Похоже, солнце навсегда покинуло Город Света этим летом. Казалось, что из вечернего тяжелого тумана вот-вот покажется Тауэр, но никак не Лувр! А может это сигаретный дым? Докурились, парижане! Мелкая морось растушевывала свет фонарей, липла к лицу, проникала под кожу. Даже в этот вечер, созданный для того, чтобы, укутавшись пледом, пить горячий грог и лениво болтать с друзьями, Стефан не изменял своей традиции — ровно в восемь он вошел в родной и теплый музей д’Орсе. Как всегда, Стефан долго стоял у неприметной, на первый взгляд, картины, внимательно и восторженно наблюдая за читающей девушкой. Рыжеватые волосы, аккуратно убранные назад, строгое черное платье и белоснежный воротник — потрясающая игра света и цвета! Было что-то завораживающее, интимное и даже мистическое в их очередном, возможно, сотом по счету свидании.
Вечер в музее для него идеальное время — особенно сейчас, кто захочет в такую погоду выйти из дома или уютного бара, чтобы прикоснуться к вечному? Стефан направился на пятый этаж, радуясь редкой возможности в одиночестве полюбоваться импрессионистами. И вдруг… Он остановился у самого входа. Она оказалась там внезапно, пригвоздив его к полу. Правой рукой постоянно поправляла рыжие пряди, открывая взору тонкий белый воротничок. Ее чёрное платье целомудренно прикрывало плечи и декольте, но дерзко оголяло пухлые бёдра. Стефан подумал, что в нем лучше не нагибаться, хотя он лично был бы не против. Она не отрывалась от Завтрака на Траве Эдуарда Мане и, казалось, вела немой диалог с той обнаженной красоткой на холсте. Стефан подошел ближе.
— Вы заметили, что у этих полотен, которые смотрят друг на друга, одно название, но какие они разные! — кивнул он в сторону картины за её спиной. Стефан удивился, как странно прозвучал его голос, будто не он произносил эти слова.
Она бросила на него беглый взгляд, а затем обернулась: снова пикник, лес, богачи в красивых одеждах девятнадцатого века.
— Да, но там незнакомки, а эту я, кажется, знаю, — указала она на голую женщину, сидящую в обществе разодетых мужчин.
Она изучала обе эти картины по очереди грустным и сосредоточенным взором. В глазах её было море, и небо, и какая-то тысячелетняя тоска. Её звали Элоди. Он хотел запомнить каждую деталь: и непослушные завитушки у висков, и маленькую родинку на фарфоровой шее, и длинные пальцы, которые она погружала в волосы.
Стефан пригласил её в бар неподалёку. Отчаянно желая согреться в этот июльский вечер, Элоди прижималась к его горячей руке, а он то и дело, будто случайно, проводил ладонью по её бедру. Она пахла тёплым молоком с корицей, Стефан пил такое в холодное октябрьское утро, укутавшись в одеяло, и смотрел из окна, как элегантно желтеет Монмартр.
Они сидели в глубине ирландского паба, пили грог, и он читал ей Рембо. Булавкой царапнула мысль, что Элоди может исчезнуть, что сейчас прозвенит будильник и он окажется один, в своей пустой квартире. Стефан крепко сжал её холодную ладошку.
И с тех пор, когда они расставались, Элоди забирала с собой его сон. Каждую встречу, каждое её движение или фразу он проживал ещё десятки раз после. Порой Стефан ощущал, что его бешеное сердце вот-вот вырвется на свободу, как пробка из шампанского, или сам он раздуется и лопнет, и тогда он брался за кисть, чтобы хоть как-то унять это безумие в душе. На все его картины Элоди смотрела, как на шедевры в музее д’Орсе. И ему хотелось рисовать ещё, для неё! Однажды Стефан даже подумал, что и её он нарисовал, а затем оживил.
В последний день лета Элоди сама пригласила его в парк Тюильри. Когда она произнесла «Мы не можем быть вместе», обрушился ливень, а внутри у Стефана разорвался снаряд. Теперь ему уже хотелось проснуться от звонка будильника. Воздух больше не помещался в груди. Пока она говорила что-то про их несовместимость, он отчаянно искал способ задержать её. Она исчезла так же внезапно, как появилась, оставив его под дождём, совсем одного в городе. Стефан отказывался понимать, как два человека, настолько подходящие друг другу, могут вот так просто расстаться…
С заднего сиденья такси Элоди каменным взглядом смотрела на плачущий Париж. Пальцы нервно наматывали черную ткань ненавистного платья. Они стояли в небольшой пробке прямо у музея д’Орсе. Элоди вспомнила, как в детстве она часто ходила туда с папой, солнце нежно лилось по шоколадной бронзе гигантских носорогов и слонов у входа. Маленькую Элоди завораживали огромные музейные часы девятнадцатого века, ей казалось, что, если дотронуться до них, можно попасть в любую эпоху, в любое счастливое мгновение жизни. Или вовсе остановить время в те моменты, когда они с папой ели мороженое или он рассказывал ей про картины Ренуара. Но безжалостное закатное солнце забирало с собой очередное воскресенье, и папа исчезал до следующих выходных.
Элоди бросила таксисту пару купюр и мгновенно вышла, словно из убежища, в туманную морось, услышав вслед: «Мадам, здесь нельзя». Она пересекла дорогу, не обращая внимания на недовольных водителей, и вскоре оказалась рядом со своими старинными друзьями: слоном и носорогом. Её белые ноги изрезали мурашки и, недолго думая, она впорхнула в музей детства. Элоди не останавливалась, не бродила бездумно, она помнила: лифт, пятый этаж, прямо и налево. Будто там, у одной из картин Ренуара, Элоди непременно встретит отца… До цели ей помешал дойти Мане. Увидев её, совершенно голую, отстраненную, но притом уверенную, в лесу среди разодетых месье, Элоди остановилась.
— Тебе совсем не больно? — прошептала она, вспоминая, как пару часов назад точно так же сидела обнаженная в окружении мужчин. Правда, не в лесу, а в одном из дорогих парижских отелей. И уж, конечно, не бесплатно.
И тут появился он, заботливо указывая на ту, другую, «приличную» картину Моне. «Глаза тёплые, как у папы», — подумала Элоди.
А потом был август, она больше не брала клиентов, устроив себе отпуск. Они потерялись в Париже художников и музыкантов, пропадая в скрытых от глаз туристов кафе, владельцев которых знал Стефан, или в галереях его друзей скульпторов. И однажды, когда он в очередной раз вытащил сигарету, Элоди вспомнила, как не любил табачный дым её отец. А мать всегда курила… И он, влюблённый, но чужой, стал теперь совсем неуместен. Вновь захотелось опасности ночных отелей. А Стефан… он согрел Элоди в тот промозглый вечер, когда её душа продрогла, раскрасил август, но, увы, теперь пришла пора ему уйти. Ведь он и не знал её вовсе…