Комната в общаге вмещала пять кроватей, заняты были две. Три остальных стояли теперь пустыми, с голой курчавой сеткой и паутиной внутри.
Раньше тут спали Лёня, Федук и Серж, учились они в МГуПуТ. Сейчас Бибик подмял подушки, матрасы свернули в рулет и продали за тушёнку толстому из Кремёнок. От старых друзей остались теперь пылиться плакат с Дю Солей, какая-то колба и колючая ветка в углу.
Лёня, Федук и Серж, считай, москвичи, уехали в Ярославль, Брянск и Рязань — туда, да, обратно. Полгода ушло — на то, полжизни — на это, и встретились.
Лёня, в костюме с узорной нарядной строчкой, складывал пальцы в хинкалю и заносил над собой:
— Весь мир, — говорил, — мой дом! Где я сегодня, там дом. Вернулся из Новосиба, потом Петербург или Липецк — не помню. И все визжат! Выходим — и-и-и! Уходим — у-у-у! Несут… Несутся… Фа-фа! Лю-лю! Модерн, контемп. Модерн… я говорил?
— И нет корней, — вмешался Серж. Он был в льняной рубашке, такая дышит. — Я выхожу из дома утром, не запирая дом. Иду к реке босой. В одних трусах могу. Улитки вот такие, вот — с ладонь. И пар молочный стелет. Воздух!
— Фу! — Федук весь морщился и шарил рукой в кенгурушном кармане худи. Вытянул пузырек антисептика. — Мой внутренний софт, ну, знаете, прям радикален этому. — Капля лениво сцедилась из пузырька. — Ну, эти унылые скрепы, — поднял глаза, — ну просто тотально перестаешь осознанно выбирать и берешь, что дали, — стал растирать горький гель. — Ну, я-то за эни айдиас взамен лет ит би. Ну, как бы с утра моккачино, в обед уже латте холодный. Осознанность! Ну… — подсушивал руки, изображая птицу. — Вот: я стою у витрины, и витрина меня отражает. Как бы такая лайф он. Ну в этом же красота, — и проверил усы: вроде лежали ровно. — Есть здесь кальян, не знаете?
И разошлись.
Лёня пришёл в ДК и сгребал из гримёрки вещи, что-то бубнил под нос. Пахло привычно — сладким и кислым, по́том и затхлостью. Всюду валялись тряпки. Подсохший батон нарезной лежал на столе, бурая чашка от чая с отбитой ручкой, вилка пластмассовая. «Мотовство это ваше — вот здесь! — и чиркнул ладонью по горлу. — И топот в башке!» Растрепанный куль послушно вис за спиной, вслед молчали артисты.
Серж у себя в деревне пристукивал насмерть дверь: влажные доски крест-накрест, длинные гвозди, чертополох над входом. Вспомнил, что не обулся, пришлось отрывать и долго искать ботинки. Гвозди, влажные доски крест-накрест. Чертополох выбросил к чёрту.
Федук пил раф за столиком у витрины. «Город — это воронка, ну, удерживает в себе», — прочёл по губам в отражении. «Увидеть мир, сделаться лэвэл ап!» — ответил Федук, отставил бумажный стаканчик. Кофейная капля брызнула на усы.
Лёня, Федук и Серж не виделись десять лет, ещё полгода ушло — на то, полжизни — на это, и, наконец, встретились.
Лёня сказал сквозь бороду:
— И тише, и воробьи чирк-чирк. Для счастья мне — поле и чайный гриб. Ноги без обуви дышат. И тело. И тихо. Я уже говорил.
Серж отвечал, растягивая слова:
— Люблю миндальный латте из кофейни. С утра иду, беру. Прям свежий, как из-под коровы. И пар идет. Поедем в чайхану?
— Воу! Прям время идти за кофе? — Федук поправлял пиджак. — Тут — Питер, завтра… Владивосток? Дикое ощущение жизни! Приходится делегировать и не пускать в гримерку. Ну, знаете, лезут… И с труппой летаем, как птицы, — изобразил. — Железные, разумеется. Ну, птица не сможет так.
И разошлись.
Потом Лёня, Федук и Серж опять не виделись десять лет, снова еще полгода, еще немножко пожили, встретились, наконец.
— Как вы здесь дышите, бензобаки? — кашлял Федук в салфетку. — Ну, ни воздуха, ни реки, ни поля. И это в меню… Вот ты что пьёшь, Серж? Я буду воду! И свежую мяту, взял вот с собой… Ну, нэйчурал про́дукт.
— Шампанское из буфета. От наших. Тут — благодарность фломастером… Вернулись вчера, вечером тоже едем, завтра опять… — и перстнем потер о лацкан.
— Кто дальше, тот раньше? — Леня вплывал, хохоча, окруженный паром. — А что у окна не сели? — спросил. И глотнул от вейпа. — Люблю у окна вообще-то. И отражаться. — Он подмигнул стеклу. — И отражаться. Я уже говорил.
Потом посидели, еще немножко, и разошлись. Еще полгода ушло на то, полжизни — на это, и, наконец, Лёня писал, что плохая связь, что гастроли, не знает, когда вообще всё. Федук присылал картинки себя в витрине, витрину в себе и так дальше. А Серж отвечал, что улитка размером с ладонь зовется Сансарой: «Хорошее имя, по-моему».