Петр I на обложке напоминал мне бульдога. Челюсть у него собачья, и глазки запали куда-то внутрь. И пялится — прямо в душу. Я это понял минут пять назад, а может, тридцать, не знаю. Надоело, что он постоянно пырит на меня, и я подвинулся. Даже на парту лег, а он все смотрит и смотрит. Как Мона Лиза. Крыска-Лариска говорила, что если в Лувр поехать, то она будет на тебя смотреть, где бы ты в зале ни стоял. Не Лариска и не картина, конечно, а Мона Лиза.
Ларису Гузеевну мы прозвали Крыской ещё в третьем классе, когда она в нашу школу пришла. Это из-за её маленьких вертлявых ручек, которыми она постоянно что-то трогает. Например, голову Мишке Зайцу погладит, а он скрючится, как креветка, и лицо морщит. Но куда там денешься, не выдергивать же голову!
— Исаев, ты оглох?
Вообще-то, не оглох, задумался просто. Но кричит она знатно. Не как крыса, скорее, как здоровенная мышь.
— Ответь на вопрос в конце концов!
— Я полностью согласен.
— С чем ты там согласен, Исаев? Я тебя спрашиваю, когда Сушкин птих написал, а ты мне что?
Я прыснул. А зря! Глаза у Крыски выкатились, как у Петра. Но невозможно же не смеяться, когда у неё там Сушкин птих!
Удивительная женщина наша Крыска. Все что угодно в нелепость превратит, а я виноват потом. Стоит такая, Зайца по голове гладит и торжествует. А Заяц ужасно мнительный, терпеть не может, когда его трогают. Потом голову на перемене влажной салфеткой оттирает.
Я стараюсь не отводить от Крыски глаз, как будто это как-то поможет скрыть от нее мои руки, которые нащупывают на парте учебник, и рот, которым я отчаянно пытаюсь спросить у соседки Лизы Крыжовник, на какой странице эта дата. На самом деле Лиза вовсе не Крыжовник, а так просто, Мухина, но когда-то она зарегистрировалась под этой фамилией в ВК, а та взяла и приклеилась. Открыв, наконец, проклятый учебник я отвожу взгляд, и вся моя гипномагия рушится.
— Исаев, не заставляй меня ставить тебе два!
Я чуть не ляпнул, что и не думал никого заставлять, но неожиданно встрял Заяц:
— В восеча тысемсот пядцать дватом…
Затишье перед бурей. Так как глазам Крыски расширяться уже некуда, расширяется все остальное. Кажется, она скоро займет собой весь проход.
— Заяц! Что ты себе позволяешь! Как низко, Заяц! Мать ко мне после уроков! Отца! Марш к завучу!
За неимением больше в своей власти Зайца, Крыска теребит собственную голову, выдергивая из пучка пряди. Мне даже жаль ее становится. Но ненадолго — она нас шесть лет терроризировала, пора бы уже справедливости и восторжествовать!
Все-таки приятно смотреть, как орут не на тебя. Как будто купил случайно просроченный творожок, а его съел кто-то другой.
— И этого олуха Исаева с собой прихвати! Два клоуна завелись, ни грамма уважения!
Дело дрянь.
Мы с Зайцем идем по коридору медленно, будто это чем-то поможет. Видно, что Заяц еле сдерживается, чтобы не разреветься. Глаза на мокром месте и губа дергается, как Крыжовник на школьной дискотеке. Мне почему-то очень хочется его подбодрить, я выдаю:
— Ну брось, зато теперь она от тебя, скорее всего, отстанет. Тебе не придется ежедневно тратить кучу влажных салфеток на свою несчастную голову, ты не будешь выбрасывать их на помойку, они не попадут в океан и в них не запутается прелестная морская черепаха. Ты спас черепаху, зайчик.
— Спасибо, — выдавливает он, — люблю черепах.