно, лучше, чем когда-либо. Окончив игру, он оглядел первые ряды зрителей и по их взволнованным лицам понял, что не ошибся. И услышав аплодисменты, он, ожидавший их, скромно склонил свою аккуратно завитую голову.
Вернувшись на балкон, император стал внимательно наблюдать за кифаредом, вышедшим на сцену после него. Юноша провел длинными пальцами по струнам. Юноша запел. Все, кто уже ранее слышал молодого певца, ожидали, что он будет выступать превосходно. Но на этот раз он превзошел самого себя. Самые смелые из тех, кто был на трибунах, шепотом уверяли потом, что видели небесную колесницу, мелькнувшую в облаке над амфитеатром — боги спустились, чтобы послушать пение смертного.
Нерон увидел себя стоящим на высоком холме. Свежий ветер холодил его растрепавшиеся волосы. Он видел перед собой Вечный город в розовых лучах восходящего солнца. Он владел этим чудеснейшим из всех городов. Новый день занимался над ним. Матери нежили детей, просыпавшихся на вышитых подушках. Мужья целовали жен, прежде чем покинуть уютные жилища. Торговцы и пройдохи с кожей всех мыслимых цветов отправлялись на Форум, чтобы менять, торговать и воровать с непревзойденным умением, присущим лишь этому сословию. Утомленные ночными празднествами патриции возвращались домой в своих пышных лектиках. Бродячие оборванцы брели к городским воротам, чтобы поведать жителям Рима о небывалых чудесах, творимых когда-то простым плотником из далекого Назарета. И весь этот город жил, двигался, дышал согласно воле величайшего и сильнейшего Императора на свете. А сейчас прекраснейший из городов парил на облаке из утреннего тумана. Слезы умиления застили глаза императора.
Юноша закончил петь. Трибуны молчали. Юноша стал удивленно оглядывать зрителей, и в его глазах проступила растерянность, вдруг очеловечившая лицо, казавшееся за минуту до этого лицом юного бога.
Тогда Нерон первым сдвинул ладони, и, последовав его примеру, сначала захлопали приближенные императора, а затем аплодисменты перекинулась с трибуны на трибуну, и, наконец, весь амфитеатр загрохотал, зашумел, увлекая сам себя этим новым звуком, сбрасывая удивленное оцепенение.
Юноша продолжал стоять на сцене, смуглый и стройный. Его глаза заблестели, на лице проступила улыбка. Он знал, что победил.
Ждали решения судей. Посовещавшись, те объявили, что победил император Нерон. Император, склонив голову, рассматривал складки своей тоги. Он ждал, что услышит рев возмущения, но по трибунам прошел лишь гул одобрения. С недоумением еще раз оглядев зрителей, он направился на сцену, чтобы принять лавровый венок. Там он внимательно посмотрел на судей, восседавших на преторских местах. На их полные холеные лица патрициев, светившиеся подобострастием и раболепием. Он вспомнил, сколько сотен тысяч сестерциев его личных денег осело в их глубоких кошельках. Сколько страха было в их глазах, когда он приказал казнить одного из них, предварительно забрав все его имущество. И с каким рвением они начали присуждать ему победу за победой, вновь и вновь провозглашая первым кифаредом Империи. Недобрая усмешка тронула его нервные губы.
***
После состязания император приказал устроить во дворец пир и привести юношу.
— Не обидно ли тебе, что ты не первый, а второй кифаред? — спросил он молодого певца.
— Разве можно говорить об обиде, когда во всем мире известно, что великий цезарь — первый кифаред, — отвечал юноша, очевидно, наученный кем-то этим неискренним словам.
— Считаешь ли ты, что я спел сегодня лучше тебя, что мои стихи были проникновеннее, а пальцы ловчее перебирали струны?
— Да, император, я слышал вашу игру, и она была искуснее моей.
Нерон внимательно и грустно посмотрел на юношу, словно жалея, что тот не ответил иначе.
— А знаешь ли ты, что на самом деле ты принадлежишь к великому роду Агенобарбов и что ты должен быть сейчас на моем месте?
— Вы ошибаетесь. Я знаю своего отца. Он служит счетоводом в Левадии.
— А я говорю тебе, что навел справки о твоей родословной, и что ты — великий владыка Римской империи, я лишь пыль у твоих ног. Вот лавровый венок, который ты сегодня получил по праву. Вот мои покои и мои слуги. Теперь они принадлежат тебе, а я буду твоим главным и покорнейшим рабом.
С этого дня семь дней и семь ночей во дворце бушевала оргия. Молодого кифареда обрядили в императорские одежды, а придворных заставляли целовать его ноги. Юношу носили по городу в императорской лектике с криками «Вот идет владыка», и слуги кнутами стегали людей, заставляя их вставать на колени перед носилками. Нерон послал к юноше своего скопца Спора и велел им возлечь вместе, уверяя, что это его преданная любящая жена. Сам же он плакал и восклицал, что не видел зрелища прекраснее.
Однажды во дворец для развлечения императора привели бродягу, что сидел на ступенях храма Диоскуров и рассказывал, как в Иудее научились превращать хлеб в вино, лечить расслабленных и воскрешать мертвых. Нерон спросил юношу, виновен ли этот человек в распространении вредного суеверия? И юноша, растерявшись и желая угодить, произнёс: «Виновен». После чего бродягу засекли до смерти.
Напоследок, призвав к себе несколько видных патрициев, Нерон спросил, признают ли они нового императора, рожденного первой женой его отца и отправленного в далекую Беотию. Не смущаясь разницей в возрасте, патриции признали нового повелителя, и Нерон отпустил их, снабдив драгоценными дарами, а затем приказал казнить.
Наконец, утомившись, Нерон велел юноше удалиться в свои скромные покои, сказав, что императорская власть, очевидно, оказалась слишком тяжела для него. Однако сначала он попросил певца исполнить что-нибудь. Но руки кифареда дрожали от частых возлияний, а голос осип от бессонных ночей.
— Теперь-то ты убедился, что ты не первый и даже, пожалуй, не второй кифаред в империи?
Этой ночью Нерон приказал казнить кифареда. Слуги императора положили юношу в теплую ванну и вскрыли ему вены. Когда все было кончено, император пришел взглянуть на тело певца. Утомление последних дней исчезло с лица юноши.
Перед императором вновь лежал прекраснейший из смертных.
***
До утра он не сомкнул глаз. В подступающем бреду ему чудилось, что пламя охватывает стены дворца. Он встал и надел плащ, словно готовясь к бегству, но затем снова лег, не снимая плаща. Он явственно слышал шум огня и полные ужаса крики людей. Переворачиваясь с боку на бок и обливаясь потом, он с ненавистью думал о толпе, которая, казалось ему, в панике металась по охваченному огнем городу.
Один раз ему послышались звуки лиры, и он застонал.
На рассвете, измучившись, он приказал подготовить десять тысяч факелов.
Рецензия писателя Марии Кузнецовой:
«Блистательная работа — что тут еще скажешь? Меня не оставляет чувство, что я об этом эпизоде читала где-то (не в источниках, в беллетристике), но гуглила и не нашла. Если даже такой эпизод был описан, это ничуть не умаляет глубины, тонкости и изящества этой истории. Но если нет, если автор взял несколько разных эпизодов (например, публичное едва ли не обожествление Спора приходит на ум), несколько разных жестокостей и на их основании построили такое мощное, архитектурно совершенное здание — автор не просто «молодец», а гораздо, гораздо больше.
Автору удалось везде выдержать слог, причем используя чистую стилизацию в редких случаях и самую малую: «не мог в точности сказать, дурно или хорошо у него выходит», «услышав аплодисменты, он, ожидавший их, скромно склонил…» и т.п.
Название выбрано отлично. Безупречный сюжет. Написано так хорошо (кажется, единственный в моей работе случай, когда я могу слово «красиво» употребить в положительном смысле!), что тянет перечитать еще — просто для удовольствия. И поделиться с другими.
Я бы хотела немного поспорить об эмоциях, испытываемых Нероном. «…он искренне забывал о своей имперской власти и чувствовал себя той Великой пустотой…» — не верю. Но это уже то, что относится к области вкусовщины. Ведь мне могут возразить, что, во-первых, никто не знает, что могло происходить у Нерона в голове, а во-вторых, он у автора является одновременно и героем, и как бы рассказчиком , поэтому вполне допустимо, что он сам верил, будто мог «искренне забывать о власти».
Огромное спасибо за такую прекрасную работу!»
Рецензия писателя Натальи Ким:
«Рассказ пробудил во мне желание углубиться и восполнить разные упущения. Здесь Нерон — абсолютно живая фигура, прекрасный портрет, глубокие разнообразные рефлексии, дающие возможность читателю благодаря тонкой вязи из уст роскошного повествователя-демиурга увидеть многообразную сложнейшую историческую личность, о которой лично я помню фразу «И ты, Брут», а также о неимоверных жестокостях, которым подверг император христиан, ну и пожар, конечно.
Ритмически всё безупречно, темперамент героя — убедителен, великолепные детали. Я не знаю, опирался ли автор на какой-то реально описанный в истории случай, и если нет, то сюжетный ход — когда завистливый император неделю мучает кифареда почестями — отличный. Хорошо выбрано название.»