Я — дождь. Я — весёлый помощник одуванчиков, рек, радуги, мокрых дорог, улыбок, зонтов и запахов, от которых ещё больше хочется сбежать с ненавистных уроков физики. Мысли и печали выливаются вместе с водой из моих кроссовок на чёрный асфальт, ложь — стекает вместе с каплями с шеи, а последние ручейки благоразумия и спокойствия — убегают вместе с землёй из-под ног.
Вся мокрая, от кудряшек на голове до тетради по алгебре в рюкзаке, я втекла домой. Сейчас же почувствовав, как перевоплощаюсь в дом: в мыло, кота, борщ на плите, мамины духи и срач родителей на кухне… Стоп, что? Они же ещё утром что-то не поделили. Неужели до сих пор… Блин.
Мокрые шнурки на кроссовках перестали пахнуть одуванчиками и свежескошенной травой, капли с толстовки раздражающе разбивались об пол, а кот грустно орал в комнате родичей. Свободный и меланхоличный образ дождя перестал быть мной. Теперь я — это я.
«Ненавижу не понимать. Что. Мать вашу. Происходит? Единственные изменения, которые были для меня заметны — привкус от папы и мамы. От папы стало нести вином, тупой независимостью и ложью, а от мамы — потерей, слезами и грустной музыкой», — звучал голос потерянности и злобы в башке.
Я никак не могла понять, как связать эти абсолютно противоположные ощущения, поэтому надеялась, что это просто кризис среднего возраста или типа того. Сидя в комнате и пытаясь сделать узелок из всех этих фактов и ароматов, я почувствовала, как уши пронзило оглушающей тишиной. Она появлялась в них только тогда, когда натягивалась, как сыр на пицце в зубах маленького ребёнка. Живот закололо, уши и руки замёрзли и покрылись холодным потом, а голова превратилась в пустую и ненужную шляпу.
Мама и папа вошли в комнату, которая была переполнена долбанутыми страхами.
— Нам нужно с тобой серьёзно поговорить, — с натягом и злобой сказал папа.
— Дело в том, что мы… — Тут мама больно запнулась. — Что нам с твоим папой нужно расстаться.
Перед глазами расплывается. Всё раскололось, развалилось и перестало иметь любовь и сказку внутри, но я держалась дельно и взросло.
— Что?!
— Это очень долгая история, которую ты обязательно узнаешь, но немного позже.
— Нет уж! Если решили дать мне какую-то ошеломляющую хрень, то будьте добры, объясните её до конца!
И, перебивая друг друга, они рассказали всю эту действительно немаленькую историю. Но я, похоже, слишком тупая и так и не поняла, что произошло. Версии слишком разные и каждый пытается показаться в моих глазах круче, детский сад, реально. Но конец всего этого паясничества отправил мозг прямиком в дурку.
— Тебе нужно выбрать, с кем ты хочешь остаться.
Я вообще сначала не врубилась. Типа, йоу, а как? Демоверсия тупейшего вопроса из детства «А кого ты больше любишь?» или что это за хреновина? Да и к тому же какого эклера я должна выбирать за двух? Почему мелкий не при делах? Чо за торт.
Они вышли из комнаты, оставив меня в невидимых ожогах. Хотелось заорать и разрыдаться от боли, но терпила в башке разорвал всё существование тупой и никому не нужной фразой: «Всё будет хорошо», а импульсивный ребёнок взорвался бредом и отчаянием в тот момент, когда они вошли, поэтому оставалось слушаться только этого терпячего и бесячего ублюдка, который делал только хуже. Нужно было кому-то всё рассказать, поплакать в плечо и забить на это дерьмо, но все привыкли видеть клоуна, а клоун не грустит на сцене.
И я вырубилась.
Очнулась часа в три ночи. Бессознательно закинула какую-то хрень в рюкзак, типа одежды, минимального запаса еды и воды, схватила укулеле с кресла, а потом засунула в карман честно накопленные деньги, взяла всё это барахло и тихо ушла из дома.
Идти по широкой, мокрой, оранжевой от фонарей улице — безумно приятно. Ночь — в принципе потрясающая хреновина. Всё становится по-своему волшебным, и это притягивает с невероятной силой.
Я бываю нереально везучая. Например, как сегодня.
На другой стороне дороги виднелась ярко-голубая машина с наклейкой на бампере.
«Была не была», — подумала и протянула руку.
К счастью, она остановилась. За рулём была потрясающе красивая старушенция. У неё были седые короткие волосы, круглые очки, широченные глаза ярко-зелёного цвета, королевские губы и брови, и милый вздёрнутый нос. Она была одета в ярко-жёлтый спортивный костюм и классные оранжевые кроссовки.
— Внученька, ты чего тут одна? — спросила бабуля волшебным, молодым, с хрипотцой голосом, чем-то похожим на мой собственный.
— Здравствуйте. Да вот, произошла не самая клёвая ситуация и решила куда-нибудь свалить, хотя бы ненадолго, — устало ответила я.
— Да? А куда едешь?
— Без понятия. Очень хочется в Грузию. Говорят, что там тепло.
— А ты счастливая.
— В смысле?
— Да я тоже туда еду, а одной безумно скучно. Внуки отказались, а у взрослых — работа. Не хочешь со мной?
Ветер начал весело и правдиво дуть в лицо, моросящий дождик уже не был противным, ну а я чуть не шибанулась в фонарь от опьяняющей возможности.
Поспешно согласилась, кинула вещи на заднее сиденье, а сама уселась вперёд.
«Это будет потрясающе», — орал импульсивный и впечатлительный ребёнок внутри.
«Это опасно, безумно и страшно», — твердил терпила. Мог бы и заткнуться, дебил.
Женщину звали Маргарет. У неё дома живёт три кота, один пёс, она безумно любит зефирки и мармеладных мишек, а ещё мечтает слетать на Луну. Маленькая девочка в башке ликовала, а «благоразумный» фыркал.
Когда Маргарет взахлёб говорила о схожести шкафа и гитары, я написала маме и папе о том, что свалила, и вырубила инет: слишком люблю слушать всякие бредовые сравнения.
Первые часов шесть прошли просто волшебно. Мы болтали обо всём и сразу: о любви, дружбе, смысле, дожде, ненависти и прочей сложной чепухе.
Маргарет остановила машину, чтобы заправиться, а я купила ещё воды, еды, зефирок и мармеладок, а потом крикнула своей новой знакомой, что пойду разомнусь, и убежала в ближайшее поле с подсолнухами. Подсолнухи занимают второе место в рейтинге «самые красивые и свободные растения в мире». На первом — одуванчики. С ними ничто не сравнится.
Ребёнок в коробке был ужасно счастлив и грустен одновременно, а терпила, вообще идиот какой-то, вроде чувствует, но ему нужно «держаться», а за что — сам не знает. Псих.
Из глаз текли слёзы из-за тупой потерянности и утраты, земля под ногами прыгала, а дождь до сих пор херачил в хлебало и очки. Я упала носом в какой-то безумно острый камень, расцарапала очечи в сраку, расхерачила нос, а настроение улетело к дождю.
Долго лежала и рыдала, как младенец. Нос противно щипало, в этих слепых штуках, которые обычно называют глазами, рябило, а дождь мирно смешивался на подсолнухах с кровью из бедолаги-носа, слезами и соплями. Без понятия, что произошло. Просто сердце сжалось и замерло, а в мозг ударили боль и непонимание, но он на удивление быстро успокоился.
Поэтому я села и запрокинула голову, чтобы кровь из носа свалила домой. Так неприятно, но в то же время волшебно.
«Круто, что небо всегда либо серое, либо — голубое. Клёво осознавать, что хоть это всегда будет на месте и неизменно стабильно», — здесь меня снова убаюкали облака, и я заснула.
Через несколько часов мы, уже отдохнувшие, мчали по дороге. Маргарет очень любит скорость, впрочем, как и я, поэтому было очень комфортно.
Уже ближе к вечеру мы подъехали к лесу и остановились в поле неподалёку. МоЙ лИчНыЙ вОдИтЕлЬ устала, поэтому очень быстро вырубилась, а я пошла побродить. Нашла какой-то высоченный холм, весь усеянный одуванчиками, и конечно же взобралась на него. Окровавленные коленки приятно покалывало, ушибленный локоть пел какую-то свою забавную песню, а я лежала в белой футболке, которая успела превратиться в жёлтую, смотрела на закат и выбирала. Выбирала между мамой и папой.
«С одной стороны, если мама, то Илюхе будет не очень круто, потому что он больше привязан к папе, а если папа — мне будет херово. Но ведь спрашивают только меня, так ведь? Ну, значит, мама. Но по сути же спрашивают за двоих… Хер разберёшь. Так. Ладно. Решаем тупым способом», — и достала из кармана шорт мятую бумажку и ручку. Разорвала пополам, через жопу написала «папа» и «мама», закинула это всё в кепку и перемешала с закрытыми глазами. Выпала мама.
«Ну, окей, похоже, даже кепка за маму. Блин, только я могу решать проблемы такими способами, тупая. Впрочем, я всеми руками за решение этого тупорылого головного убора, мать его».
Ещё чуть-чуть поругалась на бедную ткань с козырьком и, досмотрев закат, я пошла к машине. Достала телефон из недр рюкзака и написала родителям о своём решении. Руки тряслись, сердце перехватило, а внутри всё стало потихоньку замерзать. Пошёл обратный отсчёт. Три. Два. Один. Ииииииии…! Ничего. Ну да, действительно, зачем же отвечать. Хотя… Так даже легче. Я улыбнулась всё ещё моросящему дождю и улеглась на переднем сиденье.
Следующие три дня не происходило ничего интересного. Мы ехали, спали, играли в прятки (причем Маргарет очень хорошо пряталась благодаря своему маленькому росту), знакомились с заправщиками и гуляли. Дождь никак не хотел уходить, а мы его даже не думали гнать, как ни крути, он тоже путешественник, так пусть делает то, что хочет.
Но на четвёртый день мы въехали в Грузию. Там было… Даже слов подобрать не могу. Просто невероятно. Больше всего меня, как ни странно, зацепило бельё, которое сушится на верёвках. Видела такое года три назад, но не в таких больших количествах.
У Маргарет там живёт знакомая, у которой мы и поселились. Мне постелили на балконе. Сидела всю ночь и глазела на дождь, как будто впервые увидела. Он до сих пор бил по крыше. Неугомонный даун, мы с ним похожи. Плед грел тело, горячий чай — сердце, а аккорды из укулеле — уши. Тепло, спокойно, честно и неизменчиво. Наконец-то.