Трекинговые ботинки грубо вцепились в щиколотки Мюллера, и он невольно вспомнил мягкие прикосновения замшевых мокасин, в которых ходил от парковки до офиса. Мюллер шёл в горы за тем, за чем уставшие банковские менеджеры после сорока идут молиться в индийские ашрамы, кататься на сёрфинговых досках и прыгать с парашютом, — за новым смыслом, свежим взглядом и ответами на гнетущие вопросы: почему ушла жена, куда делись друзья, где был, когда умирал отец, почему карьера не приносит прежнего удовлетворения, почему перестал вообще что-то чувствовать.
В базовом лагере проводили двухчасовой инструктаж. Мюллер хмыкал: он продавал многомиллионные проекты за двадцать минут. Спали все в одной комнате на деревянных настилах, наутро у Мюллера ломило тело и гудело в голове. Проводник контролировал содержимое рюкзаков. «Выложите хоть духи — флакон грамм триста весит. Кто же душится в горах?» — улыбнулся он Мюллеру. Проводник был юркий, маленький, круглый, будто выстроган из головешки, и глаза голубые, с длинными ресницами, добрые до неприличия. И этот неваляшка ему, Мюллеру, указывает, как проводить оптимизацию. Да такой не продержался бы в банке и двух дней.
Группа тронулась по тропинке вдоль обрыва. Мюллер вперился в коричневые ботинки впереди идущего. Крупные камни, мелкие камни, трава, мох, вода, камни, грязь, камни, лагерь. Ночь прошла ещё хуже предыдущей. Опять планёрка. «Дай бог, снег на двух пятисот подтает сегодня», — сказал Неваляшка. Мюллер поморщился — католическое образование научило его ежемесячно платить церковный налог, но не полагаться на бога, это для слабаков. Мох, река, пихты, лужи, грязно-коричневые ботинки, ноющие ноги, лагерь.
Дышать становилось труднее. На планёрке говорили опять про камни: «Если наступите на камень, и он покатится вниз, предупредите криком идущих за вами по склону, чтобы он не размозжил им головы». Мюллер начал осознавать, что это не развлекательная прогулка, а восхождение на шеститысячник. Небо, ёлки, ущелье, озеро, ноющая спина, звёзды. «Быстрей-быстрей», — командовал Неваляшка, вечно готовый и начищенный. И Мюллер выскакивал из спальника, тащил оборудование и всё быстрее шнуровал ботинки.
Булыжники, горные цветы, пирамидки из камней, дикие козы, источники, заброшенный аэродром, местная лавка, люди с добрыми глазами, закат, тысячи звёзд. Дышать стало ещё труднее, холод пронизывал. Мюллер надел второй пуховик и выкинул флакон с духами. Радуга в бурлящем водопаде, огромное небо, светло-коричневые бархатные холмы, прорезанные тропами. Почему-то Неваляшка всегда бодро перекатывался впереди, а Мюллер задыхался и останавливался каждые сто метров — в ушах у него звенело, голова трещала, мысли путались, глаза сдавливало так, что больно было смотреть. Элитные фитнес-клубы не предлагали курсов по дыханию разреженным высокогорным воздухом. Мюллер читал про горную болезнь — типичный недуг слабаков наряду с мигренью и несварением — и отвергал мысль, что она может коснуться его. Нетерпеливый до раздражения, он, смерив честолюбие, покорно тащился в горы. Вдох — шаг. Вдох — шаг. «Дойти до той чёрной точки», — думал Мюллер и когда доходил, ставил новую маленькую цель — до того камня с человечьим лицом.
Марсианский ландшафт, глина необыкновенных цветов, гигантские валуны, напоминающие грибы, больше нет травы, нет деревьев. Ботинки ступили на первый снег, утонули в нём, снег дошёл до колен, везде был снежный кокаин, и далеко впереди засветилась посыпанная им вершина — цель. Начали тренировать технику выживания на леднике с ледорубом — если сорвался и катишься вниз, единственный способ выжить — тормозить, прорезая остриём лёд. В банке Мюллер каждый день боролся за существование множеством способов — унижал, интриговал, блефовал, угрожал, — а здесь надо было выжить при помощи одного острого молотка.
«Если вы не будете чётко ставить крепления на лёд, то сорвётесь и погибнете», — пугал Неваляшка, моргая инеем ресниц, через которые сквозило небо. Шли по ледяному склону, связанные одной верёвкой. Если один человек упадёт в занесённую снегом щель, то крайние его вытащат. Неваляшка вдруг заглянул Мюллеру в глаза: «А вы — не думайте отвязываться. В прошлой группе у меня отвязался один швед — его сдуло ветром со склона». И Мюллеру, который не мог доверить стажёру даже правку презентации, ничего не оставалось, как отдать в руки этим случайным людям свою жизнь. И они верили ему в ответ, а ведь Мюллеру давно никто не доверял — боялись, что он уведёт их проект, идею или женщину. Вдох — шаг. Вдох — шаг. «Осторожно, справа проходим опасную щель — здешний трупосборник, держите ледоруб наготове!» Мюллер в страхе вглядывался в блестящую бесконечность и выверял каждый шаг.
Поднимались всё выше. Вершина всегда была дальше, чем казалось. Мюллер снова задерживал группу: «Крепления вонзаются в пальцы, не могу больше». «Боль — твой друг, — утешал Неваляшка, лавируя по склону. — Значит, ты ещё жив. Помни: вдох — шаг, вдох — шаг». Последняя планёрка, а ночью — восхождение на вершину. Мюллер рухнул в нутро спальника, не в силах даже снять ботинки и страховочный пояс. Но попытки заснуть были тщетны — высота, пронизывающий холод палатки и бесконечно крутящиеся мысли крепко держали сознание в тисках.
«Мюллер, из-за вас опять останавливаемся, почему перед выходом не проверили батарейки? Берите мой фонарь, я пойду за вами». К деловым переговорам Мюллер был готов всегда. Он в точности знал правила искусственной офисной жизни, но в этой, настоящей, был стажёром. Вдох — шаг. Вдох — шаг. Вокруг зияла бесприютная ночь, ветер жёг ледяными ударами лицо. У вас задница сахарная, что ли? Ну и что, что холодно — сели и посрали. Задницу обдувал ветер, но Мюллер не мог распорядиться, чтобы ветер заткнулся. И Мюллер срал в горную бездну и понимал, что здесь он не хозяин — здесь царит суровая стихия, из которой мы все вышли и которая в любой момент может бесследно поглотить нас в одном порыве ветра. Как самонадеянно он думал, что покорит горы, словно очередной проект — их нельзя покорить, в лучшем случае они позволят на себя подняться, в худшем — уничтожат.
Вдох — шаг. Вдох — шаг. Светало молодым чистым рассветом. Мюллер, не чувствуя пальцев, с пульсирующей головой поднимался по скользкому склону и видел, как поднимается в стеклянном лифте на тридцатый этаж небоскрёба — совсем юный, с растопыренными ножищами, в которых стучит сердце, с носом-картофелиной в рытвинах размером с лунный кратер, в единственном костюме, с последними двадцатью евро в кармане и с непоколебимой верой, что покорит этот город — несмотря на то, что обошёл уже десятка два банков в поиске работы, и потомственные чистокровные банкиры не хотели его признавать. Он не учился в частной гимназии и дорогой бизнес-школе, не разбирался в живописи и винах, и ему было не до Эрмеса и Луи Витона. Его мать скончалась от рака, когда ему было четырнадцать, отец запил и потерял работу. Мюллер пахал на стройке и в ресторанах, где по неуклюжести бил посуду, а когда поступил в университет, был тьютором по бизнес-праву для старшекурсников. Он шаг за шагом пробивал себе путь наверх и тихо плакал от усталости, пока его сверстники катались на водных лыжах по Кот Д’Азур и выкладывали тысячи на то, чтобы обучать английскому тайских детей…
Вдох — шаг. Вдох — шаг. Вершина была совсем близко — белая, торжественная, совершенная. Над ней поднималось ослепительное безусловное солнце, не замаранное оставленными внизу облаками. Это было даже лучше того, когда молодому Мюллеру позвонили после интервью с предложением о работе, лучше того, когда он, задыхаясь от радости, говорил отцу, что теперь сможет обеспечить их будущее. Вершина существовала в другом измерении, она требовала оставить всё внизу, сорвать, как старую кожу. Мюллер слышал своё громкое судорожное дыхание, чувствовал пульсирующую боль в ногах, превозмогал железный стук в голове. Воздух всё редел. Вдох — шаг. Вдох — шаг. Шаг. Один за другим. Один за другим. Не надо всеобъемлющего плана по развитию банка, не надо проекта, не надо быть лучше других. А надо — просто шаг. И вдруг Мюллер высвободился из изнывающего тела и стал огромным, сильным, непобедимым. Он слился со снегом, он был склоном, горой, небом, и он был — вершиной. И вершина была в нескольких шагах. Вдох — шаг. Вдох — шаг. Вдох — шаг. Ещё шаг. В связке. Вместе с другими. Вдох — шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг! Вот — она, вот — она. Вот — она, вот!.. Вотонаааааааа!! Уррраааа! — ревел Мюллер в унисон с другими. Уррррраааааа!!! Фотография возле камня с разноцветными флажками. Не чувствуя рук. Не снимая очков. Не видно, кто. И плевать. Мюллер трясся эйфорической дрожью, кричал, прыгал, обнимаясь со всеми, и рыдал застывавшими слезами. Никогда ещё он так не чувствовал — всё было кощунством перед этим священным экстазом, этим счастьем высшего порядка, этой жизнью. Никогда Мюллер не будет ближе к тому, что называют Богом. Он поймал себя на мысли, что если бы умер сейчас, это было бы уже неважно.
Спуск был долгим и тяжёлым. Шли бесконечные часы. От усталости Мюллер периодически забывался. В ботинке хлюпало — крепление прорезало ногу. Мюллер перестал чувствовать руки и ноги, в голове разрастался тяжёлый стук молотом. Мюллер немыми пальцами залпом выдавливал в себя один за другим энергетические гели. Ноги стали отказывать. Он не рассчитал силы на обратный путь — в сделках нет обратного пути. Мюллер хрипел, молот в голове бил при малейшем движении, раскалывая череп, глаза застилала искрящаяся пелена. Тело перестало повиноваться, Мюллер завис в воздухе, всё вокруг начало вертеться, плыть, исчезать, он почувствовал под собой мягкий снег и через некоторое время увидел белую бумагу кожи и багровую полоску на восковой груди — труп отца, распластанный под лампами морга. Где был Мюллер, когда отец умирал? С китайцами. Их финтек стоил в два раза дороже, чем предлагал Мюллер, но наступил ковид, и инвесторы разбежались. Мюллер победил, он был так горд этой сделкой, он вбухал в неё три года ада, но вошла ассистентка и сказала, что отца сбил грузовик и что он умер во время переговоров. Китайцы откупоривали шампанское, а перед глазами Мюллера расплывались огни города, которым он так мечтал владеть. Огни сливались в одно ржавое пятно — рыжую голову жены, рыдающую в прихожей над чемоданом. Из её веснушчатых рук, подававших кофе по утрам, пухлых губ, целовавших его сухой рот перед уходом на работу, изгибов, в которые он устало падал ночью — всего того, что он, занятый карьерой, последние годы считывал как фон, машинально, не регистрируя, сложилась вдруг пронзительно яркая картина красивой молодой женщины, которую он будто впервые увидел после долгой комы и которая теперь уходила от него. Оторопевший, он стоял, пока за ней не захлопнулась дверь. Почему он не бросился вслед, почему не попытался дозвониться?.. Было уже не разобрать. Жёлтыми пятнами замелькали женские лица, он проваливался в прокуренные бары и чужие скользкие постели. Через какое-то время Мюллер отвёл глаза от лампы и посмотрел на стопку гладкой белой бумаги на прямоугольном мраморном столе перед собой. Было оглушительно тихо, пахло пыльными коврами, в воздухе висел полумрак. Мюллер был окружён офисными клерками с вымученными бледными лицами. Одинаково вздыхая и гремя клавиатурами, они застыли в скрюченных позах перед мигающими экранами. Мюллер вглядывался в исковерканные бессмысленностью и стяжательством лица и понимал своё безвыходное одиночество. По длинным серым коридорам без конца сновали взад-вперёд силуэты — колючие, усталые, алчные. Одна фигура приблизилась к Мюллеру: «Господин Мюллер, так вы поднимитесь к клиентам? Они ждут, договор перед вами». Мюллер хотел закричать «нет», он мог прекратить всё это в любой момент, просто встать и уйти — мог, но был не в силах. Он скривил улыбку иссохшим ртом, взял бумаги и влился в безликий строй.
Через несколько долгих часов он спустился сквозь воронку этажей в загаженный дымом тесный подвал, продрался сквозь орущую толпу и жаркие конвульсирующие туши стриптизёрш к барной стойке и заказал двойной виски. Повторил. Потом упёрся взглядом в узкий женский силуэт и бесцветные глаза, с интересом мерившие его. Ага. Коктейль для дамы, ещё виски мне. Моет Шандон, столик, диван. Да, в банке, повысили недавно, подо мной сто человек. Что? Да, на Поршше, — шипел Мюллер, поднимаясь рукой всё выше вдоль её острого бледного колена. Ещё виски. Мюллера крутил тошнотворный вихрь, адская музыка кроила мозг. Он застыл и стал медленно опускать голову. «Ты была когда-нибудь в горах?» — вдруг спросил он. Но стеклянные глаза пусто смотрели сквозь Мюллера. «А я в горах жил… И, кажется, умер». Мюллер опустил голову ещё ниже, втянул вторую дорожку белого как снег кокаина и залпом осушил виски: «Такси!»…