Загудел лифт и, кажется, остановился на этаже. Вера ждала курьерскую доставку, а её всё не было. Она чуть приоткрыла входную дверь и прислушалась. Шум, похожий на шипение порванного шланга, наполнял подъезд и вызывал беспокойство.
Она сунула ноги в пижамных штанах в резиновые сапоги, зацепила за уши самодельную маску из четырехслойного ситца с актуальными пасхальными зайцами, надела на каждую руку пакет для завтрака, распахнула дверь и шагнула из квартиры. Было тихо, никого на площадке не было. Она подождала с минуту и вдруг услышала шаги несколькими этажами ниже, они, кажется, удалялись.
Только собралась уйти обратно в квартиру, как шаги остановились, и в возникшую тишину опять вползло неясное шипение. «Кто там? Точно, подростки не вынесли заточения и тусуются», — сама себя спросила и тут же уверенно себе ответила Вера, начав тихо спускаться. Шагая, она вдруг поняла, что уже недели три разговаривает вслух сама с собой. Три пролёта вниз — ничего, ещё три пролёта — ничего… Вот они! Она просто остолбенела. На площадке между этажами, у подъездного окна, заставленного цветами в горшках, на складных стульчиках сидели четыре старушки и играли в карты. Рядом стояли пустые помойные вёдра. Старушки бурно жестикулировали, но старались не шуметь, говоря тихим шёпотом, иногда перебивая друг друга. Именно этот звук Вера и приняла за странное шипение. Около окна стоял журнальный столик — тоже с цветочными горшками, которые старушки сдвинули, освободив себе место для игры.
— Вы чего тут делаете? — тихо спросила Вера.
— Тьфу ты, зараза! Вер, ты что пугаешь нас, я вон опять карты уронила, они теперь козыри мои видели, — посетовала одна из старушек, подбирая карты.
— Вы что тут делаете? Карантин же, вам выходить из дома нельзя, — четко и громко произнесла Вера, и голос ее полетел по пролётам вверх и вниз.
— А ты тут не кричи! Мы и не выходим, мы тут в подъезде, а в подъезде можно и никто не запрещал, — с вызовом произнесла вторая старушка, вставая и упираясь худенькими кулачками в бока своей кофты из ровницы.
Остальные дружно закивали.
— Тётя Зина, я не буду с вами спорить, я детям вашим позвоню сейчас, пусть сами с вами, со всеми вами разбираются.
— Ха, чего детям, Ритка так боится заразы, что ни разу за полтора месяца не приехала, не положено, говорит, — обиженно парировала бабуля, — и сейчас не приедет, звони не звони.
— Да! — подтвердила третья старушка.
— А я позвоню, — с угрозой произнесла Вера.
— Звони! А я телефон из розетки выдерну, — ответила баба Зина и погрозила Вере маленьким кулачком.
— Да! — опять согласилась третья бабушка и как заправский футболист сделала сильный замах ногой, но внезапно передумала, опустила ногу, замерла на секунду и тихонько подвинула пустое мусорное ведро к лестничному пролету.
Волнообразным эхом подъезд сотряс грохот.
— Бабушки, милые, ну так нельзя, опасно же, идите домой, — взмолилась Вера.
— Верочка, — примирительно вступила в разговор четвертая бабушка, — отправляйся, детка, к себе, мы поиграем в дурачка полчасика и разойдемся, сил нет дома только с больным телевизором разговаривать.
Вера бессильно взмахнула руками, повернулась и стала подниматься. Один пролёт, второй, четвертый, шестой…
Открыла дверь квартиры, и тут снизу тонкий, но твердый, как стальная струна, голос бабы Зины затянул: «Наверх, мой товарищ, мы все по местам, последний наш бой наступа-ает…» «Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг», пощады никто-о не жела-а-ет!» — дружно и громко вступили остальные.
Вера вздохнула: «Слова переврали, но поют хорошо», и тихо закрыла за собой дверь, чтобы не испортить хлопком песню…