В первый месяц зимы завершила работу осенняя поэтическая мастерская Creative Writing School. «Декабрь тих и ловит каблуки», — написал поэт Михаил Седов, поймав, словно каблук, звук «о» в слове «декабрь». Авторам же предстояло поймать не каблук, а перчатки. Выпускники весенней и осенней поэтических школ побросали друг другу перчатки, вызывав тем самым на поэтическую дуэль: кто лучше напишет на зимнюю тему.
Первый набор, конечно, считал, что лучше справятся они. Потому что, как принято считать, первый набор — всегда самый лучший, самый любимый и прочее и прочее. Наши «весенние» выпускники уже проявили себя на серьезных конкурсах и их имена зазвучали. Участниками фестиваля поэзии в Александрове стали поэты Елена Куприянова и Платон Гурьянов. Музыкант и поэт Софья Швец, чью строку мы вынесли в название подборки, уже дважды побеждала в крупных конкурсах детской поэзии. Крымчанин Иван Барно выступал на Красной площади на поэтическом марафоне «Да».
Но и «осенние» поэты не отстают. Например, после публикации стиховорения «Выхожу на улице сентябрь» Полины Исайчевой в журнале «Пашня», автор получила несколько первых в своей жизни откликов. Причем, как положительных, так и резко отрицательных: «В тексте присутствует много неуместных слов, попросту несочетаемых друг с другом, — негодует один читатель. — Нет слова «мокро-рыжий», потому что прилагательные обозначают разные характеристики: степень влажности и цвет… Недопонимание возникает и с выражением «воробьиный табор». Табор может быть лошадиным, а воробьиной бывает обычно стайка. Простому читателю могут быть непонятно выражения «сигаретная кожа».
В отличие от «простого читателя», непростому читателю находки молодого поэта понравились. «Стараясь понять, к какому типу относится данное стихотворение, я вспомнила произведение Михаила Юрьевича Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…», — пишет студентка ВШЭ Наталия Соболева. — Очевидно, что поэт поднимал тему одиночества и смерти. Всё это есть и в произведении Полины Исайчевой. Подобно символистам, автор помещает весь смысл стихотворения в две строфы, описывая цикличность времени».
Стоит ли говорить, что для начинающего автора одинаково ценны любые отклики. Мы надеемся, что простые и непростые читатели обратят внимание и на другие стихотворения наших дебютантов. На прекрасного танцующего синоптика от Людмилы Жиляковой или гордую шубу, украшенную холеной мужской рукой, описанную Ангелиной Дробышевой. Ругайте, хвалите. Помните, что в минуты скуки и тоски вас может спасти хтоническая мясорубка Натальи Алексеевой, перерабатывающая плоды фейхоа в снег. Пока вы читаете подборку, мы будем крутить ручку, чтобы снег падал и создавал нужное настроение.
Полина Исайчева
***
Снегом окутанные провода
Провисли пушистыми нитями
От крыши до крыши,
То ниже, то выше.
Дома миллионов жителей
Соединили кристаллы льда.
Мне до тебя — четыре провода,
Одна гирлянда из голубей,
Немного упорства,
Опыт канатоходства
И платье нарядное потеплей.
Только для встречи нет повода.
Иван Барно
***
февраль —
это плавкий нарвал,
хождение из рыб в киты,
переходный период таяния снега,
границы отца и матери;
февраль —
это там,
где кончаюсь я
и воплощаешься ты.
Наталия Алексеева
***
в бесцветные дни затянувшейся осени после яростных жизненных бурь,
когда, как туманный октопус, в полутьму вечно сонных дворов заползает скука,
простерев эфемерные длани железных деталей и машинных структур,
меня может спасти, приоткрыв свет далеких миров, столп творения — мясорубка.
с соблюдением внешних формальностей подношу к ней елово-медовый дар.
мясорубка с чарующим звуком приходит в движение, в танце вращается шнек,
порождает из спелых плодов фейхоа изумрудный, как море, нектар,
и, довольная этой судьбой, задремав, затихает, как сытый австралопитек.
за окном, налипая на стекла, никуда не спеша начинается снег.
Елена Куприянова
Второе января
собака выла у соседей,
встревала в мой некрепкий сон,
спасаясь спешно от медведей,
тайгу ломали с двух сторон,
но, может быть, и не медведи,
а кто-то вепрем одноглазым,
похожий на все сказки сразу
и на простого кабана,
лохматым пёр локомотивом,
проснулась снова в полседьмого,
навеселе с утра соседи,
зовут в отсутствие медведей,
собака продолжает выть…
Когда все ушли
когда все ушли, распустилась квартира, густые
вечерние тени заляпали стены, украдкой
мой день обсуждают, шушукаясь, как понятые,
луна и рояль в фиолетовом свете, с оглядкой
на скрипы и кашель, стенанья в подъезде, за дверью
метельные вальсы, с прикрытыми веками, парой
подхватят и новость расскажут, а я не поверю,
что он возвращается — голос простуженный, старый,
он будет бродить потерявшимся эхом, вручную
настроит рояль, камертоном измучает стены,
откинет он фраком концертным рубаху ночную
и выплывет в дверь, на балкон — как на лучшую сцену.
Михаил Седов
***
безветренна среда, волнист двадцатый,
декабрь тих и ловит каблуки
асфальта скользкий триптих
переулка с видом на арку,
Брюсова, может, память что прятки,
по знакомым, квартирами, углам,
купируя ночь, сокращаюсь сам
до предела дня — им заполняю сканворд
слово не дыня, слово есть гроб.
Софья Швец
Снежное
А снег теперь надолго. Принимай
Его без сожалений, без печали.
Как принимают бегство птичьих стай
И руки, что другую обнимали.
Смотри на тех, кто вырос на снегу.
На молчаливо-невесомый ягель.
Не вымолвит он: больше не могу,
Не бросит глуповатое: вот я бы…
Стальные спины северных морей
Безропотны. И снег ложится рядом.
Теплей…
Ещё теплей…
Аркадий Тесленко
* * *
Из бумажного шороха дрёмы в утро
ты вступаешь, и свежего снега пудра
вызывает досаду вполне привычно.
Яркий свет в зиму сдвинутого востока
вынуждает признать: «Кому как, мне лично
не до восторга».
Повседневность похожа на дом, где двери
в большинстве своём заперты. В полной мере
удаётся обжить его сквознякам лишь.
Так хитро́ он устроен, что, заплутавши,
подгоняешь сама себя: «Что ты мямлишь? —
двигайся дальше».
Пополам с сигаретою завтрак. В сонме
размышлений, которых как войск на Сомме,
всё заметнее крен. Направленье — мимо.
Истрепавшийся стяг сходит сам с флагштока.
Ты молчишь. А потом произносишь дымом:
«Мне одиноко».
Людмила Жилякова
***
Зефир сменяется бореем,
несущим ледяную стужу.
Стоит синоптик перед дверью,
боится выглянуть наружу.
Он знает, что случится вскоре —
модель всё точно предсказала…
В скрежещущем таксомоторе
он доезжает до вокзала.
Сойдя на станции далекой
во тьму полей, в ночи безлунной
на пашне пляшет одиноко
и танцем задевает струны
нездешние. Движенья быстры
и кружат вихри ледяные
им в такт. И звезды сыплют искры.
И в измерения иные
врывается внезапно холод,
как будто форточку открыли.
И там синоптик, пьян и молод,
проснувшись, расправляет крылья.
Летит, латает брешь в границе
миров. Теперь мороз и ветер
смирны, хоть злы. И словно птицы
кричат разбуженные дети.
Юлия Белоус
Из цикла «Зимние прогулки»
ΙΙ. Парк «Дубки»
У зимнего парка своя теология,
У сонных деревьев своё одиночество.
Чёрное, белое, линии строгие —
Это религия весноборчества.
Зимняя кристаллизованная эстетика.
Лужи и лёд — философия дробности.
Сумерки — в ночь проездные билетики.
Жизнь — лишь случайности и подробности.
И захлебнётся душа огромностью
Этого вечера необъятного.
И за искрящейся монохромностью
Счастье весеннее, вероятное.
ΙΙΙ. В Рязани
Не родные и не близкие
Эти крошечные здания:
Снег украсил крыши низкие —
Так, кусочек мироздания.
А у сердца бесприютие
Стало нормой не от радости:
Всё же лучше словоблудия
Об Отчизне. И от старости
Переулок этот маленький
Слеповато смотрит, щурится.
Не хрущовки и не сталинки:
Деревянненькая улица…
Вадим Крючков
Одиночество
Мотор машины застучал и заглох.
Осталось сто вёрст по декабрьской ночи
Под ледяным пронизывающим ветром.
Позади — тёплый дом и родные,
Вокруг — убегающие поля, схваченные морозом.
И небо, полное равнодушной луной и звёздами.
И непонимание, куда двигаться дальше.
Ветер врывается в открытое окно машины,
Выхватывает тепло и сигаретный дым,
Унося далеко от меня, затерянного на пути,
Между прошлым и будущим,
Между точками А и Б на карте.
Мой сосед сегодня — холод,
Ночевать с ним в обнимку. Буду
Читать ему ненаписанные стихи,
Пока не сядет батарея телефона.
Юлия Фрумкина
Закончилось ярко-зеленое
И красно-желтому конец.
Москва светофорами воспаленными
Автострады ведет под венец.
Светофорами-светоформами
Переходами-поездами.
Белочерными, сине-черными
Перепутанными следами.
Зимне-спящими, непропащими
Просто спрятанными на время.
Говорящими и молчащими
Крепко связанными со всеми.
Ангелина Дробышева
Шуба
У меня была шуба из кролика,
с широченным воротником.
Длиннющая, до пят, тяжёлая,
а сверху его рука.
Тёмно-коричневая шуба
едет по коричневому эскалатору.
Вниз, под землю, на станцию Фрунзенская.
Рука лежит по-хозяйски, уверенно.
Шуба гордо стоит,
а хозяйку прижало к перепонкам железных ступеней.
Горьких на вкус, дымящихся талым снегом.
Шуба вплывает в вагон.
Счастливая шуба, все видят её
главное украшение.
Накачанная рука в рыжей дублёнке,
крепкие пальцы, сильные ладони.
Шуба будет стоять, излучая достоинство.
Рука рыжим экватором притянет к себе своё.
Шуба выплывает на свет.
Катится довольным шаром,
перекатываемым бурлаком-девочкой.
Через дороги, через посеревший снег.
Крутятся валы чёрных ботинок,
шуба плывёт.
Корабль из меха и счастья.
Красивая шуба из кролика.
***
Это была его идея: снимать зиму летом.
Когда с неба летит тополиный пух,
а липкие липы безнадёжно портят белые колготки.
По деревьям бежит ток, чёрные ветки свисают оголенными проводами,
покрытыми шершавой салатовой наглостью.
Гул, треск, приплод.
Это он придумал будуар:
занавески вокруг подмостков дивана.
То ли сцена, то ли эшафот, то ли замочная скважина.
Квадратная камера Hasselblad,
свет софитов падает сверху,
Съёмка в ч/б, всегда ч/б.
Цвет не нужен.
Только линии, лица, страх,
вожделение, боль, истории.
Сегодня про зиму.
Четыре коробки с пухом.
Пришли друзья-модели.
Худющая Ира с широкими бёдрами,
кудрявый Андрей с губами и глазами ангела. Тихо.
Сейчас камера увидит зиму.
Пух летит из коробок
на Иру, на Андрея, на Иру и Андрея,
на меня не летит.
Раздевайся, тебя я укрою, ты будешь
дрожать под снегом.
Лежу калачиком.
Сверху сыпят и сыпят пух.
Наконец камера видит замёрзшую
голую девушку.
Но ни кожу, ни бёдра, ни грудь,
только сугроб.
А сверху падает и падает снег.
Оголены лишь плечо и лицо.
Меня просили заплакать? Нет?
Я думала, что просили.
Он укрыл меня пухом, как снегом.
Он согрел меня снегом, как пухом.