Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна
(В. Ходасевич)
11 ноября 1991 года сказочный муж из Внешторга увез меня во Францию. Мне было жаль уезжать: только-только поручили вести рубрику книжных новинок в журнале «Иностранная литература», мир вокруг стремительно менялся, жизнь радовала, но кто бы отказался от Парижа? Тогда я думала: «Ок, года на три. Французский не помешает. А потом вернусь…» Через месяц рухнул Союз, а через несколько лет и Внешторг с его заграничными филиалами. Муж успел подзаработать на пособие по безработице, я родила двоих детей и строчила заметки в газету «Скандалы», чтобы помогать родителям. Но этих доходов не хватало для житья во Франции, и муж решил вернуться в Москву. Я попросилась обратно в «Иностранку». Тогдашний зам.главного редактора обнадежил новым проектом и посоветовал «потянуть с возвращением». Наступил 1998-й год. И снова не хотелось уезжать…
Как любая сознательная мать, я начала читать детям книжки довольно рано. И, видимо, переусердствовала. Ксеня заговорила по-русски года в три. Она уже ходила во французскую школу, и в ее бедной голове был переполох: где dodo и gâteau, а где сушки и «Ну, погоди». Одной из ее первых фраз было: «Только не Пушкин!», когда она заметила, что я потянулась за книжкой. Мы взялись за «Кота в сапогах». Прочли, посмотрели картинки.
— Ну, Ксеня, — вопрос по содержанию, — и что сказал Кот Людоеду?
— Бонжур, Людоед! — бойко отрапортовала Ксеня. — Donne денег!
Да, подумала я, хорошо бы и мне найти Людоеда с деньгами. Это было неочевидно. По-французски я говорила так себе, в активе двое маленьких детей и безработный муж, а в перспективе пустые хлопоты и дальняя дорога в Москву. Неожиданно помогла подруга Фабьен. Наши мужья сдружились на работе, и мы частенько виделись.
20 ноября 1998 года трагическая новость — убили Галину Старовойтову. А 21-го Фабьен потащила меня в театр. Мы долго ехали, сбиваясь с маршрута, в какой-то дальний пригород Парижа. По радио рассказывали про Старовойтову. Мы слушали, переживали, вспомнили и мой скорый отъезд. Вокруг темень и унылые многоэтажки.
— Да, Фабьен, в Москве буду жить вот в таком же доме…
На следующий день позвонила Фабьен и сказала, что у нее ж секретарша в декрет уходит. Не хочу ли я поработать полгодика? Конечно, хочу! Фабьен заправляла делами кредиторов-дебиторов в конторе судебных исполнителей.
А через полгода мой сосед Анджей привел меня в корпорацию «Луи Дрейфус». Когда-то он случайно услышал, как я по-русски покрикиваю на Ксеню и подошел познакомиться. В свое время они вместе с женой учились в МГИМО, а теперь Анджей руководил из Парижа украинским бюро и подыскивал помощницу.
— А возьми Галю! — подсказала ему жена Беата.
Вот и пригодились мои советские дипломы секретарши и преподавателя английского. Весьма кстати оказался и Внешторг, где я значилась «инокорреспондентом» — солидно и загадочно (на самом деле та же секретарша). И главный козырь — дружба с судебными исполнителями. «Иностранку» и «Скандалы» Анджей велел убрать из резюме со словами «журналистов у нас в Дрейфусе не любят».
Мне пришлось пройти три-четыре интервью, включая беседу в отделе кадров. Робер Луи Дрейфус уже был женат на Маргарите. Семья его выбор не одобряла. И тут приводят еще одну русскую… Начальница отдела кадров была из семьи.
— Вы работали в Москве, а сейчас в Париже, — допытывалась она до сути. — А скажите, в чем разница между русскими и французами?
Так сходу и не ответишь!
— О, так сходу и не отвечу. Ну, к примеру, когда вы считаете на пальцах, как делаете? Покажите!
Мадам начала добросовестно разгибать пальцы.
— О, видали! — говорю ей. — А мы-то сгибаем!
Еще она узнала от меня, что весна у русских начинается 1 марта, а не 21-го. Напоследок поинтересовалась, как считают на пальцах анфанты Гзэнья и Ольга.
— Как вы, мадам! В школе научились.
И я подрядилась работать «на семью». Семья стала моей семьей и семьей моей семьи. Мои дети, точно сын полка, росли под сенью Дрейфуса. Мама по телефону считала на счетах проценты, папа изучал сводки про урожай, бывший муж рассказывал про Инкотермс, а милый друг — про фьючерсы.
Через месяц-другой я посетовала одному начальнику на свою непочётную должность секретарши и в ответ услышала:
— Это неважно. Ты секретарша, а я генеральный секретарь. Главное — ты в семье!
То же самое мне говорили во Внешторге, только тогда было: Главное — ты в системе!
Вскоре я перешла в отдел логистики и стала обрастать родней Дрейфуса по всему миру. На моих глазах друзья-коллеги в России, в Украине, в Египте, в Аргентине, в Италии… женились, рожали детей, переезжали, делились радостями, и мы вместе переживали неприятности. И грузили вместе.
Помню, вздумала рассказать девочкам старый анекдот про грузина, который учился в Москве и написал отцу: «Папа, мне не нужна машина. Здесь все ездят на автобусе». На что отец ему ответил: «Так купи себе автобус». Но прежде следовало объяснить детям, кто такой грузин.
— Дети, — говорю, — грузины это такие люди…
— Которые грузят! — хором подхватили девочки.
Аргентина-Бангладеш. Украина-Китай. Россия-Турция. Одни грузят другим. И вместе грузят меня. Чужие ошибки становятся моими: продали не то качество, или то, но не хватает количества, или судно запаздывает. Как бы то ни было, я крайняя. Моя задача — поправить огрехи, если возможно, и самой не наделать ошибок. Работа техническая, но есть в ней и литературный интерес. Скажем, выражение «ждать у моря погоды» это не просто фигура речи, а десятки тысяч долларов за простой судна. Описания погоды с помощью флажков и волн дают фору пейзажу в романе писателя средней руки. А термин «frustration at adventure» означает, что корабль не может плыть дальше из-за поломки. И я вспоминаю «Хроники капитана Блада».
Один раз в Азовском море село на мель наше судно — поднялся восточный ветер и сдул воду, а капитан не уследил.
— Девочки! — начала заливать я за ужином. — А может, это Мэри Поппинс прилетела? Вроде, она с восточным ветром…
— Да ладно, маман, — отмахнулись они. — Какая Поппинс? Скажи, капитан напился и проспал.
В другой раз учительница спросила на уроке, чем занимаются родители. Ксеня ответила: «Maman trafique du blé! » Она имела в виду, что маман торгует зерном, но учительница насторожилась: «blé» на французском просторечном значит деньги — бабло. И трафик в данном контексте звучит вполне определенно. По сути именно этим и занимаюсь.
Не буду врать, что люблю свою работу, но благодаря ей нам с девочками удалось выжить самостоятельно, чему долго не могли поверить ни мои родители, для которых я оставалась «деточкой», ни мой муж, который держал меня за baby-wife.
К счастью, мне подвернулся особенный предмет торговли. Что называется, essential. Зерно — сложный продукт. Растет себе, зреет, а что с ним случится? Дозреет или останется щуплым, будет битым или его клоп-черепашка прокусит, попадет в сорную примесь, сгорит при сушке, а то промокнет и сгниет. Или все же доберется до цели, обозначенной народной мудростью: «Хлеб всему голова».
И мы тоже как зерно — растем, зреем, а что получится… Возьмем меня, к примеру. У меня давно чувство, будто я вечно занимаю чье-то место. Сакраментальное «вас здесь не стояло» до сих пор звучит в ушах. В институте мне и другим нерадивым ученицам внушали, что на нашем месте мог быть более прилежный студент. В кинотеатре, в поезде и даже в самолете я умудряюсь садиться на чужие кресла. И терпеть не могу игру «музыкальные стулья».
Пятнадцать лет в Дрейфусе я была на своем месте, хоть и одолевали сомнения. Сначала я думала: меня принимают не за того, кто я есть. Потом рассуждала, что становлюсь тем, за кого меня принимают. Дальше: а может, я и есть тот, за кого меня принимают? И наконец решила раз и навсегда: лучше у них все равно никого нет.
После чего меня уволили. В один день. За неповиновение. Но на мое место так никого и не взяли. Его просто не стало.